Ноам Хомский - Как устроен мир
Я стараюсь об этом не забывать, постоянно думать об этом, но, боюсь, ответ все равно будет тем же. Существует один-единственный путь. В одиночку вы ничего не совершите, останется только оплакивать сложившееся положение.
А сообща можно многого добиться. Становятся доступными миллионы вещей, все зависит от ваших стараний и от точек их приложения.
ОБЩЕЕ БЛАГО
Общее благо
Опасный радикал Аристотель
Корр.: В начале января 1997 года вы выступали на IV конференции в Вашингтоне. Ее спонсорами были несколько организаций, в том числе «Прогрессивное собрание» — группа примерно из пятидесяти либеральных и радикальных конгрессменов. Что вы думаете об этой конференции?
Она меня воодушевила. Там была отличная, очень оживленная атмосфера. Преобладало ощущение — я к нему присоединяюсь, — что значительное большинство американцев так или иначе поддерживает либерализм в стиле «нового курса». Это показательно, ведь большинство американцев никогда не слышит выступлений с этих позиций.
Допустим, рынок доказал, что левизна — это дурно. Это постоянно вдалбливается в головы. Тем не менее многие в «Прогрессивном собрании», открыто стоящие на позициях «нового курса», — сенатор-демократ от Миннесоты Пол Уэлстоун, сенатор-республиканец от Массачусетса Джим Макговерн, другие — побеждают на выборах. После выборов 1996 года «Прогрессивное собрание» расширилось.
Я не считаю либерализм «нового курса» истиной в последней инстанции. Тем не менее его достижения, результат активной народной борьбы, стоит отстаивать и развивать.
Корр.: Ваше выступление называлось «Общее благо».
Мне предложили такое название, а я человек послушный. Начал я с азов, с «Политики» Аристотеля — фундамента почти всей дальнейшей теории политики.
Аристотель считал аксиомой, что демократия должна быть всеобщей (правда, при существенных изъятиях — женщины, рабы) и преследовать всеобщее благо. Для этого она должна обеспечить относительное равенство, «умеренную и достаточную собственность» и «длительное процветание» для всех.
Иными словами, Аристотель считал, что при крайней бедности и крайнем богатстве серьезно говорить о демократии не приходится. Всякая истинная демократия должна быть государством благоденствия, даже его крайней формой, превышающей все, о чем фантазировали в текущем столетии.
Когда я сказал об этом на пресс-конференции на Майорке, в испанских газетах были такие заголовки: «Живи Аристотель сегодня, его бы заклеймили опасным радикалом». Наверное, так оно и есть.
Мысль, что большое богатство и демократия несовместимы, пронизывает все Просвещение и классический либерализм, ее высказывали в том числе такие фигуры, как де Токвиль, Адам Смит, Джефферсон и другие. Она была более-менее очевидной.
Аристотель предупреждал, что если при совершенной демократии есть немного очень богатых людей и много очень бедных, то бедные воспользуются своими демократическими правами, чтобы отнять у богатых собственность. Считая это несправедливым, Аристотель предлагал два решения: уменьшить бедность или ужать демократию.
Джеймс Мэдисон, человек неглупый, обратил внимание на ту же самую проблему, но он, в отличие от Аристотеля, был за уменьшение демократии, а не бедности. Он видел первейшую цель правительства в «защите меньшинства имущих от большинства». Его коллега Джон Джей выразил это словами: «Люди, владеющие страной, должны ею управлять».
Мэдисон боялся, как бы растущая часть населения, страдающая от серьезного неравенства в обществе, не «мечтала втайне о более равном распределении жизненных благ». При демократической власти они бы, чего доброго, перешли от мечтаний к делу. Он открыто говорил об этом в Конституционном конвенте, высказывая озабоченность, что бедное большинство воспользуется своей силой, чтобы провести земельную реформу, как это называется теперь.
Поэтому он придумал систему, при которой демократия никак не могла функционировать. Он отдал власть в руки «наиболее способных людей», обладателей «богатства нации». Остальные граждане обрекались на маргинализацию и дробление, принимавшие в разные годы разную форму: раздробленность политических организаций, недопущение объединенных действий и сотрудничества рабочего класса, эксплуатация этнических и расовых конфликтов и т. д.
