Проблемы души нашего времени - Карл Густав Юнг
Я называю область нашего психического наследия коллективным бессознательным. Элементы сознания все без исключения приобретаются индивидуально. Если бы человеческая психика состояла полностью и целиком из одного сознания, не было бы ничего психического, что не возникало бы на протяжении отдельной жизни индивидуума. В таком случае мы тщетно искали бы какие угодно предыдущие обстоятельства и влияния за простым родительским комплексом. В конечном счете все сводилось бы к фигурам отца и матери, первым и единственным источникам влияния на нашу сознательную психику. На самом же деле элементы нашего сознания возникают не только вследствие воздействия среды; на них также влияет и упорядочивает наше психическое наследие коллективное бессознательное. Разумеется, индивидуальный образ матери запечатлевается в памяти, но глубина его воздействия во многом объясняется тем, что он сливается с бессознательной предрасположенностью, с врожденным образом, плодом извечного симбиотического отношения между матерью и ребенком. Если мать конкретного человека в том или ином отношении не соответствует этому образу, то возникает ощущение потери, а потому острее становится потребность в восприятии коллективного материнского образа. Инстинкт здесь сопротивляется. Потому отнюдь не редки невротические расстройства или, по крайней мере, особенности характера. В отсутствие коллективного бессознательного чего угодно можно было бы добиваться через воспитание, уверенно превращать человека в одушевленную машину или взращивать из него идеал. Но подобные затеи наталкиваются на жесткие ограничения, поскольку доминанты бессознательного выступают как почти непреодолимые желания.
Значит, если в случае с пациентом, страдающим от невротической диспепсии, меня попросили бы точно указать, что именно скрывается в бессознательном, что прячется за личным материнским комплексом и вызывает неопределенную, но мучительную тоску, мой ответ был бы таков: это коллективный образ матери, не конкретной матери пациента, а матери вообще.
Но могут спросить, почему этот коллективный образ вызывает такую тоску. Ответить на данный вопрос нелегко. Будь у нас возможность четко представить природу и значение этого коллективного образа, который я технически назвал архетипом, тогда понять его действие было бы просто.
Чтобы пояснить, я хотел бы привести следующее соображение: отношение между матерью и ребенком – самое глубокое и крепкое из всех, какие нам известны, поскольку ребенок на протяжении некоторого времени является, скажем так, частью материнского тела. Позднее он на несколько лет входит неотъемлемой частью в психическое окружение матери, и тем самым все, что приобретает ребенок, нерасторжимо сливается у него с материнским образом. Это верно для всякого индивидуума и подтверждается исторически. Такова неоспоримая характеристика нашего рода, органическая истина, столь же непреложная, как взаимоотношения полов. В архетипе, то есть в коллективно врожденном образе матери, присутствует та самая экстраординарная интенсивность отношений, которая побуждает ребенка инстинктивно цепляться за мать. С годами человек естественным образом постепенно отдаляется от своей матери (при условии, что он перерастает примитивное, почти животное состояние, обретает определенную сознательность и культуру), но не отдаляется столь же естественно от архетипа. Поддаваясь инстинктам, он лишится выбора в жизни, так как свобода воли всегда предполагает наличие сознания. Его жизнь будет определяться бессознательными правилами, и отклонений от архетипа не возникнет. Но если сознание начнет действовать, то сознательные элементы всегда будут цениться выше остатков бессознательного в разуме, а потому станет казаться, что при отделении от матери случилось ровно вот что – конкретный человек всего лишь перестал быть ребенком конкретной женщины. Сознание мирится только с индивидуально приобретенными элементами, поэтому оно признает только индивидуальную мать и не подозревает в ней носительницу и выразительницу архетипа, так сказать, «вечную» мать. Отделения от матери достаточно разве что в том случае, когда происходит и отделение от архетипа, и то же самое верно для отделения от отца.
Развитие сознания и относительной свободы воли естественным образом обусловливает возможность отступления от архетипа и, как следствие, от инстинкта. При таком отступлении возникает расщепление психики на сознание и бессознательное, а последнее приступает к активной деятельности. Как правило, это крайне неприятно, ибо бессознательная деятельность принимает форму внутренних, неосознаваемых пристрастий, которые проявляются через симптомы, то есть косвенно. Рано или поздно складываются ситуации, когда кажется, будто бы отделения от матери по-прежнему не произошло.
Хотя первобытный разум не знал этой дилеммы, она ощущалась довольно остро, поэтому переход от детства к взрослому возрасту сопровождался крайне важными обрядами – ритуалами возмужания и посвящения в мужчину, цель которых была вполне очевидной – магически отлучить ребенка от родителей. Инициация стала бы совершенно излишней, не воспринимайся отношение детей с родителями тоже как полностью магическое. Но «магическое» – это все, к чему причастны бессознательные влияния. Впрочем, целью обрядов было не только отделение от родителей, но и переход человека во взрослое состояние. Никакой тоски, никакой оглядки на детство; для этого требовалось удовлетворить требования пострадавшего (verletzten) архетипа. Потому через обряды близкая и тесная связь с родителями замещалась другой – а именно, с кланом или с племенем. Этой цели служило нанесение на тело особых знаков, обрезание и нанесение шрамов, заодно с мистическими наставлениями, которые юноша получал в ходе инициации. Нередко такие обряды носили откровенно жестокий характер.
Таким способом первобытный человек, в силу неведомых ему самому причин, пытался соответствовать притязаниям архетипа. Простого отделения от родителей было недостаточно, требовалась некая церемония, довольно схожая с жертвоприношением тем силам, которые способны подчинить себе юношу. Это ясно показывает могущество архетипа: он заставляет дикаря поступать наперекор природе, чтобы не оказаться ее жертвой. Таково происхождение всякой культуры, неизбежный результат обретения сознания и возможности отступать от исполнения бессознательных законов.
Наш мир давно оставил позади такие практики, но отсюда вовсе не следует, что природа хотя бы в малой степени утратила свою власть над нами. Мы попросту научились обесценивать эту власть. Однако мы мгновенно впадаем в растерянность, стоит лишь поставить перед нами вопрос о том, каким образом мы должны справляться с воздействием бессознательных элементов. Ведь для нас невозможны первобытные обряды, они выглядят искусственным и совершенно бесполезным шагом вспять: для их отправления мы успели стать слишком уж критичными и психологичными. Задай кто-нибудь этот вопрос мне, я бы тоже растерялся. Могу сказать лишь следующее: я многие годы подмечал за своими пациентами те способы, какие они инстинктивно выбирали, желая выполнить требования бессознательного. Подробно рассказывать о моих наблюдениях означало бы выйти
