Семь Нагибов на версту - Тимур Машуков
Пока мы шли по темным и зловещим — а как иначе? — коридорам, я с интересом смотрел на спину идущего впереди меня человека. Его историю я знал, впрочем, как и многие другие. И была она жуткой.
…К решению служить интересам государства именно в Тайной канцелярии Вася Одоевский пришёл спустя месяц после закончившейся войны родов. Тогда они сильно сцепились с княжеским родом Бахметьевых, которые даже по меркам Нагибиных считались кончеными отморозками, не брезгующими ничем. Под конец, когда уже вроде все шло к подписанию мира, наследник рода выкрал младшую Одоевскую и надругался над ней. Девушка, не вынеся позора, вскрыла себе вены. Шпион в их клане поздно узнал об этом, но все же смог передать информацию главе Одоевских. Страшным ударом семь архимагов рода обрушились на Бахметьевых, вырезав их род под корень, не щадя ни женщин, ни детей. И тогда Вася, почернев от горя, решил бросить все и уйти служить империи.
В благородном семействе, узнавшем о желании наследника, разразился огромнейший скандал. Гневно топорща пушистые усы, глава рода метал громы и молнии не хуже своего дальнего родственника, канцлера Российской империи. Пока женская половина дома утопала в слезах, Одоевский старший грозил упрямо молчащему сыну всевозможными карами, от банальной порки розгами до лишения наследства и титула… Потом, устав от словесной бури, он бессильно свалился в вовремя подвернувшееся кресло и с печалью посмотрел на своего отпрыска… Ещё не оправившись от одной жестокой потери, он чувствовал неотвратимое приближение следующей. В заострившихся, резко постаревших чертах сына он не узнавал беззаботного юного балагура, которым тот был ещё совсем недавно. Перед ним сидел, упрямо сжав тонкие губы, худощавый до истощенности мужчина с цепким, пронзительным взглядом, проникающим прямо в душу… На миг он ощутил себя просвеченным насквозь, со всеми тайными мыслями и желаниями, побуждениями и секретами… Встряхнув головой, чтобы избавиться от наваждения, он тихонько, почти жалобно произнес сорванным голосом:
— Вася, зачем? Ради чего? Рядиться в чёрные одежды, стать тем, кем пугают непослушных детей? Ты знаешь, как называют в народе особо рьяных дознавателей, замаравших руки в крови не то, что по локоть — по самые уши⁈ Вороны империи, стервятники, упыри!.. Да разве ж…
Он беспомощно махнул рукой и сгорбился в кресле, обхватив поседевшую раньше времени голову, почти простонав:
— Ради чего?.. Не этого хотела бы Лиза, будь она…
Вася помрачнел, молниеносно подскочил к отцу, нависнув над ним, свистящим, полным негодования шепотом зашипел:
— Будь она что? Договаривай же! Будь она жива, папа⁈ Но её нет — по вине, по причудливому капризу вывихнутого разума ублюдка, которого никто вовремя не сумел остановить! И если мне придется замараться кровью, начиная от макушки и до самых пят, чтобы остановить хотя бы одного такого — я это сделаю! Я не Творец, папа, я не могу простить! И буду мстить этому мерзавцу в лице каждого ненормального психопата, каждого убийцы, до которого сумею дотянуться… И плевать мне на чины и титулы! Бороться со злом, отец, нужно не словом, но делом! Пусть я буду стервятником, падальщиком, но, благодаря мне, вы будете жить в чистом мире, избавленном от гнили и трупного яда!
Отскочив от отца, Василий, тяжело дыша, с отчаянной решимостью смотрел на него:
— Ты стыдишься моего выбора? Я готов отказаться от фамилии, папа, я уйду из рода! Не волнуйся, я не стану позорить историю нашей семьи!
Глава рода поднял голову, с потрясением глядя на своего сына. Неверяще качая головой, он с трудом выбрался из кресла, вдруг ощутив себя дряхлым и немощным стариком. Приблизился к замершему в напряжённом ожидании сыну, мимоходом отметив, что уже достает ему лишь до груди, притянул его к себе… И, обняв его, затрясся в беззвучных рыданиях.
— Сынок… Я горжусь тобой! Ты истинный Одоевский, в тебе пылает праведный огонь — и послужит он справедливым делам, я в это верю… И благословляю тебя…
В тот день Василий Николаевич Одоевский, будущий глава известного и уважаемого рода, будущий как считали глава Тайной канцелярии, проронил последнюю слезу в своей жизни. Сухими оставались его глаза, когда он, будучи мелким писарем, вёл протоколы допросов подозреваемых. И когда в качестве ученика дознавателя присутствовал при пытках, которым подвергались в подвалах Тайной канцелярии преступившие законы империи. Не блеснули ни разу непрошенной влагой жалости его глаза и тогда, когда он, став правой рукой князя Ромоданова, самолично выбивал признания из истерзанных, воющих кусков мяса, что ещё недавно носили гордое звание человека… А спустя несколько лет при одном упоминании его имени тряслись поджилки нечистых совестью, ибо уйти безнаказанным от Всевидящего Ока империи, как к тому времени прозвали Одоевского, было практически невозможно.
Так что впереди меня шла вполне себе легендарная личность, пусть и жуткая. Шли мы минут десять, опускаясь все ниже, пока не оказались перед тяжелой дверью. Уверенно толкнув ее, мы вошли в большую, ярко освещенную комнату, в которой находилась куча народа.С одной стороны сидели взрослые и уже мне знакомые студенты и студентки с надетыми подавителями, окруженные стражей, а с другой за длинным столом двое дядек с суровыми лицами, среди котороых я узнал и своего знакомого, что ранее спас меня, а после забегал в гости.
— Степан Васильевич, — легкий кивок узнавания.
— Ямир Ярославович, — вернул мне кивок Котляров. Одоевский обошел меня и сел в третье кресло. Мне же предложено было расположиться чуть в стороне, за небольшим столиком, на котором лежали папки с бумагами. Бегло посмотрев на них, я увидел, что это личные дела нападавших на меня. Ага, значит, уже пришли к какому-то решению? Интересно.
— Слушается дело о покушении на честь и достоинство графа Нагибина. Так как дело государевой важности и вина преступников полностью доказана — задержаны на месте преступления, правозащитник им не предоставляется, как и суд присяжных. Господин Одоевский, прошу вас зачитать обвинение и приговор.
Тот встал, слегка прокашлялся прочищая горло и обвел всех взглядом, не предвещающим ничего хорошего. В нем был виден приговор — цепной пес империи оскалил клыки и готов был вцепиться в беспомощную жертву. Это понимали все. Боялись и все же на что-то надеялись. Ведь не зря же на закрытое заседание
