Новые записки следователя - Лев Романович Шейнин
– Не надо мне твоих денег! – повторил Мишка и с места рванул вперед.
Дерзкое ограбление базы едва не сорвало пушной аукцион, который должен был открыться через несколько дней.
В Ленинград уже съезжались иностранные покупатели. Выступить перед ними только с белкой и каракулем было невозможно: это подорвало бы престиж такого экспортера, как Союзпушнина, и вызвало бы сенсацию на мировом пушном рынке.
Поднялся большой шум. Было решено, с одной стороны, держать это дело в абсолютном секрете, а с другой – принять все меры к тому, чтобы разыскать похищенную пушнину в течение нескольких дней.
Началось лихорадочное расследование. Проверялись одна версия за другой. Было установлено наблюдение за рынками, вокзалами, скупочными пунктами и комиссионными магазинами. Московские следственные органы, в свою очередь, были информированы о случившемся и принимали свои меры.
Но Король Пик был достаточно опытен и хитер, чтобы приступить к реализации похищенной пушнины. Он выжидал и пока мирно отлеживался в Парголове, где жила его сожительница.
Однако при всей своей хитрости и осторожности он допустил одну тактическую ошибку – перестал встречаться с Люсей. До ограбления базы они встречались почти ежедневно, ходили на концерты и в кино, иногда посещали рестораны.
Искренне привязавшаяся к нему девушка не могла понять: что случилось, куда и почему он так внезапно исчез? Почему не дает о себе знать? Не заболел ли он, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья?
Посоветовавшись с матерью, Люся решила справиться о судьбе Феликса Тышкевича – он представился ей под этой фамилией – на том заводе, где он, по его словам, служил инженером.
Велико было ее удивление, когда оказалось, что инженер Тышкевич на этом заводе не работает и никогда не работал. Первые смутные подозрения возникли у Люси. И как всегда бывает в таких случаях, в ее памяти начали всплывать, как маленькие тучки в ранее безоблачном небе, всякие мелкие странности в поведении Феликса, на которые она в свое время не обращала внимания. Да, он был очень внимателен и мил, но проявлял какой-то повышенный интерес к ее работе, к порядкам на базе, к тому, где и как хранятся меха. Да, он так часто возвращался к этим вопросам, что она, помнится, однажды даже пошутила:
– Феликс, уж не собираетесь ли вы сменить свою профессию инженера на пост директора меховой базы?
Он тогда засмеялся и ответил, что тут дело, очевидно, в наследственности: его покойный отец тоже был меховщиком.
Между тем раньше, в первые дни знакомства, он говорил, что его отец – польский граф и крупный помещик и что он в связи со своим аристократическим происхождением даже имел неприятности. Она рассказала об этом разговоре матери, и та ей ответила:
– Вот видишь, какое у меня чутье: еще не зная этого, я говорила тебе, что Феликс, без всякого сомнения, вырос в аристократической семье. Эта внешность, эти манеры, это врожденное благородство!.. Он очень, очень по душе мне, Люсенька…
Теперь все это вспомнилось Люсе. Пока еще подсознательно, но постепенно все определеннее у девушки возникала страшная мысль, что исчезновение Феликса почему-то совпадает с ограблением базы… Люся с испугом отгоняла эту мысль, но она приходила вновь и вновь.
Между тем расследование ограбления базы шло полным ходом. Мы работали днем и ночью. Не вызывал со мнения тот факт, что преступники, или, во всяком случае, один из них, были хорошо осведомлены о том, как и в каких именно помещениях базы хранились особо ценные меха.
Это наводило на мысль, что в ограблении базы замешан кто-то из ее сотрудников.
Вот почему пришлось вызвать и подробно допросить сотрудников базы. Все они были взволнованы тем, что произошло, все высказывали разного рода версии и предположения; увы, как нередко бывает в таких случаях, некоторые из сотрудников были не очень добросовестны в своих показаниях и высказывали подозрения, порожденные не столько логикой фактов, сколько личной неприязнью, стремлением воспользоваться следствием для сведения старых счетов.
