Елена Толстая - Большая нефть
— Я список тебе принес? — медленно спросил помбур. — Ты его подписал? Какие претензии?
Никаких. Виталий заорал:
— Все планы к черту! Вы понимаете? — И напустился на тех, кто был внизу с Гулько: — Вы чего встали? Носилки, бегом!..
Но бежать было уже незачем. Гулько скончался.
* * *Казанец схватился за последнюю соломинку — за своего покровителя Михеева. Рванулся к нему в кабинет. Михееву уже позвонили. Помбур Казанца, конечно. Доложили в подробностях. Все, кончился Казанец. Свои же и сдали.
Но Виталий надеялся, что остались еще выходы и компромиссы. В конце концов, с Михеевым они — одного поля ягоды. Найдут общий язык, договорятся. Обсудят без спешки, спокойно… Михееву необходимо свалить Дорошина. Где он еще найдет себе такого союзника, как Казанец?
Михеев принял Казанца сразу, провел в кабинет, запер дверь. Заговорил тихо:
— Ты понимаешь, что гибель человека на буровой — это ЧП министерского масштаба?
Казанец пошевелил губами, как бы в попытках осмыслить грандиозность услышанного.
— Ты понимаешь, — продолжал Михеев, — что теперь начнутся проверка за проверкой из Москвы? Начнут трясти управление! А чем это обернется лично для тебя?
— Понимаю, — разлепил губы Казанец.
— Ничего ты не понимаешь!.. Тебя же под суд отдадут.
— Что мне делать? — спросил Казанец.
— Пока не знаю. Думай.
Казанец стал думать и наконец придумал:
— Вся бригада подпишет, что Гулько нарушил технику безопасности.
— Это так? — строго вопросил Михеев.
Казанец подумал еще немного и кивнул:
— Да, это так. Однозначно. Иначе ничего бы не случилось.
— Ладно. — Михеев вздохнул. — Езжай в бригаду. Поговори с ребятами. Скажи, что не все еще потеряно. Хорошо, что Буров до сих пор в Москве. Постараюсь замять дело, пока его нет в Междуреченске.
* * *Михеев заручился поддержкой главного инженера Федотова. В рекордные сроки комиссия по расследованию ЧП «разобралась» в деле. От бригады были получены единодушные показания: погибший буровик Гулько периодически нарушал технику безопасности, выходил на работу в подпитии, а накануне своей смерти сильно выпил, пусть и в нерабочее время. Словом, виновником ЧП был объявлен сам погибший. Федотов позвонил в министерство и объяснил ситуацию. Документы были отправлены вслед за этим звонком.
Теперь оставалось ожидать возвращения Бурова. Ни Михеев, ни Федотов не обольщались: обмануть Бурова не удастся. Впрочем, министерство им тоже вряд ли поверило, слишком уж гладко все выходило. Почти как на плакате «Соблюдай технику безопасности», где считающему ворон токарю станком отрывает палец. Но министерству выгодно было закрыть глаза на происшествие. В управлении разобрались на месте — и ладушки. Буров — другое дело. Глаза Бурову закроют только те, кто уложит его в могилу.
Григорий Александрович сошел с парома. Всей грудью он вдыхал воздух Междуреченска — города, который, как он теперь знал, стал его домом навсегда. Он — дома. Скоро обнимет Галину, поглядит на маленького Володьку, удивится тому, как тот подрос за время их разлуки…
У причала Бурова встречал Дорошин. Макар Степанович, в общем, выглядел как обычно, но Буров, хорошо его знавший, сразу разглядел: что-то случилось.
— Здравствуй, Макар. — Буров сунул ему руку, приобнял. — Рад тебя видеть. Что это ты комитет по встрече тут из себя изображаешь?
Дорошин не ответил на вопрос. Глаза его бегали, как будто он был смущен.
— А где Клевицкий? — спросил наконец Макар Степанович, явно оттягивая объяснения.
— В Москве остался, — вздохнул Буров. — Решил министра на измор взять. Без лимитов сюда не вернется… Случилось у нас что? Говори, Макар, не тяни! Все равно ведь сказать придется…
— ЧП в бригаде Казанца. На вахте погиб буровик. — Вот и все. Страшные слова произнесены.
Макар Степанович поглядел на Бурова виновато. Тот сразу потускнел, радость встречи пропала.
Неприятности навалились сразу, стоило сойти на берег с парома. А он так торопился домой… Нельзя начальнику расслабляться. Сразу по башке получишь.
— Та-ак… — протянул Буров. Мысли побежали по привычному кругу: — Комиссию по расследованию создали? Ну, договаривай, Макар!
Дорошин мрачно поведал:
— Федотов с подачи Михеева состряпал выводы комиссии со слов Казанца: якобы погибший Гулько сам допустил нарушение техники безопасности. И вдобавок они обвинили парня в пьянке… мол, вышел на смену с похмелья. Знаешь, Гриша, это такая грязь, такая… мерзость…
Парторг задохнулся от негодования и замолчал.
