Джон Голсуорси - Патриций
– Да, да. Она твоя любимица, но это ей не поможет. Эта женщина… должна сказать к ее чести… я говорю, к ее чести… уехала, чтобы Юстас не мог найти ее, пока он не образумится.
У Барбары перехватило дыхание.
– Бедняжка! – вырвалось у нее.
Лицо леди Кастерли стало почти жестоким.
– Вот именно, – сказала она. – Но, как ни странно, я думаю о Юстасе. Маленькая, сухонькая, она вся дрожала с ног до головы. – Будешь теперь знать, как играть с огнем.
– Энн! – опять негромко окликнул сестру лорд Деннис и ласково взял Барбару под руку.
– Наш мир – это мир фактов, а не романтических прихотей, – продолжала леди Кастерли. – Ты такое натворила, что вряд ли можно поправить. Я сама была у нее. Я глубоко тронута. Если бы не твое глупое поведение…
– Энн! – снова повторил лорд Деннис.
Леди Кастерли умолкла; слышно было лишь, как она притопывает по полу своей маленькой ножкой. Глаза Барбары блеснули.
– Вы бы хотели еще кого-нибудь раздавить, бабушка?
– Бэбс! – взмолился лорд Деннис.
Но Барбара, сама того не замечая, прижала его руку к сердцу и продолжала:
– Ваше счастье, что вы можете ругать меня сегодня. Случись это вчера…
При этих загадочных словах леди Кастерли отвернулась и пошла в другой конец комнаты, оставляя на блестящем паркете маленькие тусклые следы.
Барбара притянула к горячей щеке стариковские пальцы, которые перед тем судорожно сжимала в своих.
– Пусть она замолчит, дядя! – прошептала она. – Сейчас я не могу слушать!
– Да, да, родная, – забормотал лорд Деннис. – Да, конечно… на сегодня довольно.
– Это все ты, – донесся через всю комнату голос леди Кастерли. – Твои сентиментальные глупости навлекли на мальчика несчастье.
Рука лорда Денниса вновь сжала локоть Барбары, и она послушно промолчала; и в тишине послышались легкие приближающиеся шаги. Ни старик, ни Барбара не обернулись; шаги снова стали удаляться; потом опять приблизились.
– Бабушка, ради бога остановитесь! – вдруг воскликнула Барбара, показывая на пол. – Вы и так уже растоптали несчастного шершня, довольно с него, даже если и вправду он залетел, куда не надо!
Леди Кастерли посмотрела на то, что осталось от насекомого.
– Отвратительно! – сказала она; но когда заговорила снова, в голосе ее слышалась уже не столько суровость, сколько досада: – А этот… как его там… ты от него отделалась?
Барбара вспыхнула до корней волос.
– Если вы будете оскорблять моих друзей, я сейчас же уеду домой и никогда больше не стану с вами разговаривать.
Казалось, леди Кастерли вот-вот ударит внучку: потом на ее губах появилась слабая язвительная усмешка.
– Похвальное чувство! – оказала она.
– Все равно я ухожу! – крикнула Барбара, выпуская руку дяди. – Не понимаю, зачем вы меня звали!
– Затем, чтобы ты и твоя мать знали, как самоотвержение поступила эта женщина. – холодно ответила леди Кастерли. – Затем, чтобы вы были начеку: неизвестно, чего сейчас ждать от Юстаса; и я хотела дать тебе случай загладить свою вину. И, кроме того, предостеречь тебя… – она не договорила.
– Да?
– Лучше я… – вмешался лорд Деннис.
– Нет, дядя Деннис, пусть бабушка возьмется за свою туфлю!
Она прислонилась к стене, высокая и даже внушительная, гордо вскинув голову. Леди Кастерли молчала.
– Ну, вы приготовились? – крикнула Барбара. – К несчастью, он ускользнул!
– Лорд Милтоун, – раздалось в дверях.
Он вошел неслышно и быстро, опередив лакея, и прежде, чем его заметили, оказался почти вплотную к группе у окна. Лицо у него было серое – такими бывают смуглые лица, когда в минуту волнения от них вдруг отхлынет вся кровь, а глаза, по которым всегда легче всего было прочесть его чувства, горели таким гневом, что все трое невольно потупились.
– Я должен поговорить с вами наедине, – обратился он к леди Кастерли.
И, быть может, впервые в жизни эта неукротимая маленькая женщина дрогнула. Лорд Деннис увлек за собою Барбару, но в дверях прошептал:
– Останься, Бэбс, и молчи. Мне все это очень не нравится.
И никем не замеченная Барбара осталась.
Из дальнего конца длинной белой комнаты до нее с неправдоподобной ясностью доносились два негромких голоса; волнение придавало каждому слову сверхъестественную силу и отчетливость; и ее тревожному взгляду чудилась в каждом движении обоих непостижимая точность, словно у марионеток, которых она видела однажды в парижском кукольном театре. Ей слышны были беспощадно злые и горькие слова упрека, обращенные Милтоуном к бабке. Незаметно она подходила все ближе и, увидев, что ее не замечают, точно она не живой человек, а статуя, снова заняла свое место у окна. Говорила леди Кастерли.
– Я не желала видеть тебя поверженным, Юстас. То, что я сделала, мне далось нелегко. Но я сделала для тебя все, что могла.