Следователь всегда должен учитывать и такие мотивы некоторых свидетельских показаний и соответственно оценивать их. Чем яростнее такие добровольные «свидетели обвинения», тем осторожнее надо относиться к их утверждениям и догадкам.
Опасность таких «свидетелей» заключается не только в том, что они пытаются опорочить ни в чем не повинных людей, но и в том, что своими показаниями они путают карты и тем самым направляют следствие по ложному пути.
Случается, впрочем, что и самые добросовестные свидетели отходят в своих показаниях от истины. Дело в том, что человек – не кинокамера, мертво, но точно фиксирующая то, что «увидел» ее объектив. Рассказывая о том или ином событии, свидетель нередко излагает не то, что было в действительности, а то, что он увидел, услышал, заметил, запомнил, понял или вообразил. Он излагает факт, пропустив его через призму своей личности, своего видения, слуха или разумения, окрасив тем самым этот факт всей палитрой своих индивидуальных физиологических и психологических свойств. Вот почему то, что увидел и заметил, скажем, свидетель Иванов, зачастую расходится с тем, что увидел и заметил свидетель Петров, хотя они оба полны добросовестного стремления сообщить следствию то, что они видели своими собственными глазами. (Вот именно, собственными! Но ведь глазато бывают разные!)
В этом смысле поговорка: «Он врет, как очевидец» – полна глубочайшего смысла.
Разумеется, все это не снимает важного значения свидетельских показаний. Речь идет лишь о психологии свидетельских показаний, которую криминалист должен всегда учитывать и помнить.
Вот почему, допрашивая в качестве свидетелей сотрудников пушной базы, я тщательно взвешивал их показания, их версии, их догадки, даже в двух случаях их подозрения. Эта осторожность себя оправдала.
Так дошла очередь до вызова на допрос Люси. То, что она была заметно взволнована, не отличало ее от других свидетелей. Сам факт вызова к следователю – это «не изюм», как сказал мне однажды пожилой бухгалтер, тоже вызванный в качестве свидетеля. В данном случае Люся, как и все сотрудники базы, была, естественно, взволнована фактом ограбления.
Все это я хорошо понимал, но вместе с тем обратил внимание, что эта молодая девушка как-то особенно угнетена и подавлена. Ее припухшие, красные веки, опущенные углы рта, ускользающий взгляд и нервная дрожь не могли быть отнесены только за счет волнения в связи с вызовом к следователю. Вместе с тем она производила хорошее впечатление.
Я подумал, что у этой девушки, по-видимому, произошла какая-то личная драма, не имеющая отношения к интересующему меня делу, но все же решил осторожно выяснить причины ее угнетенного состояния, сделав это уже в конце допроса, когда между мной и свидетельницей возник тот психологический контакт, без которого бессмысленны попытки получить откровенный ответ на вопросы интимного характера.
После обычных вступительных вопросов начался разговор об обстоятельствах ограбления.
– Скажите, не создалось ли у вас впечатления, – спросил я, – что грабители были отлично осведомлены о том, где именно и какие именно хранятся меха?
– Да, все так считают, – ответила Люся.
– Не возникают ли у вас в связи с этим какие-либо предположения или догадки?
– Право, не знаю… Мне никто не высказывал…
– А лично у вас какое мнение в связи с этим делом?
Какая-то искра вспыхнула в ее глазах, она покраснела и тут же опустила глаза.
– Не знаю… Но я не допускаю, чтобы кто-нибудь из наших мог быть замешан.
– Понимаю. Но иногда, сами того не зная, люди оказывают содействие преступникам. Лишней болтовней, скажем… Бывают и неосторожные знакомства, связи… Не так ли?
– Ннет… – запнулась девушка. – И разве я могу знать, кто с кем знаком?..
Она пролепетала эти слова, так и не подняв глаз. Дыхание ее стало учащенным. И она тщетно пыталась скрыть это.
– Вы напрасно так волнуетесь, – сказал я. – И, если позволите быть откровенным, у меня создалось впечатление, что вы чем-то угнетены. Я далек от мысли, что это имеет отношение к делу. Но, может быть, я могу вам чем-либо помочь, посоветовать? Мало ли что бывает в жизни.
Она молчала, как бы что-то взвешивая и на что-то
