Джен Коруна - Год багульника. Летняя луна
Он снова помотал головой и забросил конец кнута за спину.
— Ифли никуда не пойдет! Ифли не хочет, чтобы его растоптали эти мерзкие гарвы!
Сигарт издал страдальческий стон и поднялся с земли.
— Какие еще гарвы?! Что ты мелешь, зеленая образина? Здесь на сотни лиронгов нет никаких…
Он вдруг запнулся, не договорив. Моав с удивлением и опаской наблюдала, как он достает из перевязи нож и втыкает его острием в землю. Еще больше она удивилась, когда он упал на землю рядом с ножом и вцепился зубами в металлическую рукоятку. Стало быть, теперь у нее уже не один сумасшедший попутчик, а целых два… В следующий миг хэур вскочил, выдернул нож. Серые брови были гневно сдвинуты, глаза сверкали.
— Всадники! Не меньше двадцати! Едут верхом и скоро будут здесь.
Лицо Моав вытянулось.
— Откуда ты знаешь?!
Сигарт поспешно вложил нож в перевязь.
— Дрожь от копыт доходит по земле раньше, чем звук по воздуху.
— Тогда что же мы стоим! — вскричала она. — Надо бежать!
— Бесполезно — они слишком близко и их слишком много, — ответил хэур, готовясь к бою.
И правда, в этот момент до путешественников донесся глухой топот копыт. Ифли с шумом свалился с дерева, Моав подобрала вещи и подскочила к Сигарту.
— Ну, так что нам теперь, стоять и ждать, пока нас окружат?! Бежим! — крикнула она и, схватив его за руку, увлекла его за собой в чащу.
Они бежали со всех ног, пока не добрались до берега небольшой реки. Сигарт бросился в воду первым, Моав — за ним, крепко держась за его руку. Ифли несколько мгновений метался по берегу, то заходя в воду, то выскакивая обратно, затем решил не рисковать и в мгновение ока перенесся на противоположную сторону. Мокрые и запыхавшиеся, эльфа и хэур подбежали к нему. В этот миг из лесу показались всадники. Их, действительно, было около двух десятков — все в черном, с лицами, скрытыми темными платками. Заметив беглецов, один из них издал радостный крик — похоже, охотились именно за ними — и направил коня к воде. Эльфа инстинктивно прижалась к хэуру, тот выхватил из перевязи нож, взял его поудобнее, второй рукой вытащил из сумки меч.
— Не думаю, что нам светит что-то хорошее, но отказать себе в удовольствии уложить пару-тройку гарвов я не могу… — произнес он, загораживая собой эльфу.
Первые кони уже вошли в воду, когда к кромке воды вдруг выступил Ифли.
— Эй, малявка, ты куда?! — закричал ему Сигарт. — Давай щелкай и сваливай отсюда, пока цел!
Но сильф, видимо, был настроен иначе. Он гордо выпрямился во весь свой скромный рост и развернулся к гарвам.
— Давайте покружимся! — мечтательно произнес он. — Кружиться, кружиться!..
И, выхватив из-за пояса кнут, он стал размахивать им, словно дирижируя невидимым оркестром. На глазах у изумленных Моав и Сигарта гарвийские всадники остановились и, загадочным образом поднявшись над землей вместе с лошадьми, закрутились, словно подхваченные вихрем. «Вот тебе и кнутик!» — подумал Сигарт — он и сам бы не отказался от такого. Тем временем Ифли прыгал по берегу с радостным гиканьем, пока конец его кнута выписывал в воздухе немыслимые кренделя, а вместе с ним вертелись и черные кони. Наконец, особенно широко взмахнув рукой, он остановился и отвесил театральный поклон. Когда же он поднял глаза, то неожиданно скривился.
— Ой, фу!.. — брезгливо вскрикнул он, глядя на противоположный берег — там, где только что стояли грозные всадники, теперь было лишь месиво из коней, оружия и закутанных в темные плащи тел. — Надо ж было получше держаться!..
Оторвав взгляд от поверженных врагов, Сигарт с уважением посмотрел на сильфа.
— Хорошая работа… — только и смог произнести он.
Глава 4. Любовь или гордость?
Жизнь в Рас-Сильване шла по-прежнему. Каждый день собирался Круг песен, раз в четверть луны шествовали стройные веллары в храм Эллар. Вот только в замке стало непривычно тихо и тоскливо; казалось, просторные залы резко опустели без маленькой веллары, а их высокие потолки стали ниже и темнее. После того, как Моав исчезла в Лунных вратах, Лагд стал задумчивым и молчаливым. Он все реже появлялся за пределами замка, а в Круге песен и вовсе забыли, когда видели его в последний раз. Но не только он один изменился с уходом Моав — даже главный заводила вечерних посиделок, неугомонный Кравой, и тот теперь был нечастым гостем под вековым дубом. Вместо этого он много времени проводил на учениях с воинами краантль или на конюшне, ухаживая за своим любимым конем Шорохом: это было то немногое, что еще интересовало его. С тех пор, как на небе взошла Синяя луна, песни и смех умолкли для молодого жреца солнца — они только лишний раз напоминали о его потере. Что же касается его общения с Лагдом, то с того дня, как исчезла Моав, он так ни разу с ним толком и не поговорил: они иногда встречались, обсуждали какие-то малозначительные проблемы, упорно не касаясь при этом того, что волновало их обоих. Неожиданное решение, принятое маленькой эльфой, будто встало между двумя магами невидимой стеной, сделавшей их общение тягостным.
