Записки следователя - Лев Романович Шейнин
– На «вы». Поэтому я и в записке писала на «вы».
Сообразительность Зои, сразу понявшей мой вопрос, невольно заставила меня улыбнуться. Я продолжал:
– Как вы думаете, почему Зина сразу все рассказала дома? Неужели вы не могли предусмотреть, что Зина – ненадежная сообщница?
– Да, здесь я просчиталась. Ведь если бы эта дура не вздумала все разболтать, то раскрыть убийство Нелли было бы невозможно. Ведь правда? Ну подумайте сами – трупа нет, записка, написанная рукой самой Нелли, есть. Самый факт ее смерти, а главное, убийство не доказано. Решили бы, что либо она сбежала с каким-нибудь мужчиной, либо покончила с собой, утопилась скажем. Ведь я все это наперед думала-передумала.
Я отметил про себя, что Зоя не лишена логики. Действительно, если бы Иванова не созналась, вряд ли возникла бы версия, что Жукова убита. Уж очень красноречива была ее записка.
На этом допрос закончился. Я отправил Зою обратно в домзак и занялся организацией авторитетной судебно-психиатрической экспертизы всех членов шайки «Мститель». Были приглашены крупные ученые.
Эксперты заинтересовались условиями их детства и воспитания и пришли к заключению, что именно эти условия были одной из основных причин случившегося.
Экспертиза признала, что Зоя «страдает дегенеративной психопатией истерического типа с резкой моральной тупостью и криминальной направленностью, вызванными чрезвычайно тяжелыми условиями ее воспитания».
«…Эти условия, первые впечатления детства (война, бездомность, пьяница отчим) и вызвали образование патологического характера девушки с болезненной фантазией, со стремлением властвовать над всеми, живущей лишь личными интересами, глубоко равнодушной к окружающим и в то же время настойчивой и приходящей в ярость при сопротивлении ее желаниям».
Передавая мне заключение экспертизы, Виктор Петрович Осипов, маститый ученый и замечательный человек, сказал:
– В жизни бывает всякое, но ничего не бывает без причин.
Три самоубийства
Каждый раз, когда я читаю или слышу о самоубийствах, я не могу не вспомнить профессора судебной медицины П. И. Крюкова, человека романтически влюбленного в свою невеселую профессию, вскрывшего на своем веку не одну тысячу трупов и помогшего раскрыть множество преступлений. Петр Иванович принадлежал к славной плеяде судебных медиков – энтузиастов своего дела, блестящих знатоков своей профессии, сочетавших точный скальпель анатома с пытливым взором криминалиста и исследователя.
Это был прекрасный эксперт, многоопытный судебный врач, но, как почти всякому ученому, ему была присуща одна причуда, одна маленькая необъяснимая странность: он верил в неизбежность самоубийств. Он считал, что все самоубийцы рождаются, с тем чтобы рано или поздно покончить с собой, и что самоубийство есть нечто врожденное, предначертанное и потому неизбежное. Тщетно его друзья и товарищи по работе доказывали абсурдность этой теории. Тщетно приводились исторические примеры, ссылки на статистику, социальные исследования. Старик упрямо качал головой и обычно отвечал:
– Не спорьте, батенька, не спорьте, сорок лет на этом деле сижу, из покойницкой не вылажу. Я старый воробей. Все они, батенька, уже с первым своим криком были самоубийцами, у всех, поглядите, черепа-то просвечивают. – И он показывал собранную им за много лет коллекцию черепов самоубийц, уверяя, что все они имеют общие дефекты в строении черепных костей.
Эту коллекцию помог Петру Ивановичу собрать служитель прозекторской Иван Порфирьевич. Почти 40 лет он опиливал вместе со своим шефом черепные коробки и вскрывал животы. Иван Порфирьевич был почти неграмотен, но все эти годы слушал лекции и объяснения своего профессора и разбирался в судебной медицине не хуже многих судебных врачей. Во всяком случае, он обычно бурчал себе под нос диагноз, который почти всегда совпадал с последующим заключением профессора.
С «теорией неизбежности самоубийств», адептами которой были профессор Крючков и прозектор Иван Порфирьевич, мне довелось столкнуться при расследовании трех дел, связанных с добровольным уходом людей из жизни.
Первое из самоубийств произошло в декабре 1927 года в Ленинграде. Покончила с собой пятнадцатилетняя Шура Калистратова – дочь торговца. Она повесилась в передней, на вешалке, и труп этой маленькой, худенькой девочки утопал в пышных складках каких-то старых салопов и шуб.
Пока мы снимали труп, отец Шуры, грузный мужчина с чрезмерно благообразным лицом ханжи и скопидома, член церковной двадцатки, молча стоял в передней и светил нам керосиновой лампой, так как электричество из экономии в переднюю проведено не было. Он был вдов (мать Шуры умерла 6 лет тому назад) и в лице дочери потерял единственного близкого человека. Но он не плакал. Его пухлое красное лицо было лишено всякого выражения, и только когда мы осторожно перенесли труп девочки на диван, он начал истово креститься.
Вскрытие показало, что девочка была беременна.
Соседи и подруги отзывались о ней как о тихом, скромном, немного забитом ребенке.
У меня почему-то родились смутные подозрения, что набожный папаша причастен к беременности своей дочери. Однако улик против него не было. Посмертной записки Шура не оставила.
Началось тщательное расследование. Со слов одной из подруг Шуры удалось установить, что покойная страшно боялась отца и в последнее время была подавлена чем-то серьезным, происшедшим в ее жизни. Однако она не рассказала, что именно случилось с ней, и только намеками давала понять, что это связано с ее отцом.
В конце концов выяснилось, что он понудил дочь к сожительству, развратил ее, жил с нею уже несколько лет. Забеременев от отца, она в отчаянии покончила с собой.
На следствии Калистратов долго и упорно запирался, призывал в свидетели Бога и на замечание, что это самый ненадежный свидетель, ответил, что других у него нет. В конце концов как-то вечером, после допроса, продолжавшегося пять часов, сбившись в целом ряде деталей и мелких обстоятельств, Калистратов окончательно запутался и замолчал. Минут десять он не отвечал на вопросы, тупо смотрел в угол и наконец заявил:
– Надоело, что же, пишите, я все расскажу.
Потом его судили. Публика в зале взволнованно разглядывала изверга, а он стоял, по обыкновению потупя взор, и неохотно отвечал на вопросы суда. Общественный обвинитель в своей речи тогда сказал:
– Граждане судьи, меня вот учили, что прокурор должен быть сдержан и спокоен, простите меня, не могу. Не могу сдержаться. Не могу и не хочу быть спокойным. Погибла Шура Калистратова, и этот гад повинен в ее смерти. Но он виновен еще и в другом. Он – вор. Да, он самый гнусный вор, потому что он обокрал всех нас, нашу родину, наш город. Он украл не бочку гвоздей, не мешок сахара и не тюк мануфактуры, он украл у нас человека, человека!!! И это мы ему