(Честно говоря, Мэдисон был «предкапиталистом», и его «наиболее способным людям» надлежало быть «просвещенными государственными деятелями» и «добродетельными философами», а не инвесторами и директорами корпораций, старающимися увеличить собственное состояние, невзирая на последствия для других людей. Когда Александр Гамильтон и его сторонники начали превращать Соединенные Штаты в капиталистическое государство, Мэдисон пришел в ужас. По-моему, в наши дни он был бы противником капитализма — вместе с Джефферсоном и Адамом Смитом.)
Чрезвычайно маловероятно, чтобы в истинно демократическом обществе согласились терпеть наши нынешние «неизбежные результаты рынка». Можно пойти по пути Аристотеля и постараться, чтобы каждый обладал «умеренной и достаточной собственностью», то есть чтобы все принадлежали к «среднему классу». А можно последовать за Мэдисоном и ограничить демократию.
На протяжении всей нашей истории политическая власть находилась в основном в руках тех, кто владел страной. Существовали некоторые ограничения, вроде «нового курса». Ф.Д. Рузвельту пришлось считаться с нежеланием общества терпеть сложившееся положение. Он сохранил власть за богатыми, но связал их подобием социального контракта. Ничего нового в этом не было, так было и еще будет.
Равенство
Корр.: К чему стремиться — только к равенству возможностей или к равенству результатов, чтобы все оказывались в более-менее одинаковых экономических условиях?
Многие мыслители, начиная с Аристотеля, считали именно равенство результатов главной целью справедливого и свободного общества. (Хотя на самом деле речь шла не об одинаковом результате, а просто об относительном равенстве условий.)
Допустимость радикального неравенства результата — это резкий отход от сути либеральной традиции, начиная с ее истоков. Защита Адамом Смитом рынков зиждилась фактически на предположении, что в условиях совершенной свободы свободные рынки должны приводить к совершенному равенству результата, которое он считал благом.
Другая крупная фигура пантеона, де Токвиль, восхищался относительным равенством, которое он обнаруживал в американском обществе. Он его сильно преувеличивал, но сейчас мы отбрасываем вопрос о правильности его восприятия. При этом он оговаривался, что при возникновении «постоянного неравенства условий» демократия умрет.
Кстати, в других местах своей работы, которые цитируются не так широко, де Токвиль клеймит «производственную аристократию», выраставшую в США у него на глазах, называя ее «одной из жесточайших» в истории. Он говорит, что, если она придет к власти, случится беда. Того же боялись Джефферсон и другие фигуры Просвещения. Увы, случившееся превзошло их наихудшие кошмары.
Корр.: Директор нью-йоркского Центра конституционных прав Рон Дэниелс прибегает к метафоре, приводя пример о двух бегунах: один бежит от самого старта, другой начинает бег в пяти футах от финишной прямой.
Хорошая аналогия, но, по-моему, недостаточная. Да, в нашей стране нет и отдаленного подобия равенства возможностей, но, даже существуй оно, система все равно оставалась бы нестерпимой.
Представьте: два бегуна стартуют с одной линии, в одинаковых кроссовках и пр. Приходящий первым получает все, что хочет, приходящий вторым умирает от голода...
Корр.: Один из механизмов борьбы с неравенством — компенсационная дискриминация. Как вы к этому относитесь?
Во многих обществах это само собой разумеется. Например, в Индии нечто подобное, именуемое «бронированием», было введено еще в конце 1940-х годов при объявлении независимости как попытка преодолеть давние и укорененные кастовое и половое неравенства.
Любая система такого рода усложняет жизнь некоторым людям, чтобы (такова надежда) получить в будущем более равное и справедливое общество. Но на практике все может оказаться гораздо сложнее. Не думаю, что для этого существуют простые механические правила.
Компенсационную дискриминацию критикуют как попытку оправдать дискриминацию, существовавшую в прошлом. Хотя ее можно было бы, конечно, выстроить так, чтобы она не вредила бедным, не попадающим в категории, которым предназначена поддержка.
Да, это осуществимо. Мы знаем примеры успешной компенсационной дискриминации — в университетах, строительстве, на государственной службе и др. Если приглядеться, то найдется много поводов для критики, но сама программа гуманна и имеет право на существование.
