Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

Стукнет в окно юный герой, и, если Федор Михайлович уже тяжел, выйдет на крылечко Екатерина Ивановна.

— Что, тетя? — отважный мальчишка спросит. — Не видать еще света в конце тоннеля?

— Нет, — ответит Екатерина Ивановна. — Не пёрнуто еще у него. Опять на­жравшись лежит!

И вернется такой Васька в свою часть, а там и Витьки-райкомовца уже нет, и дот разворочен прямым попаданием снаряда, и только из воронки, из земли, густо пропитанной кровью, поднимется голова и спросит:

— Ну что?

— Нет... — ответил Васька, горестно вздыхая. — Не видать еще света в конце тоннеля. Опять, говорят, пьяный заснул.

И уронит израненный боец голову, и закроет карие очи.

А Васька утрет рукавом слезы и побредет по развороченному снарядами горо­ду, прибьется к какой-нибудь боевой части с той или другой стороны фронта...

И когда вчитываешься в скупые строки рельсовских хроник, когда перебираешь описания сражений сто тридцать четвертой гражданской войны, когда видишь, сколь высока была в насмерть сцепившихся армиях вера в Федора Михайловича, тогда понимаешь, что Любимова просто не могло не быть.

Кто-то — не Вольтер ли? — сказал однажды, что даже если бы не было тако­го человека, как Федор Михайлович Любимов, его нужно было придумать, и его обязательно придумали бы, потому что надеяться людям кроме как на него было не на кого.

Но — увы — Федор Михайлович и тогда не пёрнул.

Потому что такой человек, как он, в отличие от политиков-скороспелок, ничего не делает только ради того, чтобы сделать.

Нет.

Не такого ведь света в конце тоннеля и ждали от Федора Михайловича рель- совцы, не за это гибли на фронтах гражданских войн.

И Федор Михайлович не обманул их надежд.

Он пёрнул так, что все сразу поняли — вот он, этот свет в конце тоннеля. И принес Федор Михайлович этот свет новой жизни не тогда, когда ждали, а когда этот свет стал необходим народу.

ВОСЬМОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.

НАЧАЛО

Кажется, я уже упоминал, что изучение истории Рельсовска требует не только проницательного ума, глубоких знаний, но и отваги.

Да-да.

Той самой отваги, которой зачастую не хватает нам, чтобы самостоятельно от­правиться в полет на какую-либо планету или хотя бы Луну.

У меня, как у масона высокого градуса, имелись и проницательный ум, и глу­бокие знания, и переходящая порою в полное безумство отвага. И что же, куда же меня завели мой проницательный ум, глубокие знания и безумная отвага?

Вы не поверите, но бесстрашно пробираясь по лабиринтам Рельсовской исто­рии, я оказался в лабораториях института Человека и Трупа, где творил историю сам Петр Николаевич Исправников...

Сразу, как только меня ввели туда, я почувствовал творческую энергию и нео­быкновенное напряжение мысли, которыми была пропитана вся атмосфера НИИ глубокоуважаемого Петра Николаевича. Из-за одной двери слышались истошные крики, из-за другой никто не кричал, но зато сильно тянуло паленым мясом.

В комнате, куда привели меня, рэкетиры в белых халатах, слегка испачканных кровью, налаживая какое-то странное сооружение, отчасти напоминающее дыбу, беседовали о погоде и видах на урожай...

— Вот он — вспоминальник наш! — одобрительно сказал один из рэкетиров, похлопывая рукою по сооружению. — Правильно говорят, что рэкет — оружие народа.

И он зачем-то внимательно оглядел меня.

Не знаю.

Может быть, они хотели каким-то образом соединить меня с этим странным сооружением, но тут в помещение вошел сам Петр Николаевич Исправников.

— Земеля! — закричал он. — Это ты, что ли?! Ты где такую пластическую операцию, Афоня, сделал?! А?

Покосившись на рэкетиров в белых халатах, я сделал рукою масонский знак.

Исправников никак не отреагировал на него, и я объяснил, что, по-видимому, глубокоуважаемый Петр Николаевич ошибся. Меня зовут Давидом, я грузинский еврей. Фамилия — Выжигайлошвили.

— Ага! — кивнул Исправников и посмотрел на подручных. — Ну, что, пацаны, наладили машину?

— Наладили, Петр Николаевич! — как-то нехорошо ухмыляясь, ответил рэ­кетир в белом, слегка испачканном кровью халате. — Можно включать. Сразу заценит.

— Сразу не надо, пускай по порядку вспоминает. — Петр Николаевич повер­нулся ко мне. — Ты-то, Афоня, готов?!

Где-то в газете я читал, что бывают минуты, когда человек может вспомнить язык, разговор на котором он слышал много лет назад.

Теперь я сам знаю, что такое бывает.

