Ваше Сиятельство 9 (+иллюстрации) - Эрли Моури
Мы вошли в гостиную, при чем Ленскую цесаревич провел туда за руку, и меня это как-то неприятно задело. Я почувствовал, что будущий император на нее запал. Причем едва ли ни с первой минуты.
— Как круто! — шепнула мне на ухо Элизабет — гораздо реже чем Талия, но иногда она перенимала от меня словечки, которые я унаследовал из прежнего мира.
— Что круто? — не понял я, не сводя глаз с Ленской и Дениса Филофеевича.
Они отошли к большому панорамному окну на дворцовый сад и о чем-то беседовали там.
— То, что я во дворце у императора. Я даже в Лондоне никогда не была во дворце, — отозвалась Стрельцова.
Когда мы с ней подошли ближе, Денис Филофеевич сказал виконтессе:
— Вы, Светлана Игоревна, могли бы рассмотреть предложение по работе в нашем императорском театре? Если у вас душа актрисы, то вам, наверное, не так легко оставаться вне сцены.
— В императорском театре⁈ — Ленская едва сдержала восторг. Ее светло-голубые глаза тут же вспыхнули интересом, а щеки тут же зардели от волнения. — Это такая честь для меня!.. Если это возможно я готова к пробам в любой день!
— Это будет скорее честью для нашего театра. Во-первых, вы на редкость красивая девушка. А во-вторых, вы — виконтесса, — заметил он, почти не обращая внимания на меня с Элизабет. — Редко какая аристократка отваживается проявить свой талант на сцене. Я слышал даже такую глупость, что это считается неприличным. Но разве может быть неприличным проявление таланта? Разве дарить радость людям может считаться чем-то зазорным?
— Слышала бы ваши слова моя мама! — рассмеялась Ленская, постепенно расставаясь с изначальным смущением.
Я смотрел на них и думал: как Денису сейчас донести, что Ленская — все-таки моя женщина? Ставить этот вопрос открыто и именно так не хотелось тем более при Ленской. Да и ответить цесаревич мне примерно так: «а не жирно ли тебе будет после того, как забрал княгиню Ковалевскую⁈». Разумеется не такими словами, но вполне такими мог подумать.
Глава 22
Синемография
Задержались мы у Романова надолго. Причем вовсе не по моей инициативе. Ленская с Денисом Филофеевичем много говорили о театре и явлении для прежнего графа Елецкого вовсе незнакомом, а именно живографии, придуманном каким-то инженером из Оренбурга. Я же, как Астерий сразу понял: речь о кинематографе, известном мне из прошлой и многих других жизней. Почему-то вышло так, что здесь несмотря на то, что фотография существует давно, кинематограф значительно опоздал с появлением. Слово живография для моего слуха стало неудобным и пока оно плотно не вошло в обиход, я влез в разговор Ленской и цесаревича, с умным видом переспросил:
— Вы говорите о синематографе? — при этом рассудив, что слово «синема» — греческое, коих в русском языке много и оно должно быть принято благосклонно, поскольку у нас с эллинами большая культурная общность, включая богов.
— Что, Александр Петрович? — не понял Романов.
— Синемо-графия, — произнес я, несколько меняя известное мне слово. — Это как бы ожившие фотографии. Полагаю, эти технические хитрости скоро превратятся в очень важное. Такое же важное, как театральное или художественная живопись. Эти творения будут смотреть на мониторах коммуникаторов и больших экранах миллионы зрителей. Говорю вам как маг, имеющий кое-какую связь с иными мирами и знающий об этом явлении. Полагаю, назвать изобретение оренбургского инженера словом «синематограф» или просто «синема» будет вполне уместно, — сказал я, замечая, что глаза Ленской полны интересом. Вот только я пока не мог понять, этот интерес от общения с Романовым или все же вызван моим вступлением в их беседу.
Элиз, явно не слишком понимая нас, просто пила чай, с милой улыбкой поглядывая то на цесаревича, то на Ленскую, но гораздо чаще на меня.
— Синема… Синемография… — протянул Денис Филофеевич, словно пробуя новые слова на вкус. — Мне нравится. Хорошо звучит. Вы на самом деле думаете, будто технические хитрости с ожившими картинками могут превратиться в искусство равное театральному?
— Я в этом убежден. Судите сами: в самом большом театре зрителей может собраться много тысяч зрителей, но их числу есть предел, при сем не очень большой. А если ту же театральную постановку записать средствами синемографии и выложить в нашей имперской сети, то ее увидит вся империя. Если вы, как будущий император, окажите этому явлению поддержку, то синема из игрушки быстро превратится в новый востребованный вид искусства, — сказал я, и тут же пожалел о сказанном.
— И Светлана Игоревна сможет блистать не только в нашем императорском театре, но и синемографии. Также, госпожа Ленская? — Романов снова взял ее за ладонь, и тем самым царапнул мое сердце.
Ревнив ли я? Да, очень! Как Астерий, я могу легко отбросить эту глупость, устроенную в общем-то на обычном эгоизме. Но я этого немерено не делаю, по вполне понятным причинам — о них говорил много раз. Сейчас у меня был острый соблазн, встать — именно встать, отодвинув чайную кружку — и сказать цесаревичу: «Светлана — моя женщина. Денис Филофеевич, прошу учитывать это и сейчас, и в дальнейшем». Однако, я решил сначала поговорить с Ленской, ведь слишком многое зависело от нее. И дело не только в Романове.
— Если такое только возможно, ваше высочество! Если возможно, то я стану самой счастливой актрисой в этом мире! Наверное, не найдется более счастливой и в других мирах, о которых говорил Александр Петрович, — щеки Ленской порозовели.
Покинули мы цесаревича лишь тогда, когда камергер сообщил, что его призвал император.
Я молча шел по длинному дворцовому коридору, думая о том, что у Ленской могли возникнуть проблемы с Голдбергом не на пустом месте. Светлана Игоревна из тех дам, которые легко дают повод мужчине обратить на нее особое внимание. Ровно это я наблюдал совсем недавно в гостиной Дениса Филофеевича. И винить Свету в этом как бы нельзя: ну такой она человек — актриса. Я ее где-то понимал: ей как воздух нужна игра, ей нужно внимание. Ведь именно из-за недостатка внимания она хотела расстаться со мной. Сложно мне было начать с ней этот разговор. Поставить грубо вопрос ребром, мол, если ты со мной, то никакого флирта и взглядов по сторонам я не мог — это
