Томас Мертон - Дзэн и голодные птицы
Это, конечно, жалкая карикатура на то, что должно быть подлинным христианским переживанием, карикатура, основанная на искажении подлинного смысла христианского откровения. Однако именно такое впечатление не-христиане зачастую получают, глядя на христианство извне. Поэтому, когда человек начинает сравнивать чистый дзэнский опыт с этим ущербным и искаженным представлением о христианском опыте, у него создается столь же бессмысленное и обманчивое впечатление, как если бы он сравнивал высшие проявления христианской философии и теологии с мифами и поверьями недалеких буддистов.
Когда мы проводим сравнительное изучение христианства и буддизма, мы должны находить точки, в которых их учения имеют что-то общее. В настоящее время сделать это нелегко. Фактически, как уже говорилось, нечто общее можно указать только схематически и искусственно. Что, в конце концов, мы называем христианством, и что мы называем буддизмом? Является ли христианство теологией? Этикой? Молитвой? Мистицизмом? Формой ритуального поклонения? Можно ли ограничить христианство Римской Католической Церковью? Или оно включает в себя еще и Протестантскую Церковь? А какую именно протестантскую церковь, Церковь Лютера или Церковь Бонхеффера? Или, быть может, оно включает еще и протестантизм традиции «Бог мертв»? А что мы будем понимать под католицизмом? Католицизм св. Фомы, св. Августина и Отцов Церкви? Или то, что считается «чистым» христианством Евангелия? Или христианство, из которого исключены все мифы? Или «Евангелие общества»? А что такое буддизм? Это буддизм тхеравады, распространенный на Цейлоне и в Бирме? Тибетский буддизм? Тантрический буддизм? Буддизм Чистой Земли? Спекулятивный схоластический индийский буддизм средневековья? Или дзэн?
Великое разнообразие точек зрения, переживаний, культов и моральных заповедей, как в христианстве, так и в буддизме, делает все сравнения условными. И поэтому, когда покойный доктор Судзуки решил провести исследование «Мистицизм: христианский и буддистский», на практике оно свелось к сравнению учения Мейстера Экхарта и дзэн. Ограничивая рассмотрение таким образом, мы не можем с полным правом считать Экхарта типичным представителем христианского мистицизма. Но доктор Судзуки знал это и понимал, что высказывания Экхарта должны были шокировать его современников. Экхарта преследовали отчасти потому, что в его время имело место противостояние доминиканцев и францисканцев. Однако его учение — достаточно откровенное, чтобы не привлечь внимание сторонников догматических толкований, — основывалось в значительной мере на теологии св. Фомы и принадлежало к мистической традиции, которая в то время была жива и представляла собой движущую силу христианства того времени. Таким образом, отождествить все христианство с Экхартом было бы полностью неправильным, однако Судзуки и не пытался этого делать. Он не сравнивал мистическую теологию Экхарта с буддистской философией мастеров дзэн. Это было вполне оправданное, с онтологической и психологической точек зрения, сравнительное изучение переживаний Экхарта с переживаниями мастеров дзэн. Таким образом, мы вправе надеяться на интересные последствия этого начинания.
Однако всегда ли из религиозных и мистических переживаний можно выделить чистые элементы, которые являются общими для всех религий? Или основное понимание реальности и смысл переживаний настолько сильно обусловлены различиями в учениях, что сравнение этих переживаний неизбежно подразумевает сравнение исходных метафизических и религиозных принципов? Ответить на эти вопросы очень трудно.
Более того, если христианский мистик проходит через переживание, которое можно феноменологически сравнить с дзэнским опытом, имеет ли значение, что мистик при этом верит в то, что достигает единения с Богом, тогда как мастер дзэн интерпретирует свое переживание как постижение Пустоты? В каком смысле эти два переживания могут быть названы мистическими? И не стали бы мастера дзэн протестовать, если бы христиане пожаловали им титул «мистиков»?
Следует отметить, что среди религиозных мыслителей нашего времени наблюдается тенденция бездоказательно утверждать, что мистики всех религий переживают одно и то же состояние, и поэтому они полностью свободны от простонародных толкований своих учений, в которые вынуждены верить их менее счастливые собратья по религии. Так, считается, что все религии «встречаются на вершине», и различные теологии и философии не имеют никакого значения, когда мы видим, что они являются всего лишь средством достижения одной цели, а средства принято называть вторичными. Подобные заявления никогда не были доказаны, и хотя мы постоянно слышим их из уст талантливых опытных людей, мы должны признать, что, прежде чем мы сможем убедительно высказаться по этому сложному вопросу, нам предстоит провести очень серьезные исследования. Ведь подобные предположения являются еще одним проявлением формального отношения к теологическим и философским учениям — будто основополагающее вероучение является для мистика чем-то наподобие одежды, которую он в любой момент может снять; будто его переживание никоим образом не зависит от того, какие религиозные принципы он исповедует.
