Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
После этого Тамара увидела, что делать ей тут нечего и потому поспешила сократить свой первый визит, о котором решила себе, что он же будет и последним.
Видит она, однако, что дети ни о заповедях, ни о литургии, ни о священной истории понятия не имеют, даже необходимых молитв, по большей части, не знают, или же путают их и коверкают глова до невозможности. А между тем, от родителей и здесь, как в Горелове, приходится ей, то и дело, выслушивать сетования на это и желания, чтобы детей учили цервее всего закону Божию, а не побаскам, и чтобы на дом уроки чтения задавались им более из книг церковно-славянских, чем какие-нибудь «пустые сказки», под именем которых крестьяне разумеют все вообще статьи не духовного содержания в учебниках. В то же время и некоторые из мальчиков заявляют ей, что им отцы не велят учить дома стихов и басен, а заставляют учить псалтырь, и что если они и выучивают светские стихи, то это втайне от родителей. И сами родители, наконец, выражают ей свой ропот: что ж это за учение, если детей даже молитвам не учат! Им-де такого учения, как у вас в школе, не надо; лучше-де совсем не посылать ребят в школу, чем так-то!
Что тут ей делать? Ведь они правы, эти крестьянские отцы и матери. Неужели же оставлять и дальше их несчастных детей расти вне понятия о законе Божием, не научить их молитвам и заповедям? — подумала она, да и решила себе по голосу собственной совести, что так нельзя, что если некому преподавать им закон Божий, так она сама будет учить ему — и благословясь приступила к делу. Дело пошло было на лад, и родители, и дети были довольны; но тут приезжает вдруг ревизовать свои кабаки Апрономский и, как земский член училищного совета, счел себя обязанным обревизовать заодно и школу. Явился он совершенно неожиданно и, к удивлению Тамары, такою лисою патрикеевной, таким приветливым и мягким, как бывало, в первое время в Горелове, словно бы между ним и ею никогда не существовало никаких неприятностей. Он осведомился даже, хорошо ли она устроилась на новом месте и каково ей тут живется, не нужно ли чего, — скажите, мол, откровенно, я от души готов, чем могу, посодействовать. Но Тамара, зная уже по опыту, каково может быть «содействие» г-на Агрономского, холодно и кратко поблагодарила его, прибавив, что ей ничего не нужно.
— Будто уж так всем довольны?! — удивленно спросил он с лисьей улыбочкой.
— Я ни на что и никому не жаловалась, — безразлично проговорила девушка.
— Да, но все же… Впрочем, как знаете! — саркастически извиняющимся образом пожал он плечами, с легким полупоклоном. — Я, со своей стороны, счел только долгом спросить и… готов был служить; но… конечно… если не желаете, — это уж ваше дело… Как угодно-с.
— Благодарю вас покорно, — еще раз повторила она тем же холодным тоном. — Ну-с, а чем же теперь изволите вы заниматься с детками? Могу я послушать? — спросил он с отменно галантным видом: дескать, сам — я не смею, но если позволите, — и получил в ответ, что занимаются они законом Божиим.
— Очень хорошо-с. А кто же преподает им закон Божий?
— Я сама, — ответила Тамара.
— Вы сами? — удивился он. — То есть, как же это?
— По краткому катихизису и по руководству протоиерея Соколова.
— Нет, я не про то, — пояснил он свою мысль, — я спрашиваю, почему именно вы сами?
— Потому что некому больше.
— Да, но с чьего же это разрешения?
— Ни с чьего, — надо же кому-нибудь учить.
— Хм!.. Конечно, но… мне кажется, это вы тово-с… не совсем осторожно, оез разрешения нельзя, — разве вам не известно?
— Да, но если нет законоучителя?..
— А, это уже на наше дело входить в обсуждение высших распоряжении. Впрочем, лично я ничего не имею против, пожалуйста, не думайте, — поспешил он оговориться, как бы умывая руки, — мое дело сторона, я только так… полюбопытствовал, не больше.
«Ну, наверное надо ждать теперь какой-нибудь новой каверзы»— подумала себе Тамара по отъезде Агрономского. И действительно, прошло не более десяти-двенадцати, дней, как от Охрименки пришел к ней формальный запрос, на бланке и за надлежащим N9,— на каком-де основании и с чьего разрешения она позволяет себе вторгаться в сферу преподавания таких предметов, которые, по существующему положению, учительницам сельских школ не предоставлены? Поставляя это строго на вид г-же учительнице Пропойской школы, инспектор в той же своей бумаге внушительно предлагал ей «воздержаться на будущее время как от чтения ученикам, так и от объяснения им предметов, превышающих степень ее компетенции, тем более, что преподавание таковых законов предоставляет исключительно лишь священно и церковнослужителям».
«Вот и каверза»! — с горькой усмешкой подумала Тамара. «Значит, не смей больше учить,! — пускай несчастные дети растут, как зверята, без понятия о Боге, без религиозного воспитания… Не смей даже читать им священную историю!.. Дело»! — О чем бумага-то? — спросил ее сельский староста, передав пакет, присланный через волостное правление.
— Чтоб не учить больше закону Божию, — ответила ему девушка.
— Ну?! — недоверчиво воскликнул он. — Шутишь, подичай! Как не учить? почему так?
— А так. Не приказано, и все тут.
— Кто не приказывает?
— Инспектор.
— Врё?
— Не веришь, — читай сам.
