Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)
Все это литература. Фатальных зеленых платьев я на себе что-то тоже не припомню.
Насчет «кошачести» тоже вряд ли правильно. Правда, Гумилев находил во мне сходство с рысью и даже написал мне в альбом — вот каким вздором занимался «Великий Поэт»! — не странно ли, не смешно ли:
Природе девушки подобны,Ветрам и птицам, злись, не злись.Но я, заслыша шаг твой дробный,Чутьем улавливаю рысь.Порою ты — по-детски кротко —Не на меня глядя, а в круг —Напоминаешь зимородка,Готового лететь на юг.И ты не веришь, дорогая,Что на снегу и при лунеПохожа ты на горностая —И тем еще милее мне[81].
Как видите, это зоологическая мадригальная тоже литература. Я тут ни при чем. И, как видите, «продукция невысокая». Но если хотите, можете сообщить эту «штучку» Струве, любителю Гумилева. У меня, кстати, их еще не мало, таких рифмованных приятностей Гумилева. Вот, например, — для того же Струве — надпись на книге Ане Энгельгардт[82], второй его жены:
Об Анне чудесной, пленительной АннеЯ долгие годы мечтаю без сна,Прелестных прелестней, желанных желаннейОна[83].
Кажется, напечатано уже. Но есть и другие, инедитные[84]. И даже длинные «студийные стихи». Не знаю, как на Ваш вкус, а я не в восторге от таких мадригальностей. Напишите реакцию Струве. Видите, я зла не помню. Какая уж тут «фатальность» — одна доброта и доброжелательство ко всем на свете. Кстати, в нескольких строках обо мне Струве умудрился сделать уйму ошибок, как, впрочем, и в маленьком отрезке литературной петербургской жизни, свидетельницей которой я была. Даже о столь любимом им Гумилеве. Но passons[85].
Хотелось бы мне еще разочаровать Вас в злости Георгия Иванова. Он совсем, совсем не злой. «Совсем даже напротив». И очень старается помочь. И скольких поэтов открыл и «в люди вывел». Если В<ам> интересно, пришлю список, начиная с Адамовича. Всегда он всем старался открыть двери «в царство печати». По-Вашему, он редко к кому из писателей относился с симпатией. Опять же ошибаетесь. В Петербурге и он всех, и его все любили. Гумилев его звал «общественное мнение» и поздравил меня, когда Г<еоргий> В<ладимирович> впервые отозвался обо мне лестно. «Эта похвала стоит десяти других». Кстати, Г<еоргий> В<ладимирович> «открыл» и меня — он, а не Гумилев, ученицей которого я тогда была[86]. Если хотите, обо всем этом, как и об Ахматовой, Блоке и Пастернаке, в следующий раз. Заметьте только, что и Моршена он когда-то поддержал в «Возрождении»[87], — правда, этот Моршен тогда еще не писал виршей насчет пересадки глаз[88] и мне его тогдашние стихи тоже нравились. Так вот, не думайте, что Г<еоргий> В<ладимирович> зол. Не злее Вас, а что Вы не злы — сомнения быть не может. Очевидно. Он только чрезвычайно остер на язык. Вы как-то писали ему: «Ваше поколение умеет отлично ругаться». В чем Вы опять-таки ошибаетесь. Наше поколение ругалось так же неуклюже, как и Ваше. В «Весах»[89] — грубо. Умели действительно виртуозно и «тонкой шпаги острием» только трое: Чуковский, Борис Садовской и Георгий Иванов. Г<еоргий> В<ладимирович>, пожалуй, еще лучше других[90]. А остальные, даже Ходасевич, делали это неважно. Адамович[91] или Цветаева[92] совсем плохо.
Ну вот, написала В<ам> предлинное письмо. Очень уж мне понравилась В<аша> статья. Но, пожалуйста, не вздумайте обижаться на проект ответа Г<еоргия> Владимировичах Он Вас очень любит и ценит. Ему было по— настоящему — до головной боли — неприятно. Вы, действительно, хватили чуточку через край. «Ваше поколение», по-видимому, не совсем разбирается в «нюансах». А наше, напротив, очень старомодно-вежливо. Вот и получился недолет-перелет-переплет. Вы ведь не хотели причинить боли Г<еоргию> В<ладимировичу>. И он от Вас ничего злого не ждал — а вышло…
Я пишу Вам об этом по секрету. Это между нами. И без друга Моршена. Общий сердечный привет В<ам> и Фиге.
И.О.
<На полях:> Пишу, лежа в саду, оттого так каракулисто.
Посылаю В<ам> статью З. Гиппиус[93] — две странички, а то дорого. К таким вещам, как «Гаврилиада», она относилась, кстати, с омерзением. Г<еоргий> В<ладимирович> совсем расхворался и не может сам написать. Статья его очень тронула.
