Веркин Эдуард - Облачный полк
Я заглянул в стволы, сначала в МП, затем в ППШ. Точно, небоевое.
– Как? – спросил писатель.
– Плечи режет.
– Потерпи.
Он снова полез в багажник, а я подумал, что у него, наверное, была шляпа. Такая же белая. И когда он заглядывал в багажник, она задевала за крышку. Так он ее и потерял. В Крыму.
Виктор достал камеру.
– Ты бы сказал, я бы «Лейку» прихватил, – сказал я.
– Тогда «Лейки» не было, – покачал головой писатель, – это старье то, что нужно.
Он захлопнул крышку багажника, взбудоражил пыль.
– То, что нужно, да. Пойдем.
– Не перепугаем людей? – я повел плечами, автоматы брякнули друг о друга.
– Нет, они готовы, я им все заранее объяснил. Не переживай… особо. Пойдем.
Писатель толкнул калитку.
Двор как двор, обычный, непонятные железяки, лопата у стены, сена полстога. Равнодушная дворняга, сначала думал, что дохлая, а она ничего, хвостом пошевелила.
В сенях сапоги, две пары, одежда на крючках, дверь тяжелая на массивных петлях, ничего этого не помню. Вошли в дом, и я сразу увидел.
Он сидел на табуретке. Спиной ко мне. Чуть ссутулившись, втянув голову в плечи. Затылок…
Я очень быстро думал.
Как… Как такое могло случиться? Я ведь точно видел… Я мог ошибиться… Я мог ошибиться?
Его ведь могли ранить. Тяжело, случаются очень тяжелые раны, люди выбираются годами, я знал таких. Он мог пролежать в госпитале, в коме, в беспамятстве и только недавно его подняли… Пятнадцать лет? Но он же заговоренный, он сам всегда об этом… И еще что-то. Совсем невероятное. Про падающие звезды.
– Еле уговорил постричься, – сказал писатель. – Неделю упиралась. Лид!?
Он обернулся. То есть она. Девчонка. В гимнастерке, с ремнем… Очень похожа. Почти одно лицо, сестра.
Улыбнулась. Нет, не то, ямочки.
– Лидия Александровна! – с укором сказал Виктор. – Я вам третий день талдычу – серьезней надо быть, мы здесь не в бирюльки играем! Серьезней, не надо улыбаться! Как оно, а?
Он повернулся ко мне.
– Ведь ямочек не было?
– Не было… – согласился я.
Но точно сказать нельзя, Саныч никогда не улыбался так, он ухмылялся обычно.
Лида поднялась с табуретки. Выше. Она то есть, Лида. Наверное, на полголовы. В плечах поуже, само собой. И лицо… Лицо вот очень. Только помоложе как-то, покрасивее. И веснушки просто-таки пшенного цвета. Прическа короткая, бедная Лида, писатель умеет уговаривать, ага, воспитательное значение.
– Это я придумал, – похвастался писатель. – Леонид с Лидой похожи ведь очень. То есть это Екатерина Алексеевна придумала. Я у нее спрашиваю – ну хоть одна карточка, хоть ранешняя – осталась? Нет, ничего, ни одной. Вот какая чушь получается – Герой Советского Союза есть, а фотографии его нет! А она мне и предлагает – давайте Лиду сфотографируем, она ведь похожа, да? Как ты думаешь?
– Похожа. Очень.
– Лида, это…
– Да помню я, – сказала она. – Вы тогда приходили. Сахар принесли еще, а мамка пироги пекла. Она и вчера тоже напекла.
Действительно, пироги, я только сейчас почувствовал… Лида. Я ее совсем не узнавал, помню, девчонки таскали сахар, но они совсем маленькие были.
– Похожа, – еще раз сказал я.
– Нас и назвали на одну букву, – сказал Лида. – Хотя я Леньку вот совсем не помню. Сахар вот помню, шоколад, ну, когда вы тогда приносили. А самого нет, будто…
На стене звякнуло, и тут же скрипуче запела кукушка. И мы все уставились на нее и стали терпеливо слушать, пока она не отсчитала свои двенадцать «ку-ку».
– Мама на козу выменяла, – Лида кивнула на часы. – Чтобы звуки были. А сверчки не живут – я поймаю, посажу за печь, а они уходят.
Писатель выглянул в окно, недовольно причмокнул губами.
– Давайте-ка работать, – сказал он. – А то туча ползет из-за реки, свет уйдет.
Фотографу всегда не хватает света.
– Надо сегодня железно снять… Лида – делай лицо!
Лида принялась усердно делать лицо, смотрела в маленькое круглое зеркальце и корчила воспитательные рожицы.
Писатель вытащил из кармана красную коробочку и бережно достал из нее медаль.
– «За Отвагу», – пояснил он. – Орден Ленина ведь уже потом дали, с Героем. Они в Пскове лежат, в военкомате.
Писатель осторожно прицепил медаль на гимнастерку Лиды, на левый карман, чуть наискосок, для придания жизненной правды.
– Так вот хорошо…
Виктор снова отбежал в угол, полюбовался работой. Понравилось ему. Мне тоже.
