Вирджиния Вулф - Ночь и день
Но он продолжил, не дожидаясь ответа.
– Для начала, такая дружба должна быть лишена эмоций, – многозначительно произнес он. – По крайней мере, обе стороны должны понимать, что, если кто из них влюбится, то делает это на свой страх и риск. Никто из них ничем другому не обязан. Они вольны расторгнуть дружбу или изменить условия в любой момент. Им будет позволено высказывать все, что хотят сказать. Обо всем этом они не должны забывать.
– А что хорошего они получат взамен? – спросила она.
– Всегда есть риск, – ответил он.
«Риск» – это слово она часто повторяла в последнее время, когда мысленно спорила сама с собой.
– Но другого пути нет, если вы рассчитываете на честную дружбу, – закончил он.
– Наверно, на таких условиях это возможно, – задумчиво произнесла она.
– Итак, – сказал он, – вот условия для дружбы, которую я намерен вам предложить.
Она ожидала чего-то в этом роде и все равно изумилась: предложение было лестным, но что-то ее насторожило.
– Я бы с радостью, – начала она, – но…
– Родни будет против?
– Нет-нет, – поспешила ответить она, – дело не в этом. – И снова замолчала.
Ее глубоко тронула непосредственность и вместе с тем торжественность, с какой он огласил условия их возможной дружбы, но, даже если он сделал это из самых благородных побуждений, ей тем более следовало проявить осмотрительность. Могут возникнуть непредвиденные трудности, предположила она. И попыталась представить некую реальную катастрофу, которая их, возможно, ждет на этом пути. Но ничего такого в голову не приходило. Может, подобные катастрофы и вовсе надуманные, ведь жизнь идет своим чередом – и жизнь совсем не такая, какой ее рисуют люди. Она больше не находила отговорок, более того, все они вдруг показались ей несерьезными. Ведь действительно, если кто и может позаботиться о себе, то Ральф Денем точно мог; к тому же он сам сказал, что не любит ее. И более того, думала она, шагая по тропинке под ясенями и помахивая зонтиком, если в мыслях она привыкла давать себе полную волю, почему в обычной жизни так требовательна к своему поведению? К чему, размышляла она, это вечное несоответствие между мыслью и действием, между полным одиночеством и жизнью в обществе, зачем эта бездонная пропасть, по одну сторону которой – живое движение и сияние дня, по другую – пассивное созерцание и мрак ночи? Неужели нельзя перешагнуть бездну и выстоять, не измениться при этом? Может, именно такую возможность он сейчас ей и предлагает – редкую и удивительную возможность дружбы? В любом случае, сказала она Денему с нетерпеливым и радостным, как ему показалось, вздохом, она согласна: она думает, он прав; она принимает его условия дружбы.
– А теперь, – заключила она, – пойдемте пить чай.
Договорившись, оба почувствовали себя легко и беззаботно. Как будто уладили наконец нечто необычайно важное для себя и теперь с полным правом могут наслаждаться жизнью – пить чай или просто гулять по парку. Они бродили от теплицы к теплице, любовались водяными лилиями, дышали ароматом тысяч гвоздик и сравнивали впечатления, рассказывая, кому какое дерево или озеро больше понравились и почему. Так они запросто беседовали обо всем, что видели вокруг, не заботясь о том, что их подслушают, и оба чувствовали, что их уговор обретает все большую силу, а люди проходят мимо и не подозревают об этом. О коттедже для Ральфа и о будущем никто из них больше не упоминал.
Глава XXVI
Хотя давно ушли в прошлое старые каретные вагоны с яркими панелями, звуком сигнального рожка и превратностями дороги, сохранившись лишь на страницах романов, поездка в Лондон на экспрессе по-прежнему могла обернуться приятным и романтическим приключением. Кассандра Отуэй, двадцати двух лет, находила, что на свете мало найдется вещей приятнее. Человеку, пресыщенному, подобно ей, созерцанием зеленых полей, первые ряды новых жилых домов в лондонских предместьях показались чрезвычайно солидными, и этот пейзаж добавлял значительности соседям по вагону, казалось, сам поезд бежит быстрее, а гудок паровоза звучит требовательно и важно. Они направлялись в Лондон и имели все преимущества перед теми, кто ехал куда-то еще. Каждого, кто сходил на платформу «Ливерпуль-стрит», ожидала чудесная перемена: ему предстояло стать одним из занятых и суетливых горожан, которых ждут бесчисленные такси, омнибусы и поезда подземки. Она тоже старалась выглядеть важной и деловитой, но по мере того как автомобиль с пугающей неотвратимостью резво уносил ее прочь, любопытство заставило ее на время забыть о своем новом положении горожанки, и она жадно приникала то к правому, то к левому окошку, подмечая там здание, тут необычную уличную сценку. При этом все увиденное казалось ей значительным и не совсем реальным: толпы людей, государственные здания, людские волны, омывающие подножия огромных стеклянных витрин, – все производило впечатление грандиозного, небывалого спектакля.
