Ника Батхен - Дары Кандары
предпочитал не встречаться с другом глазами. Он никогда не любил мальчиков и тем паче не питал страсти
к шерстоногим козлам, но бесстыжий сатирий взор разжигал вожделение даже в дряхлых старухах. Лучше
бы сменить тему…
– Как там в Греции?
– Вроде всё есть. Но у вина привкус крови, и беспечные птахи повадились славить господа пением. Я
бродил по горам… Ты когда-нибудь видел старую нимфу?
– Я их вообще не видел.
– Я тоже. Мы живы, пока живы наши луга, источники и деревья… Точнее я жив. А титановы племена
словно сточились о время – они дряхлеют, и что страшнее теряют разум, глупеют, словно больные дети.
Филюра ещё держит корнями землю, кое-кто из сатиров попрятался по пещерам, а кентавров уже не
осталось и нимфы… – Напайос вздохнул и ожесточённо впился зубами в персик.
Аврелиан молча налил вина в два бокала, поднял свой и сплеснул на плиты. Бесстыжий сатир
сглотнул тридцатилетнее фалернское, словно воду:
– Кислятина. Веришь, друже, они принимали _меня_ за человека, даже ограбить пробовали. Спасибо
варварской моде на шляпы и кожаные штаны. И знаешь…
– Знаю, – Аврелиан замолчал надолго – саксы этой весной поднимались по Темзе, осаждали
Лондиниум, и со дня на день можно было ожидать появления дикой орды на границах латифундии. Прощай,
урожай, прощайте быки, овцы, свиньи и фруктовые сады. Да и саму виллу вряд ли получится удержать. Из
сотни легионеров, которые вместе с ним порешили не возвращаться в Империю, хорошо, если три десятка
способны как прежде мощно сомкнуть щиты. Даже если вооружить рабов, даже если крестьяне-бритты, как
водится придут к стенам просить убежища и защиты… Жаль только книги, балованную домашнюю челядь
да стариков-ветеранов, доживающих век в посёлке на берегу залива. Трибун был уверен что, однажды
варвары сметут с лица хрупкие скорлупки римских владений, но надеялся, что поспеет в Элизиум раньше.
Что ж смерть в бою не худшая из смертей.
Аврелиан позвонил в бронзовый колокольчик – рагу из оленины, которое готовил повар-германец,
могло примирить с жизнью кого угодно. Двое мальчиков внесли блюдо, божественный аромат поплыл в
воздухе. Напайос облизнулся и, не дожидаясь хозяина, ухватил первый кусок. Иногда старый друг
действительно походил на титана и родича небожителей, но куда чаще казался шкодливым зверем, по
ошибке вставшим на две ноги. «Стоит поторопиться, иначе козёл в одиночку сожрёт весь ужин», – трибун,
ополоснул руки в чаше, и тоже потянулся за мясом.
Второй переменой подали запечённый паштет, третьей ягнёнка в меду. И хватит – чай не в Риме.
Наевшийся, высосавший под мясо целый кувшин неразбавленного, Напайос норовил задремать за столом,
сложив рогатую голову на руки. Хозяину дома тоже хотелось спать, и когда управляющий объявил, что
пожаловал визитёр, Аврелиан с трудом избежал соблазна отложить дело до утра. Впрочем, имя Туллии
моментально согнало с него дрёму. О ведьме речь, а ведьма навстречу. Трибун допил свой бокал и кивнул:
пусть приходит, хороших вестей от бывшей жены ждать нечего.
Гонец оказался молод – юноша, едва ли надевший тогу. Чеканный профиль выдавал в нём истинного
римлянина, спина и поступь – бойца, смелый взгляд – будущего предводителя. Он стоял посреди зала, как
солдат на валу, словно бы ожидая, откуда полетят стрелы.
– Приветствую гостя! – Аврелиан не стал вставать, ему показалось забавным понаблюдать за
юношей.
– Здравствуй! Ты трибун Аврелиан Амброзий? Я принёс тебе весть от супруги, Туллии Криспиллы.
Она скончалась в канун майских ид и оставила письмо для своего мужа, – латынь юноши была чистой,
произношение континентальным.
– Да, я Аврелиан Амброзий, – трибун протянул руку за свитком. Юноша остался стоять на месте.
Повинуясь взгляду хозяина, управляющий взял письмо и начал читать вслух:
– Господину моему, Аврелиану, пишу – здравствуй долго, одолеваемый лихорадкой, зубною болью и
вздутием живота! Пусть тебе, старому ко…
– Пропусти это, – поморщился трибун, – моя Ксантиппа более не имеете власти бранить меня. Что
она хочет?
