Владимир Ерёменко - Вблизи сильных мира сего

Моя догадка не далека была от истины. Когда через несколько лет меня брали на работу в аппарат ЦК КПСС, то я впервые побывал в том самом фотоателье, где стряпались все эти портреты. Оно располагалось в торце ГУМа, выходящем на улицу Куйбышева. Перед дверью никакой вывески, только крохотная кнопка звонка, спрятанная от глаз прохожих. Огромные окна высоко закрашены белым.

С крохотной бумажкой, какую мне вручили в хозотделе Управления делами, разыскал эту дверь и нажал потаённую кнопку. Меня впустили в небольшой высокий зал. Глухая стена, отделяющая его от магазина, была увешана теми самыми портретами членов и кандидатов Политбюро и секретарей ЦК, которые в миллионных экземплярах растекались по стране.

Здесь висели цветные фотооригиналы, отретушированные художниками. А на необъятных просторах Родины были литогравюры с них.

Меня усадили перед ящиком из красного дерева на высокой треноге. Фотограф, здоровенный детина лет пятидесяти, поколдовал с посадкой моей головы, навёл объектив и, как старые фотографы, снял массивную чёрную крышку с объектива.

— Придёте завтра в это же время за фото.

Это всё, что проронил этот человек. Фотография делалась на удостоверение. Их выдано мне было, кажется, две или три. Не распечатывая пакета, я был обязан передать фото в Управление делами, что я и сделал на следующий день.

За десять лет службы в аппарате ЦК мне раза три довелось побывать в этом фотоателье. Один раз меняли удостоверения, потому что заведующего управделами Павлова сменил печально известный Кручина. Это он в связи со скандалом вокруг денег ЦК КПСС в разгар перестройки выбросился (а может, выбросили?) из окна своей квартиры.

Ещё раз получали новые партбилеты…

Так вот всё тот же угрюмый, но постаревший детина-фотограф, когда я рассматривал на стене обновлённые после съезда ряд портретов, видно, от скуки заговорил со мной.

— Да, с ними работы много. И нам. И потом, — он кивнул в сторону внутренней двери, — там, в лаборатории. Вот недавно делал портрет Дмитрия Фёдоровича Устинова… Портрет при всех его регалиях в мундире маршала. Я спрашиваю у него: "А почему вы, Дмитрий Фёдорович, никогда и нигде не появлялись при всех ваших наградах?" А ведь он и Герой Союза, и дважды – Соцтруда, орденов Ленина смотри сколько… Так он, знаешь, что мне ответил? "А ты попробуй потаскай такую тяжесть. Грудь разламывается… Ведь почти пуд металла…"

Но вернусь к рассказу о Шепилове. Его позвали из открытой двери в парикмахерскую, а я сидел и продолжал думать об этом импозантном красавце: "Вот что значит его величество случай! Поведи он себя тогда по-другому, не примкни к когорте стариков Политбюро, и был бы сейчас рядом с Хрущёвым. А при его уме, образованности, молодости, возможно, и его преемником… Хотя?"

Наши правители не успевают. Уж какие были мудрецы и Ленин, и Сталин… А не воспитали преемников. Уверенность в себе не позволила.

К тому времени я ещё смутно понимал, как варится "политическая кухня" там, на Верху, но зорко всматривался в людей оттуда и факты, приоткрывавшиеся мне…

В самом начале осени 1957 года, отработав на Всемирном фестивале и Третьих международных спортивных играх в Москве, побывав в отпуске, я с семьёй переехал из тогда ещё Сталинграда в тогда ещё Свердловск.

ТАСС поменял своих собкоров. Это практиковалось и в центральных газетах.

Почти одновременно в Свердловск из Москвы прибыл Владимир Семёнович Кружков, фигура известная в высших эшелонах власти. Членкор Академии наук, директор Института марксизма-ленинизма, ответственный за издания собраний сочинений Ленина и Сталина, зав. отделом пропаганды и агитации ЦК партии и прочее…

Уже при мне срочно провожали на пенсию старейшего редактора газеты "Уральский рабочий" (фамилию запамятовал), и Владимира Семёновича с его московских высот опустили в кресло главного редактора областной газеты.

Корпус собкоров центральной печати состоял на партийном учёте в парторганизации областной газеты. С приездом Кружкова в парторганизации состоялась отчётно-перевыборное собрание, и мы, два новых его члена, оказались в партбюро. Если избрание Кружкова было обязательным, то моё было случайным, возможно, как противовес молодого старому. Этой дозировкой занимался секретарь по идеологии Свердловского обкома некто Куроедов, который осуществлял разработанный им же сценарий партсобрания. Года через два-три "мудрый" партфункционер был призван в Москву и назначен председателем Комитета по религиозной деятельности в СССР (впрочем, эта организация, руководившая церковью, кажется, называлась иначе).

Так вот, волею судеб и партии, мы, два новых человека в Свердловске, оказались в одной упряжке. Но сдружило нас не партбюро, а рыбалка. Кружков оказался страстным рыбаком и не просто, а заядлым зимним рыбаком, которые признают только подлёдный лов и готовятся к нему целый год.

Среди таких отчаянных фанатов мне довелось встретить за всю жизнь только ещё одного человека. По странному стечению обстоятельятв он был тоже высоким номенклатурным работником, прошедшим почти тот же путь в партийной карьере, но уже при Брежневе. Это Борис Иванович Стукалин – председатель Госкомиздата, зав. отделом пропаганды ЦК, посол в Венгрии и прочее. Люди разных поколений и разного времени, но с одной огненной страстью рыбака.

Я тоже рыбак. Выросший на Волге. Но рыбак всесезонный. Однако – где мне до них!

Зимняя рыбала – дело коллективное. Ездят на неё в компаниях, с друзьями. У Кружкова всего этого не было, и он приглядел меня. Поехали на двух машинах. Он – на редакционной, я – на тассовской.

Я предложил Кружкову не самое рыбное, но потрясающей красоты Синарское озеро, километрах в пятидесяти от Свердловска. Крутые гранитные берега, отроги гор, опушённые лесом, заснеженная гладь причудливой формы самого озера, раскинувшегося на добрую сотню гектаров. Швейцария!

На рыбалке есть священные моменты, которые по эмоциональному накалу не уступают самому отчаянному клёву. Это когда рыбаки сбиваются в тесный кружок, достают из своих рыбацких ящиков и сумок заботливо приготовленную жёнами закусь и, естественно, водку. Под веселящий звон кружек, колпачков от термосов начинаются неспешные разговоры. У каждого (и это святое!) пол-литра. Этого, как правило, на всю рыбалку, особенно в морозные дни, не хватает, и самые предусмотрительные имеют "заначку", которая расценивается всеми как ниспослание божьей благодати. А её обладатель как герой дня.

Когда мы рыбачили вдвоём (непьющие шофёры не в счёт), до "заначки" дело доходило редко. Но основной запас в три-четыре присеста за день мы приканчивали. И вот тут шли те задушевные разговоры.

Экипировка наша легко выдерживала уральские морозы до тридцати и выше градусов. Мы оба обзавелись одеждой полярных лётчиков. Лунки бурили рядом, и после очередного "сугрева" текли наши беседы.

Владимир Семёнович – человек скрытный и, что называется, "тёртый", побывавший в разный переплётах, разговорился только во вторую или в третью зиму наших совместных поездок, когда уже своим мудрым "рентгенвзглядом" проглядел меня насквозь.

Выпивал он всегда дозированно "свою норму". И даже когда возбуждался в беседах, в нём будто срабатывал тормоз, который глушил или напрочь обрывал его откровения. Поэтому почти всегда его рассказы оставались недосказанными.

Вначале по своей наивности я добивался продолжения, но моя настырность ни к чему не приводила. Кружков легко и деликатно переводил разговор на другие темы, часто в шуточное русло.

Ездили мы на рыбалки зим пять или шесть, пока у Кружкова не окончилась его уральская опала, и он вернулся в Москву. Вернулся, конечно, на скромную должность директора Института истории кино, где проработал до самой кончины, кажется, до середины восьмидесятых.

Через два или три года перебрался в Москву и я. Мы встречались несколько раз на совещаниях, просмотрах фильмов, премьерах… Перезванивались редко. Интересов общих уже не было. Да и разница в возрасте, Владимир Семёнович был почти вдвое старше, не позволила продолжить нашу уральскую дружбу. Просто из неё выпал цемент – зимняя рыбалка, на котором она и держалась в Свердловске.

Вот те рассказы "о кухне" в высших эшелонах власти, какие мне довелось слышать от Владимира Семёновича Кружкова.

Когда зашёл разговор об антипартийной группе, на моё удивление, как такой умный и дальновидный политик, как Шепилов, оказался в этой компании, Кружков ответил:

— Да ведь в ней оказалось всё старое сталинское Политбюро. И Хрущёва оно сняло с поста Первого секретаря. Никиту спасла Фурцева. Когда Маленков, Молотов, Каганович, Булганин, Ворошилов и другие старики, посчитав, что дело сделано, ушли спать, Фурцева всю ночь названивала в области и республики секретарям, членам ЦК и срочно созывала их в Москву спасать Хрущева. Звонили в первую очередь тем молодым, кого Никита успел назначить уже после Сталина.