Кравой несколько раз пытался вызвать князя Рас-Сильвана на откровенную беседу, надеясь узнать хоть что-то о судьбе той, которую так любил, однако Лагд каждый раз мягко, но решительно пресекал эти попытки. Однако, несмотря на то, что за все это время имя Моав ни разу не было произнесено между ними, Кравою казалось, что князь догадывается о том, что творится у него на душе, да и трудно было не догадаться. Всегда такой веселый, он теперь ходил, точно тень, с безразличной вежливостью отвечая на вопросы, методично и старательно решая дела. Проходили дни, а в его жизни ничего не менялось — все та же тоска, холодная и беспроглядная, как долгая зима.
Однажды вечером, вернувшись с очередных полевых учений, Кравой неспешно шел по изогнутому коридору замка. Его равнодушный взгляд скользил по золотым клеткам, выставленным в распахнутых на лето широких окнах. Диковинные птицы, призванные разгонять скуку эльфийских владык, заливались в них, но их звонкие трели не трогали Кравоя: его сердце само превратилось в пустую клетку. Его Моав, его драгоценная птичка, покинула его, упорхнула, как будто заслышав чей-то далекий зов… Без особой цели он переходил от одной клетки к другой, и его взгляд был похож на затупившийся клинок. Преданный друг, обманутый любовник, воин, проигравший в поединке — он даже не знал своего противника. Он мог бы прийти в ярость, но злоба была еще чужда ему — сердце молодого краантль наполняла лишь тупая боль, смешанная с удивлением.
Стражники испуганно провожали взглядами молчаливую фигуру, бесшумно бредущую по залитым светом коридорам, но солнечный эльф даже не поднимал на них глаз — потухших глаз цвета гречишного меда… Ничто не волновало его сердце, лишь изредка на него накатывали горькие воспоминания о веселом шумном детстве, проведенном в этих стенах — одним на двоих с Моав. Он тревожно прислушивался — может быть, топот маленьких ног еще раздается эхом под стрельчатыми сводами?.. Но камень молчал, как молчало и сердце Кравоя, осажденное любовью — любовью, которую он даже не выбирал. Она словно родилась вместе с ним: с того самого дня, как его, маленького, подвели к колыбели и показали непонятное, утонувшее в кружевах существо с огромными, как небо, синими глазами, навеки захватившими в плен его сердце, он больше не мыслил своей жизни без Моав. И вот теперь надо было учиться жить заново…
С грустью смотрел солнечный эльф, как маленькие пичужки прыгают по жердочкам, щебеча что-то на своем птичьем языке — они были пленниками, такими же, как и он сам. Лишь одна из них не пела — золотистая иволга; тихо и печально сидела она в своей витой тюрьме, блестящие бусинки глаз пристально смотрели на краантль. Сам не зная зачем, Кравой подошел к ее клетке, тонкие пальцы быстро открыли засов, придерживающий дверку… Несколько мгновений птица сидела неподвижно, не веря своему счастью, затем вспорхнула и, описав круг по коридору, вылетела в окно. Опершись о подоконник, Кравой наблюдал, как маленький желтый комок исчезает вдалеке, и в груди у него стало больно-больно. Он с силой зажмурил глаза, прижал веки ладонями. И с удивлением ощутил, как на сердце у него в одно мгновение стало пусто и светло.
В этот же миг его внимание отвлекли шаги — кто-то направлялся к нему. Еще миг и из-за поворота показался молодой эллари; сине-серебристый костюм указывал на то, что это младший жрец из храма Луны. Он подошел к Кравою.
— Ан синтари Эллар.
— Ан синтари… — отозвался краантль.
— Князь Рас-Сильвана просит, чтобы ты зашел к нему — это срочно.
Сердце Кравоя качнулось и как будто прилипло к спине — может, это что-то по поводу Моав! Ведь они должны встретиться с ней через три недели — неужели что-то поменялось?!
— Хорошо, — дрогнувшим голосом сказал он, — уже иду.
И, не дожидаясь, пока его проводят, сорвался с места и под изумленным взглядом эллари стрелой помчался по коридору. Вскоре он ворвался в кабинет Лагда. Тот уже ждал его, как всегда, подтянутый, спокойный, собранный. Споткнувшись об порог, Кравой ввалился в комнату.
