Сочинения 1819 - Андре Шенье
Г-н де Байи[509] при поддержке общества занимает первое место в городской магистратуре; честные люди радуются, видя поощрение заслуг и добродетели. Но как только этот человек хочет строго исполнять свои обязанности, силясь установить порядок и согласие, умерить и примирить различные интересы, воспрепятствовать честолюбцам попирать чужие права и нарушать общественное спокойствие, так он сам провозглашается честолюбцем, деспотом, враждебным свободе. Г-н де Лафайет[510] поставлен во главе парижской армии; великие подвиги, совершенные во имя правого дела в том возрасте, когда большинство других людей всего лишь узнают о чужих свершениях, рождают любовь к нему всех тех, кто мыслит и чувствует: все рукоплещут его избранию. Но как только ему, проявив большую смелость, энергию, мудрость, удается несколько утишить волнения в этом большом городе, как только он, в мгновение ока переносясь от одного стана к другому, возвращает спокойствие, бдительно следит за всем, что касается интересов города внутри него и за его стенами, удерживает каждого в границах порядка, словом, исполняет свой долг, так все эти люди обрушиваются на г-на де Лафайета, называют его предателем, продажным человеком, врагом свободы. Аббат Сиейес[511] благодаря своим энергичным и ясным сочинениям, благодаря проявленной во время заседания Генеральных штатов смелости, закладывает основы Национального собрания и нашей конституции, а также представительного образа правления, и все единодушно восхищаются аббатом Сиейесом, почитают, чествуют его. Тот же аббат Сиейес противостоит лавине общественного мнения в деле, в котором опыт доказал, что он был прав, осуждает суровые меры, принятые в отношении людей, когда их следовало принять в отношении вещей; хочет обуздать нестерпимую дерзость писателей-клеветников[512]: и вот аббат Сиейес становится врагом государства, защитником деспотизма, опасным лицемером, замаскированным царедворцем. Возьмите г-на Кондорсе[513], на протяжении двадцати лет оказывавшего большие услуги человеческому роду в своих многочисленных сочинениях, предназначенных для его просвещения и защиты всех его прав; возьмите, одним словом, всех, кто посвятил благу общества, родины, делу свободы свои речи или перо, или шпагу, все без исключения оказались заклеймены в этой груде грязных листков как враги свободы с той минуты, как только они выступили против того, чтобы свобода заключалась в поношениях без разбора и в составлении проскрипционных списков группками людей, собравшихся в Пале-Рояле[514].
Таков дух этой многочисленной и страшной породы бесстыдных писак, каковые, прикрываясь пышными званиями и судорожными изъявлениями любви к народу и родине, пытаются завоевать доверие народа, этих людей, для которых всякий закон тягостен, всякая узда несносна, всякое правительство ненавистно; для которых честность — самое тяжкое бремя. Они ненавидят старый порядок не потому, что он был плох, но потому, что это был некий порядок; они возненавидят и новый и вообще любой. С одной стороны, по их мнению, министры короля — это коварные обманщики, разоряющие нас, призывающие против нас иностранные армии, желающие открыть наши порты иностранным флотилиям; с другой, также по их мнению, Национальное собрание подкуплено, развращено и злоумышляет против нас. Таким образом, все, что дает нам законы, все, что нам их объясняет, все, что заставляет нас их исполнять, все, что нас окружает — враждебно и преступно; таким образом, мы должны доверять лишь тем, кто нас подстрекает, озлобляет против всех, вкладывает нам в руки нож, учит убивать и как о милости умоляет нас о кровавой бойне.
Если бы вопли этих изголодавшихся смутьянов были повсеместно преданы презрению или забвению, коих они заслуживают, честные люди, конечно, не снизошли бы до ответа им и не пожелали бы, цитируя их, давать им своего рода жизнь. Но этого не происходит: те; кто говорит или пишет в такой манере, слишком хорошо знают, что она способствует приобретению доверия или денег, и что слепая толпа, невежественная и так долго угнетавшаяся, должна быть, естественно, более чем склонна выслушивать измышления такого рода. Но пусть все классы граждан задумаются, куда заведут нас в конце концов эти бешеные, не предлагающие ничего кроме бунта и мятежа, если их взгляды будут разделены. Национальное собрание — единственная в полной мере действующая ныне власть; только она может привести в движение другие институты власти, созданные от имени нации. Все прежние институты власти упразднены: одни, потому что их существование противоречило свободной конституции, другие — потому что они были следствием и придатком первых, и все — непреклонной силой вещей. Следовательно, Национальное собрание — последний якорь, удерживающий нас и не дающий нам разбиться. Национальное собрание допустило просчеты, потому что оно состоит из людей; потому что этих людей — вспомним, каким образом они были избраны — должны были неизбежно волновать различные, несовместимые интересы, потому что эти люди не могли не устать от огромного объема работ, которые Национальное собрание вынуждено было проделать в одно и то же непродолжительное время и которые оно продвинуло так далеко вперед. Но само дело Национального собрания содержит зародыши будущих усовершенствований; но допущенные им ошибки могут быть исправлены благодаря тому, что оно уже сделало; но верховная власть нации, равенство всех и прочие незыблемые основы, на коих Национальное собрание воздвигло свое здание, обеспечат его долговечность, если только мы сами не помешаем этому. Таким образом, оно — единственный центр, и вокруг него все честные граждане, все французы должны сплотиться; они должны изо всех сил