Нечто подобное случилось со мною, когда я услышал, как заскрежетали шестер­ни сооружения, налаженного помощниками Петра Николаевича Исправникова.

Словно молния, пронзило меня давно забытое воспоминание .

О, как же я мог забыть, что однажды, выполняя секретное задание Межпланет­ного Масонского Центра, я уже посещал Рельсовск и тогда меня звали Туликовым Афанасием Никитичем.

Помню, когда закончились командировочные, мне пришлось устроиться здесь в кооперативный ларек торговать огурцами.

Да-да, огурцами.

Однако уже к вечеру второго дня выяснилось, что и гири в ларьке подпиленные, и огурцы краденые, и вообще кооператива, в который я устроился, не существует.

Как я мог позабыть, что из тюрьмы меня освободил тогда начальник рельсов- ской милиции, нынешний директор НИИ Человека и Трупа Петр Николаевич Ис­правников. Он условился, что я оформлю на свой несуществующий кооператив ссуду в банке на два миллиона рублей, один из которых и передам Исправникову.

Да, я согласился тогда, и на оставшийся миллион приобрел себе новый паспорт и занялся бизнесом.

— Ну вот! — одобрительно сказал Петр Николаевич. — А ты говоришь, что я ошибся. Так где ты сказал, Афоня, пластическую операцию сделал?

Я ответил, что мой приемный отец, Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, устраи­вал меня для этого в закрытую клинику, где лечатся наиболее значительные мини­стры, депутаты и дикторы телевидения, когда у них от вранья искривляются лица.

— Отчаянный ты человек, земеля! — сказал Петр Николаевич. — Разве можно деньгами раскидываться. С пластикой твоей и у нас могли поработать. Причем совершенно бесплатно. А денег ты ведь помнишь, сколько должен мне?

— Помню. — опустив голову, соврал я, поскольку огорчать Петра Николае­вича мне не хотелось.

— Это хорошо! — похвалил меня этот выдающийся деятель рельсовской исто­рии. — Ну, пойдем, ребята, делов-то столько еще .

— Петр Николаевич! — воскликнул я. — Вы забыли меня вынуть отсюда.

— Куда ты торопишься, земеля. — сказал Петр Николаевич. — Повиси еще маленько, повспоминай.

— Но я ведь вспомнил уже все! — закричал я вслед Петру Николаевичу. — Что вы хотите, чтобы я еще вспомнил?

— Человеку, земеля, всегда есть, что вспомнить о себе, даже когда и кажется, что он уже все вспомнил. — засмеявшись, сказал Петр Николаевич. — Это та­кая поговорка у нас, рэкетиров .

Тот визит в лабораторию Петра Николаевича Исправникова — а к описанию его придется еще вернуться! — помог мне ярче представить события рельсовской истории, которые предстоит описать, а отчасти и сделаться участником их.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, или НА ПОРОГЕ ЧЕТВЕРТОГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ.

НАЧАЛО

Так совпало, но именно тогда, в ходе двести тридцать четвертой гражданской войны, когда я посетил чудодейственную лабораторию Петра Николаевича Ис- правникова, местные сникерсы — следопыты разыскали неизвестного рельсов- ского жителя.

И хотя из стихотворения Евгения Иудкина — это стихотворение теперь изучали и на уроках Родной Рельсовской Речи, и на уроках Родной Рельсовской Истории — юные следопыты доподлинно знали, что теща Бориса Николаевича Президента, обещавшего лечь на рельсу, умерла, снова в городе началось брожение умов.

Одни утверждали, будто найденный следопытами неизвестный житель — са­мозванка, другие говорили, что никакая это не самозванка, а самая настоящая баба Вася, самая настоящая Теща, самого настоящего Бориса Николаевича Пре­зидента...

Отчасти эти разногласия обуславливались тем, что с тещей у Бориса Николае­вича Президента всегда были проблемы.

В своих речах он иногда называл бабу Васю русской, иногда еврейкой, но чаще татаркой.

Население считало, что господин Президент делал это ради дружбы народов, не желая даже и самые малые нации обойти своей тещей, но пресс-секретарь объ­яснял, что делает это господин Президент в силу привязанности и любви — не хочет, чтобы кто-нибудь разыскал и обидел тещу.

Надо отметить, что взятые меры предосторожности и в самом деле были весь­ма действенными, и без сомнения, бабу Васю никогда бы не обнаружили, если бы она жила не в Рельсовске, а в каком-то другом городе.

Но в Рельсовске, из которого исчезли русские и евреи, женщины и мужчины, старики и дети, укрыться теще было невозможно.

Когда юные следопыты разыскали бабу Васю, они сразу поняли: перед ними скрывающийся житель. То, что это не рэкетир и не сникерс, следопыты поняли сразу.