Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5
Ошибка измерения определяется в отношении к некоему «истинному значению» – например, отклонение прибора измерения (рулетки) в 1 мм от измеряемой длины картины в два метра («истинное значение») – очень маленькое, и им пренебрегают, когда вешают картину на стену. Но такое же отклонение при измерении толщины волоска, где истинное значение куда меньше миллиметра, делает рулетку вообще бессмысленной и вынуждает пользоваться другими приборами. Само понятие «истинного значения», таким образом, есть функция точности прибора. Скажем, для измерения длины картины надо много раз измерить ее длину с помощью рулетки (точность которой заранее известна), принять среднее всех значений за «истину» и оценить степень ошибки как степень отклонения наблюденных значений от истинного (либо в миллиметрах, либо в процентах к истинному размеру).
Процесс измерения принципиальным образом зависит от того, с какой целью он производится. Если картину требуется повесить в центре пятиметровой стены, никто не будет тратить время на неоднократные измерения; в этом случае уровень допустимой ошибки – несколько сантиметров. Если же ее надо разместить в нише, ширина которой – те самые два метра, то требования к точности неимоверно возрастают: достаточно превышения размера на полмиллиметра (что уже не отслеживается рулеткой), и картина в нишу не встанет. Но ведь и сама ниша измерена неточно! И если картина продается в Лондоне, а ниша покупателя – в Париже, то вообще возникает вопрос, стоит ли покупать картину, если неясно, разместится ли она там, где планируется. То есть нужны скоординированные усилия двух измерителей и максимально доступная точность измерения с двух сторон, чтобы иметь гарантированный ответ для принятия решения.
Таким образом, четыре ключевых понятия должны быть взаимоувязаны в процессе измерения для правильного определения ошибки: цель измерения, истинное значение, точность измерительного прибора и процедура измерения. В точных науках и в технике все эти компоненты развивались хоть и асинхронно, но в целом согласованно, ибо в противном случае высокая точность и не была бы достигнута. Во всех прочих областях знания дело обстояло куда сложнее, как следует даже из приведенных выше примеров.
Цели измерения одного и того же в социальной жизни принципиально рассогласованны (в технике это приводит к «эффекту Левши», когда блоха-то подкована, да прыгать больше не может); истинное значение практически никогда не определяется путем повторных измерений одного и того же (чему один из многих примеров – «эффект Протея», см. ниже); измерительные приборы или вообще не существуют, или крайне несовершенны, или не имеют эталона для калибровки точности (проблема унификации определений и пр.); процедуры измерения не прописаны или неясны (статистика направлена, с переменным успехом, на решение этой задачи, но на пути есть множество принципиальных трудностей, которые здесь невозможно обсуждать [12]). Так что точность измерения, помимо использования шкал более высокого уровня, правомерно включена в понятие «строгости измерений» на вертикальной оси графика.
Сопутствующие обстоятельства
Являются ли две оси графика достаточными и необходимыми для различения культур? Нет ли других критериев для решения той же задачи? Строго говоря, я не могу однозначно доказать единственность своего предложения (наличия всего двух осей, к тому же именно таких, а не иных), но попробую рассмотреть вкратце другие концепции.
1. Возможная фальсифицируемость результатов – та ось, которая предлагалась в [5] как третья. Основная идея К. Поппера была такова, что никакую теорию, строго говоря, доказать приведением многочисленных примеров (индукцией) невозможно (ибо они никогда не исчерпывают всего допустимого множества состояний), но вот для опровержения достаточно одного факта, не подчиняющегося теории. Следовательно, сами формулировки любой научной теории должны быть такими, чтобы они допускали возможность фальсифицируемости. Если это не так – теория не отвечает критерию научности (как, скажем, теория божественного происхождения вселенной и др.).
Этот взгляд был (и остается) очень влиятельным в философии науки, однако он находит все больше противников. Многие считают, что не все можно хотя бы в принципе подвергнуть фальсификации и посему не стоит настаивать на этом для признания теории научной. Конечно, уровень потенциальной фальсифицируемости в целом растет при приближении к правому верхнему углу графика, но введение его в качестве еще одной оси сделало бы всю картину очень неустойчивой (математика, скажем, вообще не подвержена этому принципу, а «выводы» искусства очень легко опровержимы, но это никому и не важно). Учитывая индуктивную природу статистики и тот факт, что подавляющее и все возрастающее большинство каких-либо прикладных результатов во всех областях знания, действительно, нельзя опровергнуть «одним примером» (именно потому, что возможность, пусть с малой вероятностью, «другого» уже заложена в статистическом подходе), принцип фальсифицируемости представляется избыточным и трудно применимым для отделения культур друг от друга.
2. Принцип прикладной полезности, согласно которому техника, наука и т.д. «полезны», в то время как искусство, литература и проч. – некие приятные дополнения к мощной поступи научно-технического прогресса, и уж по крайней мере не столь «полезны», как последний. В целом, есть множество сторонников такого технократического взгляда, пусть неявно сформулированного (в явной и наивной форме это было в пресловутых дискуссиях физиков и лириков в 1960-х). Безусловно, есть определенная корреляция в этом направлении, как бы «полезность» ни измерять, и с осью «эмоциональное – рациональное», и с осью «измеряемости». Но в целом такой критерий чрезвычайно уязвим – огромная часть научных результатов в любой области не обладает никакой практической полезностью, в то время как совершенно иррациональные вещи, полные эмоционального заряда (да и эмоции сами по себе), полезны не только в биологически-эволюционном отношении (см. часть 1), но и в конкретно-историческом (см. часть 4).
3. Принцип поиска истины выглядит наиболее адекватным для классификации культур – вроде все согласны, что в этом и есть призвание науки, в то время как искусство и пр., в лучшем случае, к истине индифферентны. Но тут, конечно, надо сначала разобраться, что такое истина. В наиболее исчерпывающем, как представляется, философском исследовании проблемы [26], после анализа, наверно, пары десятков существующих концепций ясного ответа так и не дается. В этом отношении понятия измерения и разных аспектов мышления на рис. 1 выглядят, по крайней мере интуитивно, более определенно. Но помимо этого введение такой концепции, как истина, для анализа культуры неизбежно приведет к очень большим проблемам. Хорошая журналистика, например, которую никак нельзя причислить к точным наукам по другим критериям, может быть исключительно важна и успешна в установлении истины в каком-то конкретном случае. То же самое касается фактически чего угодно – понятие истины всеобъемлюще, и ее элементы есть в любом виде человеческой деятельности. А в сочетании с неясностью определения самой истины и с отсутствием теории ее формальной оценки (см. предложения на этот счет в [12]) это позволяет выдавать за истину почти все что угодно, от политической пропаганды до религиозной убежденности. Постмодернизм с его культом отсутствия объективной истины, порожденный именно таким вот отсутствием дисциплины мышления, естественно, не мог вызвать ничего, кроме усмешки, у представителей культуры-2, – но, тем не менее, был и остается чрезвычайно влиятельным. Пока сам уровень истинности не стал чем-то более-менее измеряемым, он не может служить основанием для проведения границ между культурами.
Коротко говоря, мне не удалось найти способа простого описания феномена культуры, используя другие критерии. Но, конечно, надо иметь в виду, что они существуют как дополнительные – если, например, некий вид деятельности вообще не ориентирован на поиск истины, он явно далек от культуры-2.
Зададимся вопросом: что лежит в основе разрыва множества видов деятельности, перечисленных в разделе культуры-3, и иных, относящихся к культуре-2? Безусловно, труд археолога, или врача, или психолога – это тяжелая работа, со всеми атрибутами научного исследования, со ссылками на предшественников, с анализом литературы и т.д. Общество и трактует эти виды деятельности одинаково, присваивая и этим специалистам, и физикам, и математикам те же ученые степени, называя тех и других профессорами, и т.д. Будет ли когда-либо достигнут в этих областях тот же уровень определенности, что и в культуре-2? Почему ученые не в состоянии «определиться» и ввести нечто подобное системе измерения СИ для социальных явлений? Почему они не способны полностью отмести эмоциональную компоненту в постановке задач и в самих исследованиях, о которой никто, скажем в физике, не думает? Похоже, тому есть следующие основные причины.
