Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Мы слушали, как Макаенок читал своего «Затюканного апостола», и перед нами будто бы расстилались страны, и те, где ярко горели неоновые рекламы, где жизнь материальная давила своей пошлой сытостью жизнь духовную, и те, где люди боролись за свое национальное самосознание, где страдали от несправедливых войн, где мучились под пятой неофашизма.
И особенно поразил наше сознание мальчик, Малыш, как назвал его Макаенок, герой этой пьесы. Все остальные персонажи комедии еще как-то, в каких-то вариациях, возникали, то там, то здесь, то у самого Макаенка. Малыш был совершенно необычным, неповторимым. И хотя где-то, у основ этого образа, вспоминается белорусский мальчишка Ленька, написанный Макаенком в первой же его комедии «Извините, пожалуйста!», это связь пунктирная, связь поэтическая, но не точная, не совпадающая, не тождественная. Малыш поразил наше сознание, встревожил нас, заставил долго и долго размышлять. Малыш, идущий впереди взрослых, мальчик, идущий впереди паствы, пастушонок, идущий впереди стада, отрок, идущий впереди толпы, невинный, идущий впереди греховных, дитя, идущее впереди отцов. Это был Малыш Макаенка — образ собирательный, одновременно и узнаваемый, и неузнаваемый. Впоследствии Макаенок еше много работал над этой своей пьесой, создавая вариант за вариантом. Пьеса, как она выглядит сейчас, сложилась в процессе долгого и упорного труда. Несомненно, она стала лучше, стройнее, ушла многословность, философическая дидактика, увлеченность новой творческой манерой, увлеченность, как правило, излишне изобильная у неофитов, у пионеров, у начинающих, у первопроходцев.
Но если вся пьеса в целом стала определенно стройнее, мужественнее, образ Малыша в чем-то проиграл, когда речь идет о последней редакции пьесы, той редакции, что напечатана в журналах и книгах, что поставлена на широкой всесоюзной сцене.
Поначалу образ Малыша был объемнее, глобальнее, менее конкретно был связан этот ребенок со своей семьей, не так четко определялись его родственные узы. Макаенок свободнее, раскованнее подходил к этому характеру, видя в нем определенные библейские напластования, читая этот характер как огромный всечеловеческий символ. Именно эта сюжетная отрешенность Малыша, его символическая всеобщность давали первой редакции пьесы особую гулкость, в ней раскатывалось свободное эхо веков, земель, народных голосов.
Однако вернемся к печатному тексту «Затюканного апостола», с тем чтобы рассмотреть некоторые специфические особенности этого произведения.
Пьеса эта, единственная среди произведений Макаенка, помещена в иную географическую среду — действие разворачивается не в белорусской деревне, но в любой зарубежной стране, как пишет автор в своем предисловии. Но было бы неверно рассматривать «Затюканного апостола» только на фоне зарубежной действительности. Стоит заметить, как Макаенок настаивает в предисловии к «Затюканному апостолу» на импортности героев комедии, на их капиталистическом происхождении: «Мама — тоже заграничная», «Все действующие лица в этой пьесе импортные, даже телевизионный политический комментатор».
В такой настойчивости нельзя не увидеть некоторого лукавства. Если действительно представить себе, что все, о чем идет речь в этой трагикомедии, имеет отношение лишь к буржуазному Западу, пьеса поникнет, из нее уйдет глубина, она станет одним из многих политических боевиков, не очень задевающих сердце. Комедия эта построена хитро в том смысле, что события, в ней происходящие, могли бы случиться только в капиталистическом мире, мысли же, высказываемые автором, имеют отношение ко всему человечеству. Факты и выводы здесь не совпадают. Факты порождены империалистическим миропорядком, выводы — тревогой писателя за нравственный облик человека, живущего повсюду.
Ложь милитаристов, до поры кажущихся добрыми мамами и папами, смертельна для народа. Но смертельна для души и просто ложь, обычная, повседневная, незаметная. Не случайно Макаенок вводит в ремарку, открывающую первую картину трагикомедии, казалось бы, проходную фразу: «Рядом с пальмами может расти миндаль или каштан, а может и липа. Она произрастает на разных широтах». Этой вроде бы незаметной репликой комедиограф хочет сказать многое. Ложь опасна для людей любых широт. На Западе она может обернуться бедой для цивилизации. У нас, если она поселялась в семье, в человеке, она может растлить душу, личность окажется потерянной для общества.
И все же современный Запад — основное место действия трагикомедии «Затюканный апостол». Именно Запад, который просматривается сейчас целиком, когда на земле уже нет секретов, когда невозможно спрятать злые планы и злое оружие.
О том, как тесно переплелись сегодня интересы всех миролюбивых народов, о том, какой грозной силой стал миролюбивый Советский Союз для поджигателей новых войн, недавно очень хорошо рассказал известный литовский писатель, публицист и общественный деятель Альбертас Лауренчюкас. Долгие годы Лауренчюкас провел в качестве советского корреспондента одной из центральных газет в Америке. Его выступления, книги, статьи отмечены той конкретной правдой, которая так необходима в современной идеологической борьбе. «Каждый день в одном из фешенебельных американских отелей я спускался в лифте со своей маленькой дочерью. Нередко в лифт вместе с нами входил некий американец с огромной злой собакой, которая тут же бросалась на испуганную девочку. Девочка плакала и кричала, ей некуда было спрятаться в лифте от собаки одного с нею роста. Американец зло и весело смеялся, ему, как видно, нравились и слезы, и испуг маленькой советской девочки. Но вот однажды американец вошел в лифт без собаки, он оставил ее в вестибюле, объяснив мне, что не хочет пугать ребенка, что за собакой он съездит позже, что жалко, когда плачет девочка. Целый день я не находил объяснения внезапной вежливости американца, внезапному его «воспитанию», и только взявши в руки свежую газету, я увидел в ней сообщение о полете первого человека в космос, в космосе этот день наш Юрий Гагарин. И вдруг мне стало ясно, почему американец не захотел больше обижать девочку. Он испугался мирного Гагарина в мирном космосе, который, казалось, был так далек и от этого лифта, и от этого отеля, и от этого американца с его огромной собакой. Но это только казалось, «гагаринский» космос как раз стал в эти дни реальным небом реального мира. Быть может, все это было