— Почему ты не веришь словам Казанца? — спросил Буров.
Дорошин взорвался:
— Потому что он — Казанец!
— А если без эмоций? — потребовал Буров.
Дорошину было известно гораздо больше, чем предполагал хитроумный Михеев.
— Я думаю, Михеев обещал премии и другие блага… — Дорошин с болью посмотрел Бурову в глаза, и Буров поразился тому, какая мука была во взгляде парторга. — Гриша, я уверен: Казанец просто загнал людей. Инструктаж проведен не был, работали в две смены… Не исключено, что Гулько просто заснул на вахте. Свалился. И так мерзко, что все свалили на него… А Казанцу — ему даже выговор не объявили.
— Если то, что ты говоришь, найдет подтверждение, — медленно, с угрозой, произнес Буров, — то Федотова я увольняю к чертовой матери. А с Михеевым разбирайся сам. Нам эта гнида здесь тоже без надобности.
— А что Казанец? — осторожно осведомился Дорошин.
Один раз Казанец уже ушел от ответственности. Тогда Буров аргументировал свою снисходительность тем, что у него не хватало людей. Теперь времена изменились.
— Разберусь! — бросил на ходу Буров.
— Ага, разберусь… — с сомнением протянул Дорошин.
Буров резко повернулся к нему:
— А ты не сомневайся во мне, Макар. Понял? Не сомневайся!
* * *Но были и праздники — не только трудовые будни с работой до седьмого пота, не только потаенная возня в кабинетах и скрытое, но постоянное противодействие недругов…
В Междуреченск прибыл первый поезд. Железная дорога, «о необходимости которой говорили большевики» (по выражению Дорошина), наконец дотянулась и до этого молодого города, затерянного в Сибири. Сперва телевидение, теперь еще поезда!
Буров думал о том, как странно устроена жизнь. Для железнодорожников — сперва тяжкий труд на шпалоукладке, работа в две-три смены, понукание начальства, а потом премии, праздник, пуск поезда. Все. Для Казанца — маленькие хитрости на буровой, приписки, отработки, переработки, покровительство Михеева. И все. А для него, для Бурова, — все одновременно, в куче: и праздники, и горе, и интриги, и враги, и друзья, и любовь Галины… трудности Клевицкого, заботы Дорошина, проблемы Векавищева — все это и его, Бурова, трудности, заботы, проблемы… Можно подумать, он не человек, а какое-то вселенское вместилище всего.
Но сейчас, во время праздника, Буров постарался выбросить все это из головы. Полностью отдаться веселью, разделить с людьми их заслуженную радость.
На станции стояло ликование, как во время демонстрации. Играл оркестр, в воздухе мелькали флажки. Транспаранты растянуты над улицей. Везде смеющиеся лица. Так было, когда закончилась война и с фронта возвращались эшелоны с бойцами-победителями…
Перекрикивая шум, Буров сказал Дорошину:
— Только что звонили из Москвы! Через несколько дней доставят энергопоезд!
— Замечательно! — сказал Дорошин и сунул под мышку мятый портфель, подозрительно похожий на «верного боевого спутника» Клевицкого. — Хотя бы отчасти снимем проблемы с подачей электричества.
Клевицкий стоял тут же. Он уже вернулся из Москвы, счастливый тем, что выбил-таки новые лимиты. Клевицкий почти всегда добивался своего. А почему? Потому что никогда не думал о себе лично. Только о людях. И это делало его непобедимым.
— Кстати, — сказал Клевицкий, — уже сейчас начинай просить еще один такой же поезд.
Буров покосился на него. Клевицкий и не думал шутить. Стоял со своим обычным невозмутимым видом. Высматривал в толпе Веру. Удивительный человек. Утверждает, что «в обморок падает», когда ее видит, а по внешнему виду и не скажешь. Только глаза чуть шире раскрывает — и все.
Вера — вот она, в толпе. Танцует. Ах, как замечательно танцует! Чудно пляшут русские женщины, когда им радостно… Только нечасто посещает их такая радость…
— Шутник ты, Митрич, — сказал Буров. Клевицкий с трудом оторвал взгляд от Веры. — Нам и этот-то поезд с трудом дали… Давайте лучше думать, как его в поселок доставить. Туда рельсы еще не проложены.
— Это к Векавищеву, — сказал Дорошин. — Если понадобится, он на себе дотащит.
Векавищев, не подозревая о том, какая ему уготована завидная участь, стоял в толпе, поглядывал вокруг, и все чаще взгляд его останавливался на Маше Голубевой. Милая девушка. И такая грустная. Все кругом смеются, поют, пляшут, а она печалится. Векавищев подошел к ней, улыбнулся.