И она передала старосте бумагу. Тот недоверчиво повертел ее в руках и, отдалив против света на достаточное расстояние от глаз, стал наморщась разбирать про себя ее строки.
— Не явственно! — проговорил он, наконец, тряхнув головой и очевидно не поняв канцелярского смысла мудреных слов. — Про закон чево-то говорятся, точно-что, а что — Бог яво ведает, — не разберешь!
— А то и говорится, — объяснила ему Тамара, — что сельские учительницы, по закону, нс имеют права учить ребят закону Божию.
Староста с недоверием уставился на нее удивленными глазами.
— Да нешто есть такой закон?
— Значит, есть, когда в бумаге пишут.
— Чудно… яй-Богу, чудно!.. Попа убрали, церковь заколотили, закону нс учи, — да что ж это, в сам-дсле, на смех, что ли?!
Тамара только плечами пожала, — не знаю, мол.
— Да не-ет, слышь, это что-нибудь не так… а?.. Ты мне толком скажи-ка?
— Так, по крайней мерс, инспектор объясняет, — заметила она. — Ну, и требует, — что ж тут поделаешь!
— Ишпехтырь?.. по закону?.. Н-да-а! — в сомнительном раздумьи опять мотнул он головою. — Это выходит по пословице по нашей — по мужицкой, значит — закон что дышло: куда повернул, туда и вышло.
— Видно, что так, — согласилась с ним Тамара, которой при этом пришло на мысль, что и в самом деле, для таких господ, как Охрименко с Агрономским, закон всегда что дышло, которое они умеют, когда им нужно, поворачивать в свою сторону. Но, как бы то ни было, а преподавание закона Божия пришось ей прекратить, сколько ни роптали на это крестьяне. Нравственной поддержки, какая прежде являлась ей в лице отца Макария, здесь у нее нс было, а восьмирублевое жалованье служило единственным источником для существования. Лишиться места, — и что же тогда?.. Куда?
XXII. В ЖЕЛТОГОРСКОЙ ЗЕМСКОЙ БОЛЬНИЦЕ
Однажды утром, в ноябре месяце, в метель и стужу, с трудом пробираясь из своей избы в школу по глубоким сугробам снега, переметшим всю улицу, Тамара простудилась не на шутку. Она и до этого раза чувствовала себя уже не совсем здоровой, насморк да кашель, но все думала: пройдет! А тут вдруг ее и совсем прихватило. Еще во время урока почувствовала она лихорадочное недомогание, потягу и тяжесть в голове, ко сну все клонило; однако же, кое-как перемогала себя до конца занятий. Домой пришлось возвращаться по тем же сугробам и по такой же погоде. «Я-то что, — думалось ей, — а вот бедные дети — им каково, в плохой одежонке!»— И ей казалось, что если дети терпят и выносят такую непогодь и все-таки бредут в школу, так ей-то и подавно надо. Ведь завтра, несмотря ни на какую погоду они все-таки придут и будут ждать ее, — значит, нежиться ей нс приходится, а надо дома выпить чего-нибудь теплого, потогонного, чтобы согреться, да укутаться получше, и — даст Бог, назавтра все кончится. Но к вечеру сделалось ей так плохо, что и совсем слегла. Страшная головная боль и ломота во всех членах нс позволили ей на следующее утро встать с постели. Как ни совестно, а пришлось послать отказ в школу, чтобы дети не ждали ее понапрасну. Чувствуя, что с нею начинается что-то серьезно нехорошее, она сознавала полное свое бессилие бороться в своей домашней обстановке против болезни, как и полное отсутствие способов и средств для лечения. Что с ней такое, — она и сама не знает. Никогда еще так скверно не бывало. И хозяйка тоже не знает; головой только жалостливо качает да в баньке испариться советует, а то предлагает знахарку позвать, — знахарка-дс на воду пошепчет да четверговой соли в нее намешает, даст испить, и все как рукой снимет. Пришли две соседки, позванные бобылкой на совет, но и эти только соболезнуют; одна советует зажечь кудель в горшке да на живот его поставить, чтобы все нутро в него втянуло, другая рекомендует ту же баньку, но с тем чтобы попарившись вываляться нагишом в чистом снеге, на дворе, и опять, значит, в баньку. Слушает их Тамара и ценит в душе это доброе, простое участие, но советам последовать не решается, — где уж ей!.. Может быть, средства и хороши, да не по ее натуре. А болезнь, между тем, разыгрывается своим порядком и все больше забирает над нею свою силу. Что тут делать? К кому и куда обратиться за настоящею помощью? Вокруг, кроме этих баб, — никого из близких, кто бы мог и захотел принять в ней разумное участие. Уведомить разве отца Макария, который взял с нее слово писать сейчас же, если с ней что случится. И в самом деле, это одно, что остается. Поэтому, дорожа временем, пока она еще в памяти, девушка собрала все свои силы, чтобы написать карандашом на листке бумаги несколько слов отцу Макарию о своей беспомощной болезни, прося его и отца Никандра, если возможно, прислать ей доктора. Хозяйка, по ее просьбе, сбегала за старостой. Добрый человек — спасибо — не замедлил явиться, и Тамара попросила его отправить ее записку с нарочным в Горелово, к «батюшкам». Староста вскоре привел к ней охочего мужика, который согласился за рубль да за две сороковки водки «на дорожку» сейчас же отвезти письмо по назначению. К вечеру стало ей еще хуже: та же ломота и, вдобавок, сильный жар, доводивший ее по временам до беспамятства и бреда.
