Крепость на дюнах - Герман Иванович Романов
Алексей мгновенно понял, что старый еврей прав на все двести процентов, как любит выражаться учетчик из строительного управления, что закрывал наряды на опалубку возводимых бетонных укреплений. А ведь именно благодаря тому, что он вот уже два месяца следует советам этого старика, получил вместе со званием ефрейтора и существенную прибавку в денежном содержании. А за счет своевременно закрытых нарядов и представлений последовала и благодарность от начальника УНС-85 за стахановский труд его отделения, что уже числилось в батальоне «ударной бригадой».
В марте Алексея Зуева призвали на шестимесячные военные сборы, и отправили в Литву возводить бетонные коробки дотов укрепрайона. Дело насквозь знакомое — три года тому назад на действительной службе пришлось работать на строительстве Островского участка Псковского Ура. И то могли на военную службу и не взять — дети «раскулаченных» шли по «особому списку», дорога не то, что в институт или техникум, в девятилетнюю школу была закрыта. Да и в армию служить отправили не в артиллерию или связисты — в строители, которым даже трехлинейки не полагались, их лопаты да прочий инструмент с успехом заменяли. Хотя винтовку подержать в руках пришлось, обучали немного, да раз на стрельбище свозили, выдав на руки по обойме — пять патронов. Но и на присяге, конечно.
Повезло со службой, потому, вроде, как и «очистился», смог на строительство военного завода после службы попасть. И жизнь нормальной стала — койко-место в общежитие получил со своим шкафчиком, а от первой зарплаты в 348 рублей, и это после всех вычетов, налога, оплаты столовой и облигаций госзайма, почувствовал себя счастливым, как говорят — «попал на седьмое небо».
Теперь можно было, пусть жестко экономя, не только прожить вполне достойно, но и отправлять матери с сестренками по полторы сотни рублей каждый месяц. Ведь цены в магазинах стали приемлемыми — ржаной хлеб по 85 копеек, пшеничный вдвое больше, сахар по 4 рубля 10 копеек, как и дешевые конфеты — «подушечки». Колбасу брал либо «чайную» за 8 рублей, или ливерную, что была на рубль дороже. Да и махорку в пачках перестал покупать — за осьмушку (50 грамм) 40 копеек на службе платил — на содержании красноармейца лучшее позволить невозможно — на 42 рубля не пошикуешь. Но теперь дымил не «Боксом» или «Ракетой» за 35 копеек, а брал папиросы «Норд», что стоили почти вдвое дороже.
Но это было пределом его возможностей — в магазинах цены «кусались» весьма серьезно — несоленое масло в 19 рублей, копченая колбаса со шпиком 29, макароны по 4 рубля, булочка с маком и изюмом целковый, печенье червонец, а за бутылку водки нужно было выложить 11 рублей с полтиной. Хорошие папиросы «Беломорканал» два рубля за пачку с «картой», а «Казбек» так все 3 рубля 15 копеек стоил, будто на ней конь под джигитом настоящий, а не нарисованный. Но табак в папиросах замечательный — один раз купил, чтобы попробовать.
На такие дорогие товары только посмотреть можно, ну раз в год купить, не чаще. С трудом откладывал по тридцать рублей — нужно было купить ботинки, присмотрел за 182 рубля, и костюм — за 354 рубля. А вот про хорошее пальто нужно было забыть — из доброго сукна на все шесть сотен тянуло, два года откладывать бы пришлось.
Приличная одежда необходима для будущей учебы — собрался в техникум на вечернее отделение поступать, видел, что с образованием и продвижение по службе есть, и зарплата намного больше — инженера по семьсот рублей получали. Теперь после отбытия сборов возьмут, ведь ефрейтором стал, только бы экзамены сдать…
— Так, а вот платьица твоим сестренкам сам пошил — я весь гарнизон обшиваю, что при царях, что при Тарибе, что сейчас, при Советах. Вчера платье супруга генерала заказала — все советовала как шить, будто я этим делом всю жизнь не занимался. Сам посуди — даже в старое время генералу мундир пошить с золотым шитьем триста рублей серебром платили. Вроде дорого, так и сукно английское шло. А супругам их нарядов на тысячу рублей шить можно было — все дамы шли к старому Изе. А сейчас совсем худо — никому такие платья с кружевами не нужны, балы в четырнадцатом году закончились. Эх, горе наше…
Старый портной тяжело вздохнул, его глаза за толстыми стеклами очков были печальными. По щеке поползла слезинка.
— Платьица завернем в газетку, вот так, а сверху грамоту в рамке — она ведь с изображением самого Сталина, и с красными знаменами. А подпись настоящего подполковника, перед которым в прежние времена купцы тянулись, околоточные во фрунт становились. Да печатью заверена — родительница твоя на стену в рамке повесит, гордиться может. И снисхождение им будет — ты теперь сам человек заслуженный, при царе ефрейтор уважение имел, в городовые завсегда с охотой брали. А ты мастером станешь, как на завод воротишься и отучишься — с тростью ходить будешь, комнату свою получишь, а то и квартиру снимешь, как в старое время.
Еврей на русском языке говорил хорошо, в Литве таких было мало — по крайней мере, Алексею только один такой встретился. И непонятно почему принялся его опекать, да и его внучка Рамуне, чей отец был литовский коммунист, поглядывала на Зуева как-то странно, постоянно краснея — девушка работала на почте, была комсомолкой, и можно не сомневаться, что завтра посылка ею будет отправлена…
— Суситинкам дар карта? Ту ман патинки.
Алексей потряс головой — девушка заговорила с ним на литовском, которого он не знал, так с десяток слов. Они доехали до Курмачая на ее велосипеде — сердце в груди замирало, когда он крутил педали, и с упоением вдыхал запах ромашки, что шел от ее пышных волос. Рамуне сидела на раме, и когда он к ней прижимался грудью, обхватив руками, которыми держал руль, то сердце замирало от счастья.
К сожалению, пять километров дороги оказались на удивление короткими — он видел поставленные палатки стройбата, да два уже построенных, только невооруженных дота. Расставаться не хотелось — но единственный выходной за последний месяц закончился.
— Что ты сказала, Рамуне, я не понимаю? Ты такая… Удивительная, и
