Разыскивается невиновный - Эдуард Михайлович Кондратов
Владимир Шамара лежал на койке Михальникова лицом к стене. Услышав, что следователь вошел в комнату, он медленно повернулся на спину, потом — на другой бок. Сел, свесив босые ноги. Лицо было помято, золотистые волосы взлохматились.
— Доброе утро.
— Здравствуйте, гражданин начальник!
Шамара ответил негромко, но каждый звук подчеркнуто чеканил. «Ага, мы решили взять такую тональность — оскорбленного подозрениями человека, — подумал Антон, усаживаясь за стол и раскрывая папку. — Значит, с тобой надо вести себя... М‑м... Как? Посмотрим»...
— Продолжим, пожалуйста, нашу беседу, — сказал он доброжелательно. — Сядьте, Шамара, на табурет и постарайтесь быть поточнее в ответах. Не так, как вчера вечером. Об ответственности за дачу ложных... Ну, об этом я вам, впрочем, уже говорил.
— А что — вечером? — садясь на табурет, спросил Шамара и сощурился.
— Вчера, Шамара, вы были не во всем искренни. Кое о чем позабыли. Если угодно, я помогу припомнить некоторые детали.
Владимир молчал, Жудягин решил брать быка за рога. Экивоки были сейчас ни к чему.
— Что случилось с вашим мотоциклом?
Антон занес над бумагой ручку, намереваясь записывать.
— Свечной провод был оторван, — вздохнул Володя. — С корнем. Как вышло, не пойму. Еще на вокзале я заметил. По дороге опять заглох.
— А зачем рубашку сожгли?
— Рубашку?!
— Не делайте большие глаза. Да, рубашку.
— Вся в масле была... Не жалко. Факелок из нее сварганил, ночь все-таки, не видно. Пока то да се...
Говорил он, пожалуй, излишне торопливо. Трудно было поверить, что небрежность его рассказа искренняя.
— Так и пишем: использовал для освещения.
Он вписал в протокол несколько строк, по-стариковски взглянул на радиста поверх очков. Тот смотрел мимо, покусывая нижнюю губу, ждал вопросов.
— Ну а зачем было вам возвращаться в пески? — спросил Антон самым будничным тоном.
— Какие еще пески?! То есть... — Володя запнулся. — Что значит — возвращаться?.. Когда? Не понимаю я вас, гражданин следователь.
— Вот доказательства, — Жудягин подвинул к себе один из конвертов. — Вы возвращались в пески по своей колее. А утром по ней же — опять сюда. Это доказано. Советую не врать.
Радист смотрел на конверт и молчал, сдвинув брови.
— Вы появились здесь в первый раз вскоре после полуночи.
— Нет.
— Были, — мягко констатировал Жудягин. — Вы искали жену. Выкрикивали угрозы в адрес Михальникова, а потом побежали на кыр. Все так? Или добавите?
— Не было такого.
— Глупо. Впрочем, можете отрицать. Мне не так важно, подтвердите вы или нет сказанное мной. Меня куда больше интересует, что происходило позже, на Змеином кыре.
— Шьете мне убийство? Черта! Не был я на кыре. — Злость, а не растерянность звучала в словах Володи.
— Поймите, Шамара: запирательство вам во вред. Отрицаете доказанное — значит, виноваты, это же азбучное... Вам бы поумнее надо. Я согласен зафиксировать чистосердечное признание, хотя и тащу из вас по словечку клещами. Помогите самому себе. Остались ваши следы, хоть вы их и заметали... И всякое прочее. Но у вас же наверняка есть и смягчающие обстоятельства. Он преследовал вашу жену, шантажировал, оскорблял вас, наверное... Так?
Антон снял очки, протер, затем провел платком по глазам, носу, лбу. Не было еще и признаков жары, а он начал потеть. Беда.
— Был я на кыре, — услышал он сдавленный голос радиста. — Я прибежал туда... Айну искал... Не нашел... Его там не было...
— Начальника метеостанции? — уточнил Жудягин.
— Да. Никого там не было... Я посветил фонариком, вижу — кровь. И понял, что тут неладное что-то... И решил в пески отъехать, чтоб вроде и не было меня здесь.
— У вас фонарик?
— Есть. Вот он...
Он вынул из кармана и положил на стол небольшой плоский фонарик на витом шнуре. Вероятно, Володя надевал его на шею, чтобы не занимать руки.
— Зачем же понадобилось жечь рубашку?
— Батарейку пожалел, — быстро ответил Володя. — Дефицит.
Он чуть приободрился, видя, с каким сочувствием следователь слушает его.
— А следы? Это вы их заметали?
— Я, рубашкой. Глупость, конечно... Но я, товарищ... гражданин следователь, был возбужден. И, честно говоря, испугался досмерти... Кровь — значит, драка, а то и хуже... Сразу подумал: кончил кто-то Старого. То есть Михальникова, мы его так промеж себя звали. На меня могут подумать. Ну, думаю, надо рвать отсюда...
— Вы же говорили раньше — самоубийство.
— Говорил. Он ведь, гражданин следователь...
— Вы же свидетель, Шамара. Можете пока обращаться без «гражданина...». Как все.
Вырвалось у него это «пока», надо же!
— Ага... Так вот, наш начальник — он ведь предатель, он партизан продал во время войны. Оттого и прятался в Каракумах. И места себе нигде не находил. Даже здесь... А когда Борис его нашел, он с лица почернел от страха... Вот я и думал: кончит он с собой. К тому шло...
— Погодите-ка... — Антон насторожился. — Насчет предательства... Вы о нем знаете со слов Бориса Князева, вашего гостя?
— Ну да.
— Кстати, уточните все-таки, зачем он приезжал? И откуда?
— Откуда — не знаю и зачем — толком не понял. Вроде его отец Старого разыскал... А уехал он от нас неожиданно: прихватил его аппендицит. Просил санитарный самолет вызвать, да Ста... то есть Михальников, не разрешил. Наверно, хотел, чтоб помер. Зачем ему такие, которые про него все знают?
