Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе
Сказки этого сборника разнообразны и по содержанию и по типу — тут и притчи, и предания, и сатирические сказки, и сказки антирелигиозные и бытовые. Всё это сказки о людях, только одна сказка о зверях — «Собака и волк», но и в ней участвуют люди, и все события — для вразумления людей. В других сказках звери появляются как помощники людям, как помеха злу, но никогда — как носители зла.
Много всякой «нечистой силы» в этих сказках, носителей соблазна, злой воли, но они не вызывают ни страха, ни почтения, — человек всегда стремится перехитрить «нечистую силу», разоблачить, оставить «чёрта» в дураках. Можно сказать, что не «суеверия» народные запечатлены в этих сказках, а образные представления сил природы, добра и зла, человеческих недостатков — глупости, жадности, зависти. И всегда здесь в сказке присутствует доброе начало: то воплощенное в каком-то благородном образе, то заключенное в словах рассказчика, то выраженное общей атмосферой доброты и мудрости народной.
Остроумны сказки с участием господа бога и святых, насмешливы, но не грубы и не злы. Носители «ангельского чина», так же как и обитатели ада, — те же люди, со всеми им присущими слабостями; райская обитель — деревенское хозяйство, только без табачку и водочки, что делает ее скучной для солдата, например.
Прелестна сказка «Петров день». Мотив этой сказки древний — в нем отголосок античного мифа и библейских сказаний. Но в сказке Габбе все русское: и деревня, куда заходят господь с апостолом Петром, и обе хозяйки, и сами странники, два старичка: один мудрый, добрый, проницательный, другой — недалекого ума. Разговоры господа с Петром вдвойне смешны и как спор умного с глупым, и как беседа бога с апостолом. Петр предстает перед нами тяжелодумом, ворчливым, недоверчивым, грубоватым. Он боится оставить на виду ключи от райских дверей, хотя господь говорит ему: «Ну, кому тут взять! Народ кругом праведный». Петру обидно, что они идут по деревне, как нищие, — в плохих лапоточках, в рваной одежонке, с сумой на боку; ему кажется зазорным ночевать в крайней избенке, которая того гляди развалится, ему хочется в богатую избу. Но оттуда его гонят. Господь напоминает ему, что сказано про богатых «в писании», и упрекает его:
«— Забыл ты писание, Петр!
— Помилуй, господи! Да меня ночью разбуди, я кажную букву помню.
— Что ж ночью? — во сне ума не надобно. Ты днем помни».
Ничего не понимает Петр: почему господь за постную похлебку золотом одарил бедную хозяйку, а за жирные щи богатенькой дал медяк. «Справедливость-то господня где? Не вижу». И захотелось Петру, чтобы божью премудрость понять, хотя денек побыть «в божьем звании». «Будь по-твоему», — говорит господь и на целый день делает Петра богом. А день тот — «Петров день», все в церковь идут — помолиться Петру-апостолу. Баба-гусятница тоже спешит в церковь, а Петр ее спрашивает: «Только гуси-то твои как? На кого оставишь? Кто их тебе стеречь будет?» Баба и говорит: «Пусть господь бережет». И пришлось Петру целый день гусей на лугу стеречь. «Слава тебе, господи, — говорит баба, вернувшись вечером, — целы мои гуси». Эта, такая достоверная в устах бабы фраза звучит здесь иронически — по адресу Петра, который «в божьем звании» оказался способен только на малые дела.
Здесь реалистично всё, начиная с ключей от рая, которые господь советует Петру положить в щелочку под порог, завалинки, на которой задремал уставший господь, и кончая этими гусями, которых стережет Петр, — вся обстановка, все речи и поведение действующих лиц. В чем же сказка? В том, что бог с апостолом сведены на землю, превращены в простых людей с разными характерами, с разным отношением к жизни, к людям, и в моральном превосходстве одного характера над другим, из чего автор лукаво предлагает сделать выводы.
Очень хороша сказка, упомянутая С. Маршаком, — «Тяжелая рука», она мне кажется наиболее «самостоятельной», если можно так сказать, в ней больше всего чувствуется автор. Вступление в сказку, конечно, принадлежит автору: «Нынче, который человек ученый, — так он очки носит. Заправит оглобли за уши, да и глядит в четыре глаза… А только по-нашему, в какие ты стеклышки ни гляди, а коли нет у тебя в очах своего свету, так и будешь ты во тьме ходить, покуда в яму не повалят». И описание зажиточного дома, в котором «невесело жить», и фигура хозяина — «сурьезного старика», и то, что старшую невестку за богатство брали, среднюю за ум, а младшую — за красоту, — все здесь словно бы традиционно, а в то же время все рассказано и осмыслено по-своему. Неожиданна в сказке такая поразительная по реалистической точности и по сказочной многозначительности реплика старухи: когда постучался кто-то вечером к ним в дверь, и она «ажно испугалась». «Кто-й-то? К нам ведь не ходят». Это признание как бы подводит итог всему рассказанному о семействе и о доме. Странник, появившийся здесь, никаких чудес, какие полагаются ему по сказочному обычаю, не совершает, он только замечает, что в доме невесело, и советует хозяину «поглядеть по сторонам». Хозяин ночь не спит, по дому ходит и словно впервые рассматривает свою жизнь. Очень хороши тут детали: «стень», затмившая свет месяца — и оказавшаяся тенью самого хозяина, змей, лежащий на постели между сыном и женой, «сучки» в стене избы, пошедшие в рост, ставшие веточками зелеными, — в спальне младшего сына; оставленная на гумне метла, которая кричит хозяину: «Прибери меня!»; изгородь, кое-как поставленная, просит выдернуть ее и поставить как надо… И то, что хозяина не вразумило это видение, не дал он воли сыновьям, не смирил свою «тяжелую руку», и дом пропал после его смерти, — все это, в сущности, бытовая семейная драма, о которой уже немало повестей и романов и драматических пьес в мировой литературе. А здесь она сконцентрирована в небольшую, емкую притчу.
Несомненно, что драматургический дар, уменье выявлять характеры в действии и сталкивать их, тонкое мастерство диалога, действенность сюжета — все эти качества Т. Габбе-драматурга сказались и в ее сказках. Почти всегда сказка ведется, как своеобразный монолог рассказчика — каждый раз другого: то солдата, то матроса, то просто
