Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов
любви и тянулся к ней всеми фибрами взбудораженной сиренью души.
Возлюбленная!
Она тоже тянулась к нему, и они шли, взявшись за руки, обнявшись, утопая
в хохочущем, бьющемся, пенящемся, переливающемся через край,
трепыхающемся (уф-ф-ф) упоении; они плыли…
Ты беги, челнок сосновый,
Ты плыви, как пузырёчек,
Как цветочек, по теченью!2
… и челнок их плыл, скользил поверх радостного многоцветия жизни, и
казалось, что мир вокруг только и ждёт момента-случая предоставить им
уютный уголок, норку, ложбинку, где они могли бы присесть и пить от чаши с
любовным напитком.
«Изольда сделала несколько больших глотков, потом подала кубок
Тристану, который осушил его до дна».
1Сирень содержит в себе страшную синильную кислоту, от чего и пахнет так дурманно. Достаточно 5/100
грамма синильной кислоты, чтоб отравить человека. Присутствие 1/10 гр. синильной кислоты в воздухе
достаточно, чтоб в этом воздухе вымерли не только насекомые, но и животные.
2Калевала.
15
К сожалению, в этом месте изображение расфокусировалось (может,
бабушка на кухне кастрюлькой…) и внучке только показалось вдруг, что
возлюбленный её похож на господина с зонтиком Кабальеро.
… упал занавес, сомкнулись покровы, тонкие и чистые, как любовь,
которую дарил Психее Купидон, когда она в своём сне ещё держала его в своих
объятиях, а нежный Зефир уже раздувал угли зажигающейся Зари (какая-то
тоже неприпоминаемая классика).
«Ах, бабушка!»
Внучкаоткрывала глаза и, совсем как птичка Психея, чувствовала себя
покинутой; божество упорхнуло и на губах остался сладкий вкус… а здесь – всё
как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник, горевший всю ночь,
книжки по химии, ботанике и русскому языку… (здесь надо воспользоваться
случаем и сообщить, что внучка приехала к бабушке издалека, чтоб поступать в
педагогический институт на учителя биологии, а если не повезёт, то в техникум
на агронома, но, как видите, с этой сиреневой мятелью, пока, было не до
подготовки к экзаменам, и книжки лежали, пока, стопкой на полу).
Так вот утром, всё как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник,
горевший всю ночь, книжки, павлин с аргусовыми глазками, похожими на
анютины, бабушка – «нашепчет на палочку, на камушек, на какой другой
пустяк»1, сирень, метеолы, парни, играющие и заигрывающие глазами из-за
штакетника – но только не он.
«Ах, бабушка!»
Сценачетвёртая
О неожиданных встречах. О нежных чувствах отдельных цветков и целых
клумб. О тайных знаках любви и о проникновенных валторнах, кларнетах,
флейтах и гобоях.
Заасфальтированные дорожки резали Парк Культуры и Отдыха на угловатые
неровные участки; работники паркового хозяйства, неутомимые, жадные до
работы гномы настилали асфальт там, где люди протаптывали их (дорожки).
«…потаённые уголки, уютные закоулки, тайные тропинки…» – «ах,
бабушка!» – ничего этого не было, и на «неведомых дорожках» не было ни
людей, ни следов, потому что, наверное, был будний день, и девушка гуляла в
своём, поэтому, потаённом же одиночестве, и её не оставляло ночное
сновидение. Всматриваясь поглубже, теперь ей уже казалось, что челнок их
плыл по не совсем прозрачно-изумрудной глади, что белые водяные лилии и
1Апулей
16
рыжие кубышки в своих хороводах не так уж и радовались их нежной любви;
она уже видела, что гладь подёргивалась морщинистой мутью, что белые
кувшинки-нимфеи бледнели и криво улыбались, будто вспоминали пузатого
изменщика Геракла, а жёлтые кувшинки-нимфеи и вовсе закрывали свои
чашечки, может быть, боясь не углядеть за своим легкомысленным эльфом,
который так и стремился слетать, посмотреть, то на удивительный закат, то на
восхитительный рассвет.
Но эта неприятная картина не задержалась в головке у внучки; лишь –
мгновение – влюбленные же не видят ничего перед собой… и Лизанька стала
рисовать в воображении портрет желанного, того, который жил в самом
последнем доме с правой стороны, по улице Тупичковой… окна, ручка двери, к
которой он притрогивается… заборчик… симпатичный; но чем больше
рисовала, тем больше портрет не походил на того…на того, который жил в
последнем доме по улице Тупичковой, а всё больше походил на того – на того, с
которым она так опьянено мчалась к ложбинке, хотя, точно – она никак не могла
понять кто же это такой.
Может протагонист надел не ту маску; ошибся; случайно; перепутал; и
теперь ввёл в заблуждение, и действие должно было принять другое
направление… может актёр, играющий второстепенные роли, подсунул – чтоб
подсмеяться с друзьями за кулисами?
Нет-нет! всё не так просто.
…внучка пришла в Парк, томясь любовью, чтоб попытаться в тишине, в
«потаённых уголках», как советовала бабушка, успокоить свои чувства. Тогда
она и не знала ещё, что предмет её страсти, там, в этом самом Парке, служит
кассиром, и ещё даже не знала как зовут… внучка пришла, потому что ноги, в
горемычной надежде, сами привели её сюда. Внучка сидела на скамеечке, к
которой ещё не успели проложить асфальтовую дорожку, и смотрела, как
жёлтые крапивные цветки разбрасывают фейерверками искорок пыльцу, и вдруг
она вспомнила, ясно поняла, что портрет принадлежит господину с зонтиком.
«Как же у меня в голове всё перемешалось!» – подумала, улыбнувшись (как
бледные лилии в сновидении), внучка Лиза и поспешила к парковым
аттракционам, чтоб ветер на самой высоте «Чёртова колеса» продул и развеял, и
освежил её горячую голову.
Протягивая деньги за билет на «Чёртовый аттракцион», в кассовом
окошечке внучка увидела нашего молодого кассира и вспомнила: зелёную
лампу, павлина, бубновую пятёрку и бабушку: «…случайность всё-таки сведёт
вас с ним…» – ах, бабушка!
Наступила пауза – у внучки не разжимались пальчики, которые держали
смятую купюрку; молодой человек-кассир пытался получить плату (билет
оторван, и хотелось бы получить). Потихоньку он выкручивал из растерявшихся
от случайной случайности пальчиков бумажку, и, наконец, она (бумажка)
оказалась у него вруках. Пауза вырвала из внучки и сновидения, и
представления, и понятия. Портрет Кабальеро распался; сложился зато,
настоящий, живой, прямо перед глазами, в окошке кассы возникший, желанный;
17
не весь (поясной портрет в раме сине-зелёной кассовой будки), но и это была
такая неожиданная радость, но и это уже привело нашу прелесть в любовное
томление (из которого она, собственно говоря, и не выходила). Лиза опустила
глаза и видела сначала, только отдельные части: руки, с вильчато-разветвлённой
гладкой и желтовато-зелёной кожицей (в том, что кожица была желтовато-
зелёной ничего странного не было, потому что так, жёлто-зелёно, отражалась на
«кожице» окружающая зелень дерев. О зелени дерев позже будет отдельно), об
этом эффекте, называемом „рефлекс“, хорошо знают художники – у них всегда
на милом розовом личике можно найти всякие-разные, не имеющие к личику
отношения, неприятные краски… о-о-о! о чём это я? В
