Ведьмин рассвет - Екатерина Лесина
- И почему… почему здесь ничего не тронули?
Подушки вот осели. Пуховые некогда, они были тяжелыми и огромными, но пух давно превратился в прах. Однако… здесь, в деревне, подушки – ценность, как и одеяла. Их должны были бы забрать из опустевшего дома. Но не тронули.
Из жалости к сироте? Что-то крепко сомневаюсь.
Одеяло… пуховое и большое. Мама принесла его откуда-то и, помню, это одеяло было легким, а еще невероятно жарким. За годы оно слежалось, превратилось в тонкую тряпочку. И ситец пододеяльника пожелтел. Но опять же, оно есть.
Как и покрывало.
И полка с книгами… да, не читать, но на растопку сгодились бы. Мебель старая, но добротная. А скатерть расшита васильками. Мамина работа. Я погладила эти цветы, мысленно попросив прощения за то, что так долго ехала.
- Возможно, войти не смогли? – предположил Лют. – Тут же заговор…
От гостей незваных.
Надо… закрыть глаза. Вспомнить. Больницу вот помню распрекрасно. Ту женщину в темном костюме с юбкой, которая еще норовила перекрутиться, тоже помню. Социальный работник. Она говорила тихо и как-то виновато, хотя уж точно в моих бедах её вины не было.
Запах её духов.
Поминки…
Похороны. Гроб. Могила. И не здесь, не на деревенском кладбище, что логично было бы, а там, в райцентре. Доктор сумел получить место на муниципальном кладбище. И многое другое…
Надо бы его найти.
Спасибо сказать.
И не только ему… в детский дом тоже. Можно ведь и не просто заглянуть. У меня деньги есть, с которыми я понятия не имею, что делать. А там постоянно что-то да нужно было. И в больнице тоже наверняка найдется что-то, на что бюджета не хватает.
Они ведь не обязаны были со мной возиться. Ни доктор тот, ни… другие.
Я провела пальцами по старенькому комоду с зеркалом. Стекло помутнело, как и полировка комода.
- Хотя будь что-то и вправду ценное, это бы не остановило, - произнес Лют.
Нет ничего ценного. В старом шкафу, двери которого запираются на ключ, хранится белье. Белые простыни. Наволочки. И пододеяльника два, самых простых, ситцевых. Ниже – мамина одежда. И моя тоже. Юбки. Пара блузок… а ведь не помню, чтобы я в школу ходила.
Странно.
Я должна была бы, ведь возраст… но в упор не помню. И одежды школьной нет. А вот учебники на столе лежат, стопочкой. Тетради опять же. Я пролистываю. Надо же, какой аккуратный у меня был почерк.
Неграмотной я не была. Читать и писать умела. И что-то знала, если в детдоме в школу как раз-то пошла и со всеми… четвертый класс, кажется?
Или третий?
Главное, что тогда мне было неуютно. Хотя… это детдом, мне там в принципе было не слишком уютно, да и мамину смерть я переживала. Первый год вообще как в тумане.
Не понимаю.
Газеты какие-то. Да, мама выписывала. И снова книги. Пушкин. Толстой почти полное собрание. Потрепанные обложки, и значит, читали их… точно, читали. Помню, как мама сидела у окна с книгой. И я еще крутилась, что-то спрашивала, а она вздыхала и отвечала.
Ни на одной нет библиотечного штампа.
Я потрясла головой и вернула книгу на место.
Документы…
Нет ничего. А я ведь знала, где папка лежит. Мама уже потом, как заболела, не раз и не два показывала мне её. И все повторяла, что там документы. Но в больницу она поехала сама и уже с этой папкой. Значит, забрала с собой?
Вот все-таки что я хочу найти?
Свое прошлое?
Себя, настоящую?
Я закрыла глаза и потянулась. Дом… тут моя память. Родовая? Матушка не рассказывала ничего… а и вправду. У меня ведь должны были быть родственники. Или она тоже сирота и о своих родителях ничего не знала? А родители отца? Две сироты? В деревенском доме… нет. Откуда же этот дом взялся…
Помню.
Вдох.
Солнце помню, что пробивается сквозь трещину в стекле. И бумагу эту. И еще ту, что клеили по осени, пытаясь хоть как-то утеплиться. Я и мама.
Всегда вдвоем.
И когда она уходила, мне… мне становилось одиноко. Это тоже помню. Пол. Пылинки, что танцуют в свете. И тени под кроватью. Вообще-то там стояла коробка, куда мама складывала куриные яйца. И еще простынь лежала, старая, на которой сушилась мать-и-мачеха.
Другие травы.
От трав вкусно пахло…
Кошка на подоконнике, трехцветная и с глазами странными. Один голубой, второй желтый. Сидит, щурится, смотрит на меня. А когда я начинаю хныкать, не от страха, почему-то одиночество нисколько не пугало, она лениво спрыгивает и идет. Кошачий хвост вьется лентой, и касается ладоней. И я начинаю ловить его, но ухватить не получается.
Обидно.
И смешно еще.
И я смеюсь, громко…
Сколько мне? Разве дети помнят себя в таком возрасте?
А вот уже старше, да… я разглядываю картинки. И еще мама принесла карандаши. Они далеко не все новые, некоторые вообще сточены наполовину, но зато рисуют. И листики. Не альбом, но старые обои, которые мама нарезала квадратами. Я ложусь на пол и тоже пытаюсь рисовать.
Кошку.
Та привычно лежит на подоконнике, снисходительно наблюдая за моими попытками.
Кошка…
В деревне кошки – это же нормально. Они в любом доме были, а то и не по одной. Они выходили гулять и возвращались, когда им вздумается. Они ловили мышей, а порой и крыс. Они… куда подевалась наша после маминой смерти?
Или… еще раньше?
Почему память такая странная? Нет бы сразу и все выдала, желательно в хронологическом порядке, а она тут подсовывает картинки-ребусы. Разгадывай, как хочешь.
Мама плачет.
У нее на платье грязь. А платье новое, я помню, как мы его вместе выбирали. В город ездили. А это событие. И в магазин зашли, он еще мне огромным показался. А там платья. Мне тоже купили, и еще курточку удивительной красоты. А маме вот это, бледно-голубое с вышивкой по подолу. А теперь на нем расплывались уродливые пятна.
И я не знаю.
Мне страшно. Я спешу обнять её, успокаиваю, шепчу, что отстираю, обязательно…
Откуда пятна?
Нет, она могла бы вымазаться случайно, наверное, но… точно. Пятна были на спине, и такие… округлые? Будто… будто кто-то бросил в нее чем-то… грязным.
А она гладит меня по волосам.
И кошка, та самая,