Впечатление это подкреплялось – и отчасти было вызвано – тем, что путешествие привело ее прямо в центр романтических фантазий. Тысячу раз среди пасторального пейзажа ее мысли устремлялись именно сюда, проникали в дом на определенной улице в Челси и поднимались в комнату Кэтрин, дабы в полной мере насладиться видом ее прелестной и загадочной хозяйки. Кассандра обожала свою кузину, обожание это могло бы показаться глупым, если б не было таким очаровательным, чему немало способствовала увлекающаяся и переменчивая натура самой Кассандры. На протяжении всех двадцати двух лет своей жизни Кассандра увлекалась многим и многими, приводя наставников то в восторг, то в отчаяние. Она обожала музыку и архитектуру, биологию и гуманитарные науки, литературу и изобразительное искусство; но каждый раз на пике энтузиазма, сопровождавшегося блестящими успехами, она внезапно меняла планы и тайком покупала другой учебник. Ужасные последствия подобной растраты умственных сил, которые пророчила еще гувернантка, наконец дали о себе знать: Кассандре исполнилось двадцать два, она не сдала ни одного экзамена и с каждым днем все меньше хотела их сдавать. Также сбылось и еще одно, более суровое предсказание: она не умела заработать на жизнь. Но из всех этих кусочков самых разных успехов получилась определенная жизненная позиция, которую некоторые люди, не отрицая, впрочем, ее бесполезности, находили достаточно живой и самобытной. Кэтрин, например, считала ее идеальной спутницей. Вместе девушки представляли собой сочетание таких достоинств, которые никогда не бывают сосредоточены в одном человеке, разве что в полудюжине. Там, где Кэтрин была простой, Кассандра была сложной; где Кэтрин была цельной и прямолинейной, Кассандра была рассеянной и уклончивой. Короче говоря, они служили прекрасным воплощением мужественных и женственных сторон женской натуры, кроме того, их объединяло и кровное родство. Если Кассандра обожала Кэтрин, что не исключало насмешливо-ироничных выпадов, без которых восторги обречены на угасание, то Кэтрин ее смех доставлял не меньше удовольствия, чем уважение.
В настоящий момент главным чувством в душе Кассандры было уважение. Помолвка Кэтрин подействовала на ее воображение, как подействовала бы на воображение любого другого ровесника, это было нечто торжественное, прекрасное, загадочное, придававшее обеим сторонам ореол причастности к некоему ритуалу, который для остальных все еще оставался тайной. Ради Кэтрин Кассандра и Уильяма готова была считать выдающимся и интересным человеком и сначала охотно беседовала с ним, а затем взяла его рукопись в знак дружбы, льстившей ее самолюбию.
Когда Кассандра приехала на Чейни-Уок, Кэтрин еще не вернулась домой. Поздоровавшись с тетей и дядей и, как обычно, приняв пару соверенов «на такси и булавки» от дяди Тревора, у которого она была любимой племянницей, она переоделась и отправилась в комнату Кэтрин, чтобы там ее дожидаться. Какое прекрасное у Кэтрин зеркало, думала она, и как аккуратно разложено все на туалетном столике, не то что у нее дома. Оглядываясь вокруг, она заметила счета, насаженные на спицу и торчавшие вместо украшения над каминной доской, – да, это в духе Кэтрин, подумала она. Однако фотографии Уильяма нигде видно не было. В роскошной и в то же время полупустой комнате с шелковыми пеньюарами и алыми домашними туфлями, вытертым ковром и голыми стенами все напоминало о Кэтрин, и Кассандра, стоя посреди комнаты, наслаждалась этим ощущением; затем, желая прикоснуться к тому, до чего обычно дотрагивалась ее кузина, она начала перебирать книги, стоявшие в ряд на полочке над кроватью. В обычных домах на такой полке хранят последние атрибуты веры, как будто ночью, оставшись одни, дневные скептики вынуждены обращаться к древним заклинаниям, дабы рассеять печали и страхи, которые вылезают из черных щелей, чтобы наброситься на них с наступлением ночи. Однако на этой полке не было ни одного сборника церковных гимнов. Глядя на потрепанные томики с непонятными текстами, Кассандра решила, что это учебники дяди Тревора, которые почтительно – хотя и непонятно зачем – хранит его дочь. Кэтрин, подумала она, кого угодно удивит. В свое время она и сама увлекалась геометрией и, сейчас пристроившись поверх лоскутного одеяла на кровати Кэтрин, попыталась вспомнить хоть что-нибудь из того, что когда-то учила. За этим занятием и застала ее вернувшаяся через некоторое время Кэтрин.