В то же время, поскольку личное переживание мистика является для нас полностью недоступным и может быть оценено только косвенно — через тексты и другие свидетельства, полученные, возможно, от несведущих людей, — у нас никогда нет окончательной уверенности в том, что христианский мистик, суфий или мастер дзэн говорят об одном и том же. Что вообще означает подобное утверждение? Можно ли его делать вообще, не подразумевая при этом (ошибочно), что в ходе этих переживаний мистик видит «что-то там»?
Таким образом, сравнение различных форм религиозного и метафизического сознания остается очень сложной задачей, которая предполагает умение различать «чистое переживание» и переживания, которые в той или иной мере обусловлены языком, символами и «милостью таинств». Едва ли сейчас мы располагаем достаточными сведениями о различных состояниях сознания в метафизическом смысле этих состояний, чтобы со знанием дела сопоставлять их отдельные элементы. Однако все же существуют некоторые аналогии и соответствия, которые очевидны уже сейчас и которые могут указать путь к взаимопониманию последователей различных традиций. Давайте же не будем поспешно принимать их в качестве доказательств, а лишь воспользуемся ими как путеводной нитью.
Таким образом, можно ли утверждать, что и христиане и буддисты могут в равной мере практиковать дзэн? Да, если под дзэн мы понимаем поиск прямого и чистого метафизического переживания, свободного от вербальных формул и лингвистических построений. На теологическом уровне, этот вопрос становится очень сложным. Мы вернемся к нему в конце настоящего эссе.
Сейчас мы скажем лишь, что в некоторых религиях, и, в частности, в буддизме, философская и религиозная структура такова, что ее можно легко отбросить, поскольку в нее, так сказать, встроены своеобразные «отторгатели», с помощью которых медитирующий в некоторый момент переходит от концептуального аппарата к созерцанию собственно Пустоты. Мастер дзэн может ничтоже сумняшеся сказать своему ученику: «Когда встретишь Будду, убей его!» Однако в христианском мистицизме по-прежнему бурно обсуждается вопрос о том, может или не может мистик обойтись без человеческого образа (гештальта) Христа — причем большинство участников дискуссии склоняется к мнению, что присутствие Христа как иконы в фокусе христианского созерцания действительно необходимо. Здесь, опять-таки, вопрос оказывается очень запутанным вследствие неспособности провести различие между объективной христианской теологией и реальными психологическими переживаниями христианских мистиков. И тогда человек должен спросить, не одержат ли абстрактные требования теории верх над психологическими аспектами переживаний? Другими словами, до какой степени может теолог без мистического переживания претендовать на правильное понимание «опытной» теологии мистика, который, возможно, сам не в состоянии адекватно истолковать свое переживание?
Мы продолжаем возвращаться к одному и тому же вопросу в двух его формулировках: о связи объективного учения и субъективного мистического (или метафизического) переживания; и о различии, которое существует в этом смысле между христианством и дзэн. В христианстве объективное учение обладает приоритетом, как во времени, так и в важности. В дзэн переживание всегда стоит на первом месте — в значимости, но не во времени. Это различие объясняется тем, что христианство основано на сверхъестественном откровении, а дзэн отказывается от любых представлений об откровении, недвусмысленно выражает свое отношение к священной традиции (по крайней мере, к письменной) и стремится достичь онтологической первоосновы бытия. Христианство — это религия милости и божественного дара, и, стало быть, религия полной зависимости от Бога. Дзэн трудно назвать религией вообще (фактически, он легко отделим от религиозной матрицы и, как предполагается, может найти себе место в душе не-буддиста и даже атеиста). И в любом случае дзэн, как и буддизм в целом, стремится сделать человека независимым даже в его стремлении к спасению, или просветлению. Независимым от чего? От внешних опор и авторитетов, которые не позволяют ему непосредственно прикоснуться к глубинным источникам своего естества или души. (Обратите внимание на то, что и китайский, и японский дзэн процветал в очень регламентированных авторитарных обществах. Поэтому фактически их акцент на независимости отражает смиренное открытие внутренней свободы после того, как человек истощил все возможности аскетичного и авторитарного обучения — о чем свидетельствуют жизнеописания многих дзэнских мастеров!)