– Посылаю к тебе твоего сына, Аврелия Урса, дабы…
Трибун побледнел от злости – даже дохлая сука может кусаться. У него не было сыновей. Ни от
жены, ни от наложниц, ни от рабынь. Туллия знала, как он мечтал о сыне, и нарочно ставила пессарии,
чтобы не рожать. А потом понесла – от раба или бог весть ещё от кого…
– У меня нет сыновей! – рявкнул трибун и стукнул кулаком по столу. От лязга посуды Напайос
продрал глаза и вскочил испуганно озираясь:
– Где пожар, а?
– Мать сказала, что ты ответишь именно так, Аврелиан Амброзий. Когда ты выгнал её из дома,
беременную, без денег и помощи, с дочерью на руках, она молила тебя о пощаде. И завещала на смертном
одре прийти и плюнуть на порог твоего дома, отец. Прощай!
Юноша легко повернулся и вышел вон. Удивлённый Напайос выскочил на середину залы и шумно
втянул воздух вывернутыми ноздрями. Потом повернулся к другу:
– Твоя кровь! Не будь я сыном Силена – твоя.
Поднять тело с ложа и бросить его во двор оказалось секундным делом. Юноша был уже у ворот –
забирал у привратника посох и меч.
– Подойди-ка сюда, Медведь! – позвал Аврелиан, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, – ты хотел
увидеть отца? Может быть, ты захочешь его убить? Отомстить за честь матери, а, сынок?
Юноша повернулся к нему, пылая гневом:
– Я не подниму меч на безоружного старика.
«Каков зверёныш!» восхищённо подумал трибун:
– А если старик ещё может держать клинок? Попробуй, мальчик, когда ещё тебе представится такая
возможность!
– Тебе надоела жизнь?
– Да и давно. Не спеши, сейчас принесут оружие.
В саду потемнело – туча, надвигающаяся с востока наконец-то сожрала солнце. Меряя шагами
аккуратно присыпанную песком дорожку, трибун искоса наблюдал за юношей. Тот стоял неподвижно,
словно в карауле у императорского дворца. Судя по запёкшимся губам и теням вокруг глаз, он устал и
страдал от жажды, но показать это не считал нужным.
…Старый гладиус лёг в ладонь, как влитой. Тяжёлый, гладкий, кованый из галльского железа, с
рукояткой, обитой оленьей кожей, он был продолжением ладони и ни разу ещё не подводил хозяина. Ну,
посмотрим, на что годится этот мальчишка? Аврелиан коротко отсалютовал и встал с опущенным мечом,
наблюдая за противником. Классическая стойка, упругие ноги, острие направлено в лицо… хорошо. Но
дистанция близкая – не учёл, что у врага руки длиннее. Ждёт, что я сделаю… Ах, паршивец!
Для разминки Аврелиан пугнул мальчишку прямым в грудь, тот отшагнул, пригнулся и коротко
рубанул отца по бедру. Несерьёзно, едва снял кожу – кто б мог подумать, что щенок заточил лезвие? Ну,
держись! Короткими рубящими Аврелиан пошёл бить по клинку противника – его гладиус был не заточен и
ощутимо тяжелей, да и силы в руках скопилось больше. Мальчишка брал ловкостью и проворством, у
старика оставалась мощь и опыт тридцати лет на границе. Раз, два, три! От железа летели искры. Ррррраз!
Мальчишка упал на землю и в перекате попробовал ещё раз рубануть по ногам. В отместку Аврелиан
уколол его в спину – не подставляйся! Ррраз! Вскочив на ноги, парень перекинул меч в левую руку – как это
делал сам Аврелиан, и Амброзий Британик, его отец, и Аврелий Квинт, дед и основатель британской ветви
рода. От неожиданности трибун замешкался и чуть не лишился носа. Амбидекс – левой сын владел так же
ловко, как правой, пришлось отступить на шаг, притворно прихрамывая. Лицо Аврелиана осветилось
улыбкой гордости – какой же он молодец, мой мальчик. Надо будет принести Митре жертву в
благодарность за щедрый подарок
Первые капли дождя коснулись разгорячённой кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а
длиннокудрому Аврелию Младшему пришлось нелегко – мокрые волосы закрывали глаза. Ничего,
научится! А поединок пора кончать – сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза.
Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил
гладиус в левую руку, подставив противнику незащищённый бок. А потом мощным нижним ударом выбил
меч у Аврелия. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным – похоже, он готов был
принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.
– Прости. После твоей сестры, у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервётся. Я не знал о
твоём рождении, но горжусь, что у меня такой сын.
Лицо Аврелия сделалось совсем детским:
