Николай Болдырев - Жертвоприношение Андрея Тарковского
Одним словом, то, что для одних - пропасть, для Тарковского было шагом в неизвестность самого себя. Рискованный и, может быть, трагический, но опыт.
Связь с Ларисой Павловной была воспринята как еще один сумасбродный и сумасшедший поступок "непредсказуемого" Андрея. Надеялись, что это "пройдет". Однако не только не проходило, но как раз наоборот. Было множество взаимных обид (при двух-то столь яростно-страстных темпераментах!), сшибок и разбеганий. "Личная жизнь у Андрея была очень сложная, путаная. И в эту неразбериху он впутывал и нас с Мариной. Уедет жить к Л. Кизиловой, а потом звонит уже из другого места: "Поезжайте, заберите мои вещи со Звездного бульвара". Берем такси, приезжаем, забираем вещи. Л. Кизилова в нашу сторону не смотрит. А через некоторое время все повторяется..." (А. Гордон).
Впрочем, все это в первые годы. С рождением сына вырисовывается прочный Дом, главная страсть Тарковского, вокруг которой разворачивались все его сюжеты, - и блаженной защищающей цитадели, и бегства из нее: в инаковость и новизну самого себя, а в конечном счете - в смерть как в новизну новизн.
Версия о "сумасшедшем Тарковском" была весьма расхожа. Ведь не только парадоксальностью своего матримониального выбора он шокировал окружавших его*, причем настолько, что практически все отшатнулись и ушли, выставив разные благопристойные мотивы, в том числе осудив за "крен в буржуазность".
* Каково было Тарковскому всегда быть на стороне жены при всех критических на нее натисках - буквально со всех сторон, и со стороны друзей и со стороны врагов? И из этого материала тоже выковывалась его все углублявшаяся отрешенность. Вспомним историю союза Леннона и Йоко Оно.
Он пугал переступанием неких тонких неписаных моральных границ. Вспомним Юсова. А ведь, собственно, это и был пик лирической и художественной дерзновенности Тарковского. Но чем глубиннее спонтанность человека, тем сильнее окружающие его чувствуют свое отвердение. Разве не так?
Александр Сокуров писал о реакции маститых советских кинематографистов (и притом далеко не самых прокоммунистических) на Тарковского после просмотра ими "Зеркала": "...Он безумец. Своими фильмами он делает себе рекламу. Он высокомерен. Все, что он делает, советскому народу без пользы. Он работает на трансценденцию. Совершенно слабоумен. Поэтому все у него такое выспреннее, ходульное. Все только тени, никаких характеров. Риторические фразы, декларации в устах изнасилованных актеров. Псевдофилософия. Те, кто в него верят, должны были призвать его к порядку, поставить его на место", - примерно так формулировал свои мысли о "Зеркале" известный советский режиссер Хуциев. Жуткая ситуация, когда даже коллеги, сами страдавшие от тоталитарного давления и насилия, обрушиваются на автора "Зеркала", чтобы разорвать его на куски..."
Но отчуждение, как видим, было круговое. Дневник Тарковского 1970 года: "7 авг. 18 ч. 25 м. Лара родила Андрюшу. Никто не поздравил, кроме Тамары Георгиевны (Огородни-ковой. - Н.Б.). Люди становятся страшными и теряют чувствительность..."
То, что Тарковского свел с Ларисой рок, очевидно. "Лариса была неуемна, и ничто на свете не могло ее смутить. Больше всего на свете она боялась потерять Андрея и, казалось, была готова ради него на все..." - свидетель, наблюдавший их вблизи двадцать лет. Рассказывают, что однажды она на улице едва не сбила с ног наглеца, пытавшегося перехватить такси перед стоявшим в очереди Тарковским. То, что она спасала его от разных бед и напастей, Тарковский фиксирует в дневнике, уже в Италии: "Не будь Ларочки, меня давно бы уже не было".
Но Лариса была не только и не просто хранительницей его дома. У него, как это ни покажется удивительным, все валилось из рук, когда ее долго не было рядом. Это было, настолько серьезно, что даже окружению режиссера бросалось в глаза. Та же Т. Огородникова рассказывала, что Андрей Арсеньевич буквально заболевал физически, если Лариса Павловна куда-то отлучалась. Съемки останавливались, и приходилось дожидаться возвращения "Лауры" из командировки.
В "Мартирологе" от 24 апреля1972 года: "В Мясном начались ремонтные работы. Лариса уехала туда, и вот уже несколько дней от нее никаких вестей. Очень нервничаю и раздражен, хотя и понимаю, что неправ. Ведь до ближайшей почты 20 км. Трудно представить, как она это все выдерживает. Почти без денег, без машины, в окружении пьяниц и кретинов, на которых ни в каком отношении нельзя положиться. И все же ею движет желание, цель - построить для меня наш дом, нашу крепость, и все это со сверхчеловеческим напряжением, - чудо. И, несмотря на это, я на нее зол. Без нее чувствую себя одиноким и несчастным...".
