Эра милосердия - Аркадий Александрович Вайнер
Мы прошли несколько шагов, и я ему доверительно сказал:
— Через день-другой поймаем мы Фокса, вот он порадуется, что взяли тебя за руку, поговорили о нем немного и сразу отпустили, а подельщицу посадили...
— Я вам, суки лягавые, ничего не говорил! — заорал Ручечник.
— Не говорил, так скажешь, — пообещал я и увидел, что навстречу мне идут Пасюк и Тараскин. — Вот вам особо ценный фрукт.
— Это что за персонаж? — поинтересовался Тараскин.
— Настоящий уголовный кореш. Он Фокса сдавать не хочет, ножа от него словить опасается, а женщину, которую втравил в уголовщину, оставил за себя отдуваться.
— Парень гвоздь — сам в стену лезет, — ухмыльнулся Тараскин. — Что с ним делать?
— Отведи его в «фердинанд» и подожди нас — мы скоро все придем. На обыск поедем, к ним домой...
— Меня отпустили! — заблажил Ручечник. — Не имеешь права меня задерживать — тебе старший приказал!
— Иди, иди, не рассуждай, — сказал Тараскин. — Твое место в буфэте!
Я вернулся назад, в кабинет администратора, и в этот момент в полутемных коридорах загорелся пригашенный свет, зашумели люди, зашаркали подошвами, засуетились вокруг — это окончилось первое действие, антракт. Вот те на! Мне показалось, что минули часы — столько всякого напроисходило с нами, — а там только одно действие протанцевали.
Жеглов устроился на ручке кресла, в котором сидела Волокушина, и голос у него был такой, будто они в парке на скамеечке про жизнь и про чувства свои высокие беседуют.
— Светлана Петровна, вы мне глубоко симпатичны, только поэтому я веду с вами эти занудные разговоры. Вы поймите, что проще всего мне было бы отправить вас сейчас в тюрьму, а дней через двадцать ваше дело уже кувыркалось бы в суде. Вы ведь не маленькая, сами понимаете, что с того момента, как вас предал Ручечник, нам и доказывать нечего — задержали вас в манто, пять свидетелей, «Встать, суд идет!». Дальше как в песне: «И вот опять передо мной параша, вышка, часовой...»
— Чего же вы от меня хотите? — спрашивала она, и все ее лицо расплывалось, текло, слоилось от обильных слез. И все равно она была ужасно красивая, может быть, даже сейчас, несчастная и заплаканная, она была еще лучше.
— Чтобы вы сами себе помогли в суде, а путь для этого у вас только один. Абсолютно чистосердечным раскаянием, рассказом обо всем, что вас связывало с позорным прошлым, вы расчистите себе дорогу к новой жизни...
В общем-то Жеглов объяснял правильно, но меня удивляло, что он все это проповедует больно уж красиво, в таких возвышенных тонах, и я никак не мог сообразить, то ли у него на это есть расчет какой-то, то ли просто не может удержаться, чтобы не погарцевать маленько перед очень привлекательной женщиной, пускай хоть и воровкой.
— Я расскажу обо всех... обо всех... — Она явно не решалась выговорить «кражах» и все подыскивала какое-нибудь подходящее, не такое ужасное слово. — Обо всех случаях, когда мы брали... чужое...
— Верю! — вскочил с ручки кресла Жеглов. — Верю, что вы многое поняли и сможете пройти через этот отрезок вашей жизни, как через ужасный сон. Но для начала у меня к вам вопрос — я хочу еще раз проверить вашу искренность.
— Пожалуйста, спрашивайте!
— Вы ведь не единожды вместе с Ручечником встречали Фокса? Когда это было последний раз?
— Мне кажется, это было дня три назад. Или четыре.
— Где?
— В коммерческом ресторане «Савой».
— Фокс был один?
— Нет, с Аней...
— Кто назначал встречу в «Савое»? Ручников? Или Фокс?
— Фокс. Я это точно знаю. Ручников говорил с ним по телефону.
— А кто кому звонил?
— Фокс ко мне домой позвонил, и я слышала, что Ручников его спросил: «Где встретимся?»
— А сколько раз вы видели Фокса?
Она пожала плечами:
— Точно я не помню, но, наверное, раз пять... Они ведь с Петром вроде дружков.
Жеглов наклонился к ней вплотную и спросил задушевно:
— Светлана Петровна, а может быть, делишки у них есть общие?
— Нет-нет, я уверена, что Ручников ни с кем никаких дел не имеет. Он мне всегда говорил, что у него специальность ювелирная и компаний ему не надо...
— А Аня, она всегда с Фоксом бывает?
Я смотрел на Жеглова — очень хорошо он допрашивал, в его вопросах не было угловатой протокольной жесткости, он давил ее очень мягко, настырно, словно любознательный сосед-сплетник в домашнем разговоре за стаканом чая, и сыпались вопросы безостановочно, вроде бессистемно, но таким образом, что она сосредоточиться не успевала.
— Аня? — переспросила Волокушина. — Кажется, всегда. Она ему жена. Или полюбовница, точно уж не могу сказать.
— А где живут они?
Волокушина руки прижала к груди:
— Честное слово, не знаю!
— Она блатная? — быстро и жестко спросил Жеглов.
— Нет, она похожа на приличную женщину... — удивилась Волокушина, и я видел, что Жеглов усмехнулся уголком рта: по тону Волокушиной было очевидно, что она и себя считает безусловно приличной женщиной.
— Они при вас разговаривали о своих делах? — поинтересовался Жеглов.
— Ну как-то так, между прочим. Они вообще о своих делах мало говорили. Но и от нас вроде бы не таились...
— Понятно... — протянул Жеглов. — Понятно... А чем Аня занимается?
— По-моему, она на железной дороге работает.
— На железной дороге? — Жеглов вцепился в нее бульдогом. — Кем? Стрелочницей? Проводницей? Кочегаром?
— Нет, что вы! Она как-то говорила — я не придала этому значения — про вагон-ресторан. Может быть, она официанткой работает? Или на кухне?..
— На кухне, на кухне, на кухне... — быстро повторял Жеглов, потом поднял на меня взгляд, через голову Волокушиной спросил: — Володя, смекаешь?
— Продукты с базы и магазина, — кивнул я.
— Это ведь Эльдорадо, Клондайк, золотые россыпи — через вагон-ресторан пропустить такую тьму продовольствия, — покачал головой Жеглов, потом поднял тяжелый взгляд на Волокушину и сказал очень внушительно: — А теперь вспоминайте, Светлана Петровна, очень старательно, изо всех сил припоминайте — от этого, может быть, вся ваша судьба зависит... Как они связывались — Ручников с Фоксом?
В глазах у Волокушиной была затравленность насмерть перепуганного животного. Жеглов, с его плавными движениями, мягкими жестами, вкрадчивым голосом,
