Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева
– А, репрезентативное искусство… – расстроился он.
Я уже понимала, что это не его профиль, но все равно кивнула на зловещих детей, стараясь не встречаться с ними взглядом:
– Ну, у вас тут тоже репрезентативное…
Он пролистал еще несколько рисунков в телефоне и вынес вердикт:
– Нам такое не подходит. Твое искусство недостаточно плохо.
Мое искусство «недостаточно плохо». Прям хорошая новость! Какой удивительный день! Сплошь радость достижения.
* * *
Я вернулась в гостиницу в прекрасном расположении духа, предвкушая ужин с Принцессой – мы договорились наверстать упущенное, обсудить грядущее и вообще… Но на выходе из лифта я замерла, услышав, как по змеиному коридору пронесся вопль. Я выглянула в коридор. Он был пуст. Крик перешел в горестные стенания. Дверь в мою студию была открыта настежь. Я ускорила шаг.
Когда я вошла, уборщица стояла над грудой скомканной и разорванной рисовой бумаги. Стена была пуста, за исключением ошметков под скотчем, которым я с утра намертво приклеила рисунки. Ленты скотча телепались под дуновением кондиционера, как машущие ладони из окон уходящего поезда.
Какое-то время мы с уборщицей смотрели друг на друга круглыми глазами. Потом она замахала руками и затараторила, я тоже замахала руками – мол, момент, дай оглядеться. Кисти и карандаши были разбросаны по всей студии, будто кто-то размашисто смел их с рабочего стола. Мормонская книга материнской памяти валялась под столом, и из нее были старательно выпилены все эскизы, мелкие кусочки которых рассеялись повсюду, как конфетти. Стол был пуст, за исключением лужи из опрокинутой банки черной китайской туши. Банки красной, белой и золотой туши тоже были пусты и раскиданы по всей студии. Их содержимое было по-поллоковски расплескано по полу, шкафам и стене. Из-под основной кучи разодранных рисунков растеклась лужа красно-золотых разводов, будто кто-то использовал тушь вместо бензина и собирался разжечь костер.
Пока я озиралась на масштаб разрушений, уборщица продолжала стоять в одной позе и издавать жалобные звуки, глядя в пустую стену и прижав кулаки ко рту, как человек, обнаруживший труп и пребывающий в состоянии шока. Время от времени она что-то выкрикивала, может быть, даже мне, но я тоже пребывала в состоянии шока, поэтому просто похлопывала ее по спине, когда обходила ее с тележкой в поисках новых жертв. Я проверила полки с материалами, где держала рулон нетронутой бумаги, неотобранные на стену работы и рисунки в карандаше, к которым я еще не приступала тушью. Эти были целы, хотя и сюда долетело несколько капель золота. Лэптоп и блокнот «Стань дверью № 56», в котором я записывала «стихи» из арт-релизов, остались с ночи под кроватью в жилой части студии и тоже не пострадали.
На крики сбежались соседи – Стив и Поэтесса-I (я тоже, как и Стив, отличала близняшек только по «кругам, как у панды»).
– Она… опять за свое? – Поэтесса с ужасом глядела в спину Разрушительнице Инсталляций. – Надо позвать администратора!
– Это не она, – сказала я.
– Откуда ты знаешь? Она уже однажды…
– Это не она, не надо администратора.
Поэтесса все равно обошла уборщицу и строго заговорила с ней на китайском. Внутри меня скрипнуло, как ножом по тарелке, от того что она протопала прямо по порванным рисункам и теперь стояла чуть ли не в куче, втаптывая смятые фрагменты в красно-золотую лужу.
Стив подавлено молчал и отводил глаза – тоже подозревал жену.
– Она могла это сделать? – тихо спросила я.
Стив пожал плечами – могла. Но и Поэтесса могла. Вон как активно принялась за Разрушительницу Инсталляций.
– Что ты сказал жене про… ну про тот случай?
– Ну, правду. Что по работе. Но сама понимаешь…
Стив провел руками по бедрам и поднял ладони вверх – мол, отсутствовали штаны, история так себе…
– Ну да.
Мы стояли рядом и переговаривались почти шепотом, глядя на ободранную кирпичную стену, будто обсуждаем невидимые картины.
– Чем помочь? – спросил Стив. – Что угодно. Скажи, что сделать?
Он поднял с пола скомканный клочок рисовой бумаги и расправил его. Там были свиные морды на витрине из рисунка про дворника и ребенка, игравшего с корой лиственницы. Мятая и потоптанная рисовая бумага придавала рисунку состаренный вид забытого осколка жизни.
– Я свинья! – Стив в сердцах скомкал свиные морды обратно в шарик и швырнул в угол.
Я рефлекторно двинулась за куском рисунка, как за выпавшим из гнезда птенцом, но вдруг почувствовала на себе взгляд и обернулась к открытой двери. В коридоре стояла жена Стива и исподлобья смотрела на нас долгим минорным взглядом. Белое платье и черные распущенные волосы придавали ей сходство с призраком из фильма ужасов: стоит, глядит и испускает кошмарные вибрации.
– Ты иди, – сказала я Стиву. – Тебя ждут.
Стив ушел, а его жена помедлила, опять до последнего гипнотизируя меня горгоньим взглядом, и лишь в последний момент слегка приподняла кончики губ.
* * *
Я подошла к Поэтессе, стараясь не наступать на клочки рисунков, и оттянула ее от уборщицы.
– Что она говорит?
– Что зашла убирать… а тут такое, – начала декламировать Поэтесса, и надгробные интонации в кои-то веки звучали уместно. – Когда она пришла… дверь была заперта. Она открыла своей карточкой… которую никому не давала… и нигде не оставляла. В коридоре никого не видела… Но знаешь… может, это и не она, – смягчилась Поэтесса. – Слезам я не верю… но она сказала странную вещь.
– ?
– Она сказала… что если бы хотела потерять лицо и лишиться работы… то просто украла бы эти рисунки… но не рвала бы их… А? Что? – Поэтесса обернулась к уборщице. – Она спрашивает, что ей делать?
– Ничего.
– В смысле… убрать?
– А-а-а, – я окинула взглядом погром. – Ну да. Наверное, хорошо бы убрать.
Я сложила руки в знак благодарности уборщице. Она горестно кивнула и стала кому-то звонить. Я развернулась, как бы провожая Поэтессу до двери.
– Но если не она… то кто? – не унималась та, косясь на Разрушительницу.
…
Поэтесса встала у порога и оперлась о дверной косяк, упрямо сопротивляясь проводам.
– Ты дверь проверяла… когда уходила?
– В смысле?
– Значит, нет. Иногда только кажется… что дверь заперта. Надо нажать плечом или захлопнуть с размаху… чтобы механизм сработал. Выходит… войти мог кто угодно… Но кто? Кто мог это сделать?!
…
– Ыа-ах! – Поэтесса резко вдохнула, словно осененная догадкой, и округлила