Никто никогда не поймет, почему отношения с одним человеком для нас приятны, легки - и неплодотворны, а отношения с другим сложны, запутанны, многомерно-мучительны и... плодотворны. Кто сможет понять, почему аристократ духа Гёте женился на "женщине из народа", бывшей цветочнице, необразованной, некрасивой и "вульгарной" Христиане Вульпиус, любившей грубые шутки и бесшабашное веселье в обществе друзей Вакха? И почему разорвал с Шарлоттой фон Штайн, изысканной, томной интеллектуалкой, едва вернулся из Италии, где почувствовал вкус и аромат "раскрепощенной земли", чувственных пейзажей и естественных, животно-естественных "божественных" объятий?
Мы можем лишь строить гипотезы.
Мужчина обретает эротико-космическую целостность, становится "андрогинным", когда находит свою жену - женщину-природу, столь же втайне противостоящую "обществу" и защищающую его от наглого его натиска, как когда-то это делала мать, оберегая в ребенке его "космическую душу". Потому-то никто так не чужд и так не враждебен настоящему мужчине, как женщина-социумное-существо. В такой женщине для мужчины кроется измена самой сути женщины. Она - предательница, ибо служит тому началу, которое стремится лишить мужчину его способности просто быть.
В современном мире феномен "жены" стал почти невозможен. Жена - это то, что жаждет стать природным дополнением мужчине-духу. Жена - это материнское начало чистой внеморальной и "бесцельной" природы в образе девы. Но женщина сегодня стремительнейше теряет свои природные метафизические глубины, свой идущий от матушки-земли эрос. В пятнадцать лет она уже готовый социумный продукт, порабощенный пропагандой, прошитый гнилыми нитками (однако одновременно и стальными) ее дурманящих "целей". Женщина-природа покоится в себе, подобно горному озеру...
Тарковский, конечно же, кинулся в Ларису Павловну, как кидаются в такое озеро. Все очень просто и одновременно фундаментально. Множество тех, кто могут быть любовницами, подружками, "партнерами", но жен - мало. Редчайший ныне "жанр".
Рассказывают, что в первом браке Тарковского нередко заставали на кухне жарящим себе котлеты... Знакомая картина, не правда ли? Однако сегодня ясно, что сия идиллия "равноправия и равнопартнерства", умиляющая столь многих, была не для Тарковского.
Та же Суркова с сарказмом сообщает, что жизнь Тарковского с Ларисой, по ее наблюдениям, так никогда и не стала "взаимоотношением двух равных партнеров". Мол, с одной стороны, он всегда был и навсегда остался для Ларисы "господином", а с другой, он сам "ходил у нее на поводке". Но разве же это не гармония?
Сила притяжения, таившаяся в природной зрелости Ларисы, была тем более для Тарковского желанна, даже насущна, что все его творческие критерии были созвучны природе. И это он не только всегда чувствовал, но и отчетливо формулировал вплоть до последних дней. В автобиографических заметках: "...Но что меня поразило на всю жизнь и за что я больше всего благодарен матери, - это природа. Это чувство любви к ней - нежной и грустной, не только не гаснет, но крепнет с каждым годом. Наверное, поэтому "Жизнь в лесу" Торо - моя самая любимая книга..."
В телеинтервью у Михала Лещиловского на острове Готланд (букв.: "Божья страна"!) в эпоху съемок "Жертвоприношения" Тарковский вполне определенно утверждал, что не столько искони склонен понимать мир, сколько его чувствовать, ощущать, подобно животному. Словно бы заглядывая с величайшим доверием в эту растительно-"животнук" свою часть - ту самую, которую так обожествлял Лев Толстой, родственная ему душа.
То, что Лариса Кизилова была наделена даром "природной избыточности", плохо вписывавшейся в правила благопристойного поведения, отмечают почти все ее знавшие. "Наши пороки - продолжение наших достоинств".
"Надо заметить, что деревенский пейзаж был Ларисе очень к лицу. Она прямо-таки цвела крепким здоровьем, питавшимся воздухом, речной водой и солнечными лучами. Ей очень шел загар, и она снова повторяла: "Солнце - мой Бог!"
Вокруг нее ощущалась аура кроветворных, витальных сил, хотя она любила жаловаться на свое здоровье. Но было... было во всей ее стати, типично русской, крепко сбитой, чуть полноватой, что-то казавшееся подкупающе надежным. Казалось, что с ней не пропадешь...
