Волков. Велесова ночь - Валерий Пылаев
О да, я определенно много чего мог рассказать.
Но, собственно, зачем?
— Переубедить друг друга у нас все равно не получится. Так что предлагаю сразу перейти к мордобою. Можешь еще разок-другой показать свои фокусы, если есть желание. — Я стиснул зубы и кое-как поднялся на ноги, прихватив тяжелый камень из мостовой. — А потом я пробью тебе башку.
Колдун отступил на шаг. И я почему-то не увидел в его глазах удивления, только неподдельное уважение и… нет, даже не страх — скорее мрачное понимание, что второй раз вышибить из меня дух Талантом, пожалуй, уже не выйдет, а блестящая партия вполне может прямо сейчас обрести весьма неожиданный финал.
Во взгляде напротив не было и ненависти. Мое исковерканное и несчастное альтер эго ничуть не злилось, что одна маленькая промашка и чересчур затянувшийся разговор могут стоить и жизни и, что куда важнее, бесценной и годами вынашиваемой затеи перекроить родную страну по собственному плану. Колдун, в сущности, не имел против меня ничего личного. Только понимание, что обратно в Петербург, пока еще принадлежащий людям, вернется лишь один из нас. А непреодолимый и непримиримый конфликт интересов закончится чьей-нибудь головой, размазанной по черным камням мостовой.
И никак иначе.
— А ты крепкий. И упрямый… Что ж, как пожелаешь. — Колдун подобрался и перехватил трость так, будто действительно собирался использовать ее в бою. — Постараюсь не испортить лицо. Оно мне еще понадобится.
Эпилог
Долго он жил. Немыслимо, не по-людски долго, даже по меркам наделенных Талантом могучих старцев, которые и сами порой разменивали вторую сотню лет. Менял имена и личины. И документы менял — с тех пор, как они вообще появились. Сражался на каждой из войн, что грызли его страну еще с тех времен, когда ее столица располагалась в далеком отсюда городе Киеве.
Но в генералы никогда не рвался. Держался среди простых солдат да обер-офицеров, а порой и в одиночку в бой ходил — благо, силы позволяли. Поэтому и проживал простые и порой совсем короткие жизни, намертво врастая в каждую новую персоналию. Нет, свое настоящее грозное имя он — то самое, что навсегда осталось в былинах и сказаниях — он не забыл. Однако всякий раз пользоваться новым. И даже сейчас о себе думал исключительно в третьем скромном лице. И всерьез считал не легендарным древним воителем, а Игорем Никитиным, отставным фельдфебелем лейб-гвардии Сибирского полка.
А простому вояке положено свое дело делать. Даже когда падает на мостовую последний солдат из отряда, а их благородия буквально силой утаскивают рвущегося в бой императора подальше от свалки. Даже когда не торопится подкрепление, а винтовка в руках становится скользкой от вонючей и едкой черной жижи, которая заменяет нечисти кровь. Когда уже нет ни сил, ни патронов, штык у самого основания сломан, а твари все продолжают и продолжают идти.
И уж тем более — когда победа близка, а за спиной вновь просыпаются смолкшие пулеметы, и свинцовый ливень в мгновение ока выкашивает ряды врагов, которые уже совсем не кажутся страшными и непобедимыми.
А еще солдату положено выручать товарища, пусть даже для этого придется рискнуть собственной шкурой. Не стал Игорь дожидаться, пока Владеющие офицеры и примчавшиеся на зов государя капелланы выжгут всю дрянь в крепости, а сразу же и бросился к Прорыву. И повел бы остальных, да только вести оказалось уже некого — все гвардейцы из Георгиевского полка среди порубленной нечисти лежать остались, а хмурые «преображенцы» только пожимали плечами. И уж точно не спешили лезть туда, куда нормально человеку лезть и вовсе не полагается, путь даже и по важному делу.
Вот и пришлось Игорю идти одному. Подобрал с мостовой винтовку, закинул за плечо, набил карманы патронами, сунул «наган» за пояс, взял в руки саблю острую — да и пошел. Шагал по мертвечине, рубил наотмашь, если кто из Леших и Упырей навстречу попадался. Не торопился — знал, что в таком деле спешка только навредит, а Прорыв, хоть бы и неплохо оно, сам собой никуда не денется.
А как подошел на десять шагов — так и встал. Мертвым грузом повисла винтовка на ремне, потянул к земле «наган» за поясом. А сабля в десять пудов весом показалась, будто вся сила враз куда-то подевалась. И как ни старался Игорь, вперед хоть бы и на волос не двинулся.
Словно сама мать-земля крепко ноги держала. И говорила: не твое это, сынок, дело. У друга твоего с недругом свой разговор, особый. Который никому другому ни видеть, ни слышать не положено. И уж кому суждено с той стороны вернуться, тот и придет. Сами порешают.
Двое дерутся — третий, выходит, не мешай.
И оставалось Игорю только ждать — а тому солдат обучен не хуже прочего. Сидел, отдыхал, смоля в зубах папиросу. Да смотрел, как уносят мертвых и раненых. Как выставляют гвардейцы караулы с пушками и пулеметами, как щелкают винтовки, срезая редкую уже в крепости нечисть. Как плетут свои невидимые письмена капелланы с седобородыми иереями… Только будто бы и без толку плетут. Перестал Прорыв расти, однако и меньше ничуть не стал. Не по силам оказалась старым обрядам такая прореха в мире. Но все равно старались, как могли.
А старание вещь такая — может, и не сразу, а свою пользу принесет.
Долго Игорь сидел. Не час и не два, а побольше. Уж чуть ли не целую пачку папирос извел, а друга все не было. То ли не желала та сторона обратно выпускать, то ли одолел его проклятый колдун. А может, оба насмерть легли, и некому возвратиться стало. И другой давно бы устал. Отчаялся бы терпеть и всякую надежду утратил. Но что обычному человеку время, для Игоря и вовсе мгновение малое. Такое, что и стрелка на часах не дернется. Вот он и ждал.
И дождался.
Расступилась пелена, и показался оттуда не Упырь и не Леший зубастый, а человек. Сам Волков — молодой, только из тех молодых, что постарше иных старых будут. Совсем другое лицо Игорь помнил, но раз уж
