Беспощадный Лёд (ЛП) - Тейлор Фицпатрик
Я знаю все это, потому что был с ним. Сначала на расстоянии, но после подписания контракта с «Норт Старз» я жил с Майком до самой его смерти. Сейчас я пишу эти строчки в дурацком пустом доме, который любил, пока в нем был он.
Наверное, нетрудно читать между строк. В отличие от Новой Шотландии, где я вырос, в Миннесоте нет такого понятия, как гражданский брак, да и слово «брак» заставило бы Майка нервничать. Но, черт возьми, даже Майк не смог бы поспорить: мы состояли в браке во всех смыслах этого слова, кроме печати в паспорте. Пока смерть не разлучила нас.
На самом деле это не общеизвестно. Майк всегда был закрытым человеком, и на мысль о том, что кто-то, кроме наших друзей и семьи знает о его жизни, особенно о наших отношениях, он отвечал: «Это никого не касается». И он был прав. Но не сейчас.
За несколько месяцев до его смерти я спросил, могу ли я говорить о нем. О нас.
— После… — начал я.
Я не произнес слова «смерть». Уже много лет знал, чем все закончится, но так и не мог ни разу произносить слово вслух, а писать это даже сейчас еще тяжелее. Я всегда считал себя храбрым, но мысль о том, что он умрет, пугала меня до чертиков. Я знал, что Майк не любит говорить об этом — особенно о нас. Это не было чем-то личным по отношению ко мне, особенно если учесть более чем пятнадцатилетнюю историю наших отношений. Это, блядь, никого не касалось, кроме нас. Я понял это.
— Я буду мертв, — просто сказал Майк. У него не было проблем с произнесением этого слова. — Какого хрена, черт возьми, я имею право указывать тебе, что делать? Ни в чем себе не отказывай.
Плохой набор слов.
***
Я думал, что у нас будет больше времени. Я не знал, сколько ему осталось, и как это произойдет — самый главный страх Майка, больше, чем смерть, что слабоумие убьет его по-своему, убьет все, что делало его им. Оправданный страх: от дегенеративных заболеваний нет лечения. А те методы, которых достигла медицина, в лучшем случае замедляют процесс, но, в конце концов, время все равно вас настигнет.
У Майка не было ни единого шанса. Я не знаю, благодарен ли за это, но знаю, что Майк был бы благодарен. Так что, думаю, да, и я благодарен. Наверное, так и должно быть.
Многие люди не понимают, что самые серьезные сотрясения происходят не в процессе самого боя, а когда от потери равновесия падают на лед и сверху — чаще да, чем нет — валится еще сто с лишним килограмм плюс тяжелая хоккейная экипировка. Удар головой об лед без шлема с такой высоты и с такой силой — вот тогда и случаются самые серьезные сотрясения мозга. Так сказать, технический нокаут. Если игрок теряет сознание на льду у него, скорее всего, сотрясение.
У Майка было пять тяжелых сотрясений мозга до того, как он ушел на пенсию. Он пошутил, что легкие и средние можно и не считать, и, честно говоря, он сам даже не мог вспомнить их все, но в любом случае все сотрясения сказали сами за себя. Я никогда не находил эту шутку смешной. Майк как-то слишком небрежно бросил: одна из причин, по которой он решил уйти в отставку — врачи предупредили, что еще одно сотрясение может убить его.
Врачи не ошиблись.
Последними словами Майка были, что он свернет мне шею, если я еще раз забуду купить собачий корм. И я обещал, что не забуду.
В кошмарной суматохе следующего дня я действительно забыл про корм, потому что Майк получил сотрясение мозга. На льду. Какая ирония. Он не катался на коньках. Он не дотрагивался до них с того момента, как повесил джерси. Все, что потребовалось — легкий гололед на тротуаре, неудачное стечение обстоятельств, и его больше нет. Он вырубился. Внутримозговое кровоизлияние. В ту ночь он умер в больнице, так и не приходя в сознание. И у него так и не подвернулась возможность свернуть мне шею, а я навсегда потерял свой шанс попрощаться.
Ему было сорок семь лет.
***
На похороны пришел Роман Новак, мой бывший товарищ по команде «Норт Старз», наш общий друг. Однажды он проиграл бой и три зуба Майку.
— Он был самым большим сукиным сыном, которого я когда-либо знал, — сказал он. В его голосе звучала неприкрытая нежность, которая заставила меня улыбнуться, хотя тогда я думал, что уже никогда не буду способен на подобное.
— Я та сука, — отозвалась мать Майка. Лора стояла рядом со мной, и ее рука, время от времени сжимавшая мою, была единственным, что связывало меня с реальностью. — Приятно познакомиться.
Роман на мгновение смутился.
— Вы вырастили чертовски хорошего сына, мэм.
— Спасибо, — ответила она. — Я знаю.
Майкл Джеймс Брауэр, самый большой сукин сын, которого я когда-либо знал, родился в 1985 году в семье Лори Патриции Мюллер и отца, который не заслуживает быть упомянутым, так как оставил двенадцатилетнего Майка и десятилетнего Тома и ушел. Лори работала на двух работах, и редко была рядом с сыновьями, и, следовательно недостаточно, чтобы развозить Майка на все его игры и тренировки. Она не могла их оплачивать, и единственная возможность, благодаря которой Майк смог продолжить играть, заключалась в том, что ее родители помогали покрывать расходы на хоккей и возили Майка на игры.
Лори не просила многого, не любила ни о чем просить, но ради Майка склонилась. Тренеры твердили ей, что Майк хоккейный вундеркинд, и она не могла позволить себе лишить сына игры, даже если это означало увеличение расходов. Каждый раз, когда Майк прибавлял чуть-чуть в росте, и размер его обуви увеличивался, ей хотелось плакать. Они всегда покупали коньки на два размера больше, но они все равно вмиг становились малы.
Майк никогда не был щупленьким ребенком, а к пятнадцати годам он стал на голову выше большинства своих противников и весил