Ужасная улыбка исказила лицо Милтоува – такой ненавидящей улыбкой жертва бросает вызов палачу.
– Я вижу, ты вне себя, – продолжала леди Кастерли. – Можешь меня возненавидеть… но не предавай нас, не падай духом оттого, что не можешь достать луну с неба. Облачись в доспехи и иди в бой. Не будь трусом, мальчик!
Ответ Милтоуна был, как удар хлыста.
– Замолчите!
И – о чудо! – она замолчала. Не грубость этих слов, но вид силы, внезапно сбросившей все покровы – точно свирепый пес, которого на миг спустили с цепи, – заставил Барбару испуганно ахнуть. Леди Кастерли, вся дрожа, упала в кресло. Даже не взглянув на нее, Милтоун метнулся мимо кресла. И Барбара поняла, что, упади их бабка мертвой, он и тогда не взглянул бы. Она кинулась к старухе, но та отмахнулась.
– Ступай за ним, – сказала она. – Не оставляй его одного.
И, заразившись страхом, который звучал в этом безжизненном голосе, Барбара выбежала из комнаты.
Она догнала брата, когда он садился в такси, в котором приехал, и, не говоря ни слова, скользнула за ним). Шофер обернулся, ожидая приказаний, но Милтоун лишь мотнул головой, как бы говоря: куда угодно, лишь бы вон отсюда!
«Только бы удержать его здесь, со мной!» – пронеслось в голове у Барбары.
Она нагнулась к шоферу и тихонько сказала:
– В Нетлфолд, Сассекс… о бензине не заботьтесь… достанете по дороге. Я заплачу, сколько хотите. Скорей!
Шофер подумал, поглядел ей в лицо и сказал!
– Хорошо, мисс. Через Доркинг поедем?
Барбара кивнула.
Глава XXVIII
Когда Милтоун и Барбара выехали за чугунные ворота в своей стремительной, припахивающей бензином колеснице, часы над конюшней отбивали семь. Автомобиль был закрытый, но брызги дождя залетали через опущенные окна, освежая пылающее лицо Барбары, слегка утишая ее страх перед этой поездкой, ибо теперь, когда судьба оказалась по-настоящему жестокой, когда избавление от мук уже не зависело от Милтоуна, сердце ее обливалось кровью, и она, чего давно уже не бывало, совсем забыла о себе. Безучастность, с какой он отнесся к ее появлению, ничего доброго не предвещала. Барбара молча сидела в своем углу, но мысль ее напряженно работала, с отчаянным, чисто женским упорством отыскивая способ пробиться в эту наглухо замкнувшуюся душу. Он, видно, даже не заметил, что они повернули прочь от Лондона и въехали в Ричмонд-парк.
Деревья, темные от дождя, казалось, мрачно наблюдали за шумным красным ящиком на колесах, все еще не желая мириться с вторжением этих грубых пришельцев в их овеваемую свежим ветром обитель. И лани, резвившиеся на душистых лужайках, вскинув головы, тревожно принюхивались, словно говорили: вот кто оскверняет папоротник! Вот кто оставляет в воздухе отравленный след!
Барбара смутно ощущала покой, которым были напоены облака, и деревья, и ветер. Если б только он проник и в эту полутемную движущуюся тюрьму и помог ей! Если бы он обернулся сном и унес черную скорбь и мгновенно превратил горе в радость! Но он парил на задумчивых крылах, не заглядывая в их темницу; и не было моста через пропасть, разделявшую две души, ибо что могла она сказать? Как заставить его заговорить о том, что он намерен делать? Какой выбор стоит сейчас перед ним? Выйдет ли он в угрюмой решимости из парламента и будет ждать часа, когда вновь найдет Одри Ноуэл? Но если он и разыщет ее, они опять окажутся в том же тупике. Ведь она уехала, чтобы не связывать его, – и опять будет все то же самое! Или он, как требовала бабушка, облачится в доспехи и ринется в бой? Но тогда это конец, ибо, если у Одри хватило сил уехать сейчас, она, конечно же, не вернется, не вторгнется второй раз в его жизнь. Страшная мысль поразила Барбару. Что если он решил на всем поставить крест! Уйти в небытие! Ведь так случалось иногда с людьми, над которыми судьба посмеялась в самый разгар страсти. Но нет, Милтоун этого не сделает: его удержит вера. «Если пение жаворонка ничего не значит… и эта лазурь над головой – пустая прихоть нашего воображения… если мы пресмыкаемся тут впустую и жизнь наша бессмысленна и бесцельна, убеди меня в этом, Бэбс, и я стану тебя благословлять». Но удержит ли его и сейчас этот якорь, не унесет ли его в неизвестность? Барбара, для которой жизнь всегда была радостью, а великое безмолвие чем-то неведомым, при этой внезапной мысли о смерти похолодела от ужаса. Она уставилась на спину шофера, на его серую куртку с красным воротником, и эта широкая спина ее немного успокоила. Ведь она в такси, они едут через Ричмонд-парк! Смерть… Нелепо, невероятно! Не глупо ли так пугаться? Она заставила себя посмотреть на Милтоуна. Он словно уснул: глаза закрыты, руки сложены; только дрожь ресниц выдавала его. Как угадать, что скрывается за этой угрюмой маской сна наяву? Он так ушел в себя, что Барбаре казалось, будто ее здесь вовсе нет.