9
8 июня <1957 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Еще несколько слов о Вашей статье. Я перечитала ее еще раз и поговорила о ней с Г<еоргием> В<ладимировичем>. «Впечатление отличнейшее». Но мы сошлись, что лучше бы всего выбросить весь абзац начиная с «Все это, однако, не спасает книгу» до «не Учредительное собрание»[94].
Для Г<еоргия> В<ладимировича> «Атом» и сейчас его любимейшее произведение. Писал он его с каким-то несвойственным ему вдохновенным упоением и прямо бредил им. Он и сейчас считает «Распад атома» ключом ко всем его стихам. А тема… вряд ли та, что В<ам> кажется.
«Написать книгу на эту тему оказалось ему не под силу». Но какую Вы тему подозреваете, не ясно ни мне, ни, конечно, читателю. И еще — «Иванов старается — и даже изо всех сил — эпатировать…» Избави Боже. Редко какая книга вообще писалась серьезнее и честнее, с желанием большей искренности.
Теперь о том, что «второй раз эту книгу читать не будешь». Были люди вроде Мережковского и Гиппиус, да и многие другие, знавшие «Атом» чуть ли не наизусть. Кстати, Мережковский публично на большом лит<ературном> вечере назвал «Атом» гениальным и лучшим, что было написано за четверть века — на всех языках. След этого — что, по словам Мережковского, «Атом» гениален — можно найти в сдержанно-отрицательной статье Ходасевича в газете «Возрождение»[95]. Кстати, Керенский, трактуя «Атом» тоже как гениальную книгу, хотел читать о ней доклад. Все это для Вашего сведения, но поступайте, конечно, по собственному усмотрению.
Теперь Г<еоргий> В<ладимирович> очень просит всюду называть его Георгием Ивановым, а не Ивановым и, если можно, привести несколько строк из В<ами> цитируемых стихов. Читатели вряд ли помнят стихи. Вы о них слишком высокого мнения.
Еще от меня указание: «Хорошо, что нет Царя»[96] — один из редких примеров апофатической поэзии. К сожалению, это редко кто замечает, понимая как утверждение — «Хорошо, что никого, хорошо, что ничего». — Какой нигилизм[97]. Г<еоргий> В<ладимирович> хотел сам В<ам> писать, но не в силах. Он очень и очень благодарит Вас за Вашу статью, доставившую ему настоящую радость. Если бы Вы знали, до чего он презрительно-равнодушен к восторгам Терапиано[98], померанцевским или идиотизмам Адамовича. Вам было бы страшно лестно.
Еще раз всего наилучшего. «Контрапункт»[99] могу послать В<ам> — но вряд ли он В<ам> понравится. Читали ли Вы мои стихи во время болезни?[100]
<На полях:> Решила послать всю статью З. Гиппиус, махнув рукой на расход. Спасибо за марки.
10
17 июня <1957 г.>
Дорогой душка и умница Владимир Федрович,
Большое спасибо за Ваше письмо и фотографию.
Я давно не видала такого прекрасного, человеческого лица, как у Вашей жены. Верю — сразу и безошибочно — в ее талант. У нее что-то общее с Элеонорой Дузе[101], какое-то скорей духовное, чем физическое сходство. Думаю, что и для нее, как и для Дузе, даже в самых трагических ролях, грим не очень необходим — так необычайно одухотворено и выразительно ее лицо.
Отвечаю Вам, как и Вы мне, в тот же день, вернее, «без промедленья, в тот же час»[102].
Я рада, что Вы не возмутились моими замечаниями. Насчет эклектичности раннего Георгия Иванова Вы совершенно правы[103].
И даже насчет «Распада» мы не так-то расходимся.
Полфразы, выпущенная Иваском, — и слава Богу — конечно, меняет смысл. Насчет того, что тема «Атома» — «невозможность жить в этом мире», тоже спорить нельзя — или можно «по-серьезному», без обиды.
Статья Гиппиус меня не восхищает. Религиозность тут явно притянута. Я всегда считала, что «Атома» она вовсе не поняла. Но послала я В<ам> ее, чтобы Вы увидели, что на «Атом» не только «плевали с омерзением» — как, впрочем, делало большинство.
О Henry Miller’e[104] мы узнали только после войны, и поэтому «Распад атома» произвел эффект еще сильнее атомной бомбы среди наших благонамеренных читателей. Подумайте, ведь до сих пор невинных «Темных аллей» не могут простить Бунину.
Теперь, если Вы меня спросите, как я отношусь к «возмутительной» части «Атома» — сознаюсь, что она почти вся меня отталкивает. Но, видя с какой страстью Г<еоргий> В<ладимирович> писал ее, я ни разу даже не сказала ему об этом. Я боялась хоть как-нибудь помешать выразить то, что ему необходимо.
Но тему бы эту я никогда не взяла бы или, взяв ее, пришла бы к совершенно другому выводу.