– Теперь оружие. Какой автомат лучше, а? Леонид с каким воевал? Тогда у него я помню немецкий был, кажется.
– С обоими, – ответил я. – То есть иногда с нашим, а иногда с немецким, как удобнее. А вообще с пистолетом, в разведке автомат не очень.
– С пистолетом не пойдет, – забраковал Виктор. – Должно быть видно. Ну-ка…
Он сдернул у меня с плеча МП, сунул Лиде. Она отступила.
– Ненастоящий, – успокоил писатель. – Не бойся, бери.
Лида взяла оружие, держала его на вытянутых руках, как гадюку. Писатель отбежал в угол комнаты, сделал из пальцев рамку, поглядел, поморщился.
– Не то… А?
– Похоже вообще-то, – возразил я. – Нормально.
– Не, не то. Спросят – почему советский партизан с немецким автоматом…
– Кто спросит?
Писатель не ответил, отобрал у Лиды МП, вручил ППШ. Немца он положил на сундук, на выгоревшую льняную скатерть. Буфет появился, новенький, сквозь стеклянные дверки виднеется посуда и поблескивает серебро.
Лампа. Даже не лампа, люстра, наверное, в три лампочки.
Комод, похожий на пузатый портфель.
На стене над комодом карточки в самодельных рамках, старый усатый дядька, неулыбчивый, наверное, отец, но на Саныча совсем не похож. Под фотографиями узенькая полочка, на ней слоники, девять штук, у предпоследнего на спинке скол. Раньше не заметил всего этого.
– Тяжелый, – пожаловалась Лида. – Как вы его таскали?
– На шею повесь, – велел Виктор.
Лида продела голову в ремень, положила руки на приклад.
– Да что ты как старушка-то! – усмехнулся писатель. – Не бойся его! Возьми по-хорошему!
– Я не знаю как! – хихикнула в ответ Лида.
– Покрепче! Посильней!
– Покрепче… – передразнила Лида. – Посильнее…
Но автомат сжала. И брови насупила. И сразу все поменялось.
Я еще тогда это подметил, ну, что оружие преображает человека, как-то по-другому его организует, делает старше, значительнее. Лида чуть наклонила голову и сделалась неотличима. Писатель прочитал это по моему лицу и сказал:
– Полушубок надевай. Скорее!
Лида надела полушубок и сделалась еще похожее, одежда съела рост и расширила плечи, писатель довольно хмыкнул.
– Теперь шапка, – сказал он. – Шапка где-то… Ага.
Он отыскал шапку, отряхнул ее, взъерошил, нахлобучил на голову, зачем стричься заставлял человека?
– Я сейчас за штативом сбегаю… – писатель выскочил из комнаты, мы остались одни.
– Правда, похожа? – спросила Лида.
– Очень.
– Да… Это правильно, что про Леньку книжку писать будут, он ведь герой. Его именем даже улицу в Новгороде назвали, Валька сама видела.
– Улицу?
– Ага. Красивая, дома все новые и водокачка есть, и липы цветут везде.
Я очень хорошо представил эту улицу, она шла в гору, палисады вокруг домов, и таблички с надписями, черным по белому.
– А где народ? – спросил я. – Нет никого. Работают?
– Работают. А вообще все приходили уже по два раза. Когда узнали, что про Леньку книжку сочиняют, все приходили. Тут ведь вокруг почти ничего не осталось. Вязники сожгли, там теперь только яблони цветут, Торчино тоже, но яблони там и не выросли, трава в рост человека. А в Горелой Пади никто жить просто не хочет, там сами, наверное, знаете…
– Да.
– У нас, кстати, здесь многие в партизанах были. Вон из того дома, и из этого, зеленого…
Лида показала пальцем.
– Убили почти всех.
Лида потерла нос.
– А яблоки из Вязников нельзя есть, – сказала она. – Они на пепле росли, нельзя их. И никогда нельзя будет.
Я выглянул в окно на другой стене. И тут цветы. Не знаю, как они назывались, золотые шары, несколько штук. Я заметил даже пчелу, она ползла по желтым бархатным лепесткам, погруженная в свои дела.
Прибежал Виктор со штативом. В этот раз он действовал умело и ловко. Расправил треногу, прикрепил к ней камеру, выставил экспозицию. Поглядел на меня.
– По-моему хорошо, – сказал я. – Только полушубок… Мы в ватниках обычно…
– Да кто на это посмотрит? Ерунда, главное в остальном совпадает. Родная мать не отличит… Нет, то есть отличит, конечно…
– Улыбаться надо? – спросила Лида.
– Нет, не надо, так и стой не шевелясь. Сейчас.
Виктор принялся щелкать камерой. Затем он сместил штатив чуть в сторону и снова продолжил, Лида стояла, не двигаясь, чуть нахмурившись, серьезно.
Мне стало душно, я вышел на улицу.
Туча остановилась, река не пускала, туча топталась над полем, над стогами, солнце выглядывало из-за ее края и пускало пятна по лугу, я увидел людей, которые сгребали сено и поглядывали на небо. Вот зачем им лодки, они на работу на них плавают. А сено как тогда возят…
