Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)
— Придумаем! — оборвал старого советника счастливый и сияющий аита.
— Понятно. Тебе бы сотню демонов сюда притащить, лишь бы привлечь внимание нашей драгоценной госпожи. Ох, молодость, молодость…
Агатияр еще порывался что‑то сказать, но тут в окно заглянула огромная морда золотого грифона, и старик сразу потерял дар речи. Император оглянулся, проследив за его изумленным взглядом: мерно взмахивая крыльями, на уровне окна парил прекрасный зверь, за ним — другой, а уже дальше была видна колесница, полыхающая ослепительным золотым светом, на которой стоял задумчиво скрестив на груди руки величественный юноша в солнечной короне.
— Куда дальше едем? — спросил Кэбоалан, когда понял, что его наконец‑то заметили.
* * *
— Что с вами, Каэ, дорогая?
Маленький альв сидит напротив своей госпожи, уперев подбородок в мохнатые кулачки. Его бархатная шапочка с кокетливым пером лежит рядом; Номмо взволнован и оттого невероятно взъерошен, — кажется, что он не причесывал свою шерстку вот уже несколько дней, она потускнела и местами свалялась. Каэ замечает это и предлагает:
— Может, я расчешу тебя? Что это с тобой?
— Волнуюсь, — отвечает Номмо. — Вот вы вернулись; все должно быть хорошо, а радости на вашем лице не видно, и все сразу впали в уныние. Га‑Мавет с Арескои тихие‑тихие сидят и шепотом переговариваются, даже смотреть страшно. Траэтаона пытается командовать сангасоями вполголоса, и они его почти не слышат — переспрашивают по несколько раз. Татхагатха рисует кружочки‑квадратики, а потом закрашивает их черным цветом. Нингишзида… Нингишзида вообще всех потряс: сдружился с двумя самыми экзотическими особами — черным быком Малана Тенгри и Аннораттхой, теперь им изливает душу.
— А князь? — спросила Каэ, расхохотавшись.
— Князь как бы лишний, но быка не оставляет, и потому его теперь водой не разольешь с вашим верховным жрецом. Лицо у него, надо сказать, удивленное, я имею в виду князя. Но вас‑то что гложет?
— Сама не знаю. У меня же любимого быка не увели. Знаешь, Номмо, я тебе расскажу все по порядку, а ты меня выслушай и посоветуй: может, ты поймешь, где я допускаю ошибку. Всем известно, что двенадцать хранителей могут открыть проход в пространство Мелькарта, а без одного они уже не та сила. Я каждый час пересчитываю количество уничтоженных талисманов, и у меня все время выходит, что у них в руках осталось максимум одиннадцать, а значит, никакого вторжения нет и быть не может.
— Так и я о том же! — обрадованно заключил Номмо. — Все ждут, когда можно будет объявить праздник по случаю предотвращения Второй войны с Мелькартом или, на худой конец, когда вы объявите поход против Самаэля и оставшихся хранителей. А вы сидите сиднем, скучная, печальная, расстроенная… И все растерялись, не знают, что и думать. Нет, конечно, я не делаю вид, что на Арнемвенде все благополучно, но ведь самое страшное уже позади, правда? Ведь можно чуточку передохнуть и расслабиться? Да?!
— Я сама не знаю, что думать, Номмо. Приятнее всего было бы решить, что у меня просто плохое настроение, что раздражена, потому что сильно устала и у меня болят раны. Хорошо было бы также предположить, что просто я замоталась по всему свету и у меня кругом идет голова. Взять да действительно объявить торжество, и еще какое! А потом двинуть армии на север и избавиться раз и навсегда от этой головной боли, — кажется, чего проще? Только я совершенно уверена в том, что упустила нечто важное. А что — не знаю.
— Это плохо, — помрачнел Номмо. — С вашими предчувствиями шутить опасно: все равно сбудутся. Только локти себе кусай потом, что не послушал, когда предупреждали. Так вы поэтому такая мрачная?
— Именно.
— Послушайте, Каэ. Можно я позову Магнуса? Мне лично представляется, что хоть он и моложе многих здесь, особенно бессмертных, но мудрее их. Давайте посоветуемся с ним!
— Согласна, — коротко ответила Каэ.
Магнус пришел через несколько минут, словно дежурил неподалеку, ожидая, что его позовут.
— Не полегчало? — спросил еще за несколько шагов.
— Да нет. Поверишь ли, точно знаю, что меня кто‑то в чем‑то обманул. А вот в чем?
— Придраться не к чему, — согласился маг. — Но у меня есть для вас одно сообщение: на севере буквально кишит всякая нечисть, причем такая, о которой я прежде и не слыхал. Я перелистал кучу книг: бестиарии, словари, энциклопедии — нет их, и все тут. Так что напрашивается один разумный вывод: они идут из других пространств.
— Час от часу не легче.
— Не легче, — согласился Магнус, — но лучше знать все наверняка, чем получить потом неприятный сюрприз от врага. У меня складывается впечатление, что война не отменяется, а, напротив, близится с каждым днем. И вы это уже знаете, вот и огорчены, что ваши усилия не дали должного результата. Я прав?
— Полностью. — Каэ решила встать, однако это было не так легко сделать, как представлялось. Магнус обнял ее, поддерживая за талию.
— Разрешите вас куда‑нибудь сопроводить?
— С удовