Шаманская Юлия - Лесной житель

Григорий молился молча, не поднимаясь со своего места, через час он запел слабым неверным голосом, по щекам текли слезы. Он пел «Христос воскресе из мертвых…».

Когда солнце клонилось к закату, Григорий встал, опираясь на бревно, и пошел в дом, чтобы зажечь очаг и закрыться на ночь. На грубо сколоченном  столе послушник обнаружил два самошитых мешка - большой и маленький. Маленький содержал чайную заварку, а большой – резанные кубиками ржаные сухари. Григорий снял с крюка котелок и наполнил его водой. Он собирался попить чайку.

Летом огородик Григория принес долгожданные плоды. Место, где располагалась дачка, было низменное и сырое, поэтому здесь прекрасно росли рис,  малина, и даже большие, но несладкие арбузы. Григорий больше не чувствовал голода, он делился урожаем с соседями: птичками и мелкими зверьками.

Летом отшельник полол грядки, удил рыбу, купался в озере, а длинными теплыми вечерами, когда сумерки будто зависали и по нескольку часов не сменялись ночью, сочинял песни и записывал в большую тетрадь слова и ноты для гитары.

Его гитара, играть на которой Гриша научился в юношеской музыкальной школе, висела на резном крючке в покинутой квартире. Где-то далеко, далеко отсюда. В почти астрономической дали от опушки дремучего белорусского леса.

Глава 9

Послушник пел не о Боге, не о религии и жизни. Он пел о любви к женщине, к одной конкретной женщине. Пол года, проведенные в глуши в одиночестве, до неузнаваемости изменили его характер, мировоззрение, взгляды. Он забыл о своих земных интересах, пристрастиях, очистился от всего, что связывало его с миром людей, но не забыл ее.

Сначала он боролся со своими чувствами, как с искушением, а потом, поняв, что на это сил не остается, решил перенести свое совершенствование до того момента, когда и работать на физическое выживание не придется, и будут рядом люди, опытные в борьбе с искушениями. То есть, решил не «заморачиваться» до возвращения в скит. Такое решение привело к тому, что в свободное от работы время суровый подвижник превращался во влюбленного министреля. Григорий грезил об Анне, посвящал ей песни, разговаривал с нею вслух.

Он спрашивал у своей бывшей жены совета, рассказывал, как прошел день, жаловался на боль и, возникающие каждый день трудности. Эта своеобразная болезнь обострилась летом, когда Григорий начал жить на «дачке» в довольстве.

Часто, придя в себя после продолжительной и занимательной беседы с женой, он всерьез задумывался о пути, который избрал.  Хотелось погрузить свои пожитки в рюкзак и направится прямиком в город, к Анне.

Григорий чувствовал, что теперь он не запуганный «синий воротничок», теперь ему все по силам. Он унесет отсюда силу леса, научившего его быть большим человеком. Там в городе его душа была не больше комнатушки в 18 метров, а здесь в лесу она будто расправила крылья, которые оказались велики до такой степени, что достигали верхушек  старых сосен. Его глаза больше не были устремлены в одну точку компьютерного или телевизионного экрана, где, как в калейдоскопе сменялись маленькие цветные изображения. Здесь Григорий понял настоящее значение слова кругозор. Его глаза поглощали небо, его Григория небо. В лесу протекала настоящая реальная жизнь, и молодой отшельник понял, что Жизни никогда не видел, и не увидел бы, если бы отец Герасим не принял странное решение, послать в «школу выживания» изнеженного интеллигента, с неустойчивой психикой и слабым еще духом. Как бы там не было, эксперимент удался, и Григорий мечтал скорей увидеть и поблагодарить мудрого старца, разглядевшего в нем скрытые резервы, и открывшего ему непостижимые и сладостные тайны жизни. Он хотел о многом поговорить с отцом Герасимом, но возвращаться  не спешил, боясь пропустить что-то еще, а, также желая насладиться пышным великолепием лета в своем лесу, где он уже привык чувствовать себя хозяином. Послушник знал, что теперь его жизнь станет другой, где бы он не находился, но он также знал, что эти минуты наедине с собой и настоящим миром, могут больше не повториться.

Теперь Григорий был готов идти навстречу миру в любом его проявлении. Идти прямо, без страха, не замечая препятствий. Ему больше не нужно бежать. Это его планета, здесь он дома, и по непонятным для самого Григория причинам, он готов поделиться своими новыми знаниями, разделить эту большую великолепную тайну только с одним человеком, с Анной. Казалось бы, в данной ситуации ему нужно было подумать о подрастающем сыне, но, научившись быть честным с собой, он отдавал себе отчет, что  воспринимает сына, как еще одного человека на этой планете, у которого свой путь.

Григорию часто снился сон, что он идет по лесу, деревья которого, при ближайшем рассмотрении, оказываются людьми. Он идет спокойно и уверенно, периодически, прорубая себе топориком дорогу, сквозь особенно непроходимые места. Отрубленные цепкие руки-ветки разлетаются в стороны, освобождая путь. За плечами он чувствует тяжесть, но это приятная тяжесть туристического рюкзака, где есть все необходимое для жизни. В конце сна Григорий обнаруживал, что рюкзак тоже не совсем рюкзак, а  Анна, крепко обхватившая его плечи своими гибкими руками, а талию крепкими ногами.

Глава 10

Настенный календарь с изображениями древних православных обителей, напоминал о том, что август подходит к концу, а значит подходит к концу и лесная жизнь Григория. Пора возвращаться в скит, возвращаться победителем, и, возможно, навсегда порвать с миром, приняв обещанный ему монашеский чин.

Вещи были уже собраны. Григорий догрыз кукурузный початок, перекрестился, последний раз кинул взор на опустевший дом и тронулся в путь. По дороге намеревался посетить, ставшее родным озеро, в последний раз искупаться и сорвать с ивы свежую лозину, чтобы хлестать себя по ногам, когда кровь в них задумает застояться (он не раз спасался так от усталости при долгих стояниях на молитве и при длительный путешествиях в чащу за грибами и ягодами).

Вот и густой ивняк, скрывающий от взора путешественника, сияющую на солнце гладь озера. Аккуратно пробираясь между кустов, Григорий все ближе подходил к воде, и вдруг остановился, как вкопанный. На берегу по щиколотку в воде стояла обнаженная женщина. Она стояла спиной к послушнику, подставив лицо солнечным лучам и безвольно опустив руки вдоль пышного молодого тела. Ее черные блестящие волосы струились по спине и кончиками щекотали ягодицы.

Григорий похолодел. Несколько секунд он не мог сдвинуться с места, а затем непреодолимая волна панического страха будто подбросила его в воздух и понесла прочь от этого места. Он не знал, сколько времени бежал, не разбирая дороги, но, в конце концов, обнаружил, что страх гнал его в правильном направлении. Лес закончился. Послушник оказался на заросшем травой заброшенном поле. Ноги подкосились, и Григорий рухнул в траву. Некоторое время он лишь прислушивался к бешеному биению собственного сердца, а, слегка успокоившись, стал размышлять о случившемся.

«Это суккуб, - думал послушник, - вот я и доигрался, пустив греховные мысли на самотек. Да и расхрабрился так, как будто держу самого лукавого за хвост! Вот тебе и здрасти, - жена, как настоящая, да еще и без одежды, - в лучших суккубских традициях. Наказание за то, что не сдерживал свою страсть к Анне. Все, хватит! Срочно исповедоваться и принимать постриг!».

Григорий поднялся, стряхнул с одежды прилипшие комки грязи и травинки, и решительно направился в сторону скита.

Весть о благополучном возвращении Григория облетела скит еще до того, как он успел ступить за ворота. Даже старички, из тех, кто еще мог передвигаться, выползли на улицу поприветствовать нового отшельника. Все смотрели на него, как на героя. Смущаясь этих взглядов, Григорий, сделав общий поклон, поспешил в келью старца Герасима.

На стук и троекратное «Молитвами Святых Преподобных отец наших…», отец Герасим обычным мягким молодым голосом привычно ответил «Аминь». Это значило, что можно войти.

Старец Герасим сидел за столом и вышивал золотой нитью поручи. Он улыбнулся Григорию, застывшему на пороге, и сказал:

-Заходи, заходи, герой. Тут все переживали за тебя.

Григорий снял тяжелый рюкзак, поставил его в угол, и опустился на колени перед старцем, сложив руки для благословения. Старец с чувством перекрестил опущенную голову и позвал келейника. Растрепанный юноша с больными глазами, принял пожелание принести путнику чаю и варенья. Отец Герасим продолжал говорить, но его голос потерял нотки насмешливости, и стал скорее душевным:

- Прости меня Гришенька, тяжело тебе пришлось. Но я не мог придумать другого способа, чтобы уберечь тебя от ошибки. Но ты и меня, старого, поразил! Я то думал раньше воротишься, к весне. А ты предпочел лечь там, на солнышке и помереть с голоду.

Григорий смотрел на старца, как будто впервые его видит. Он робко спросил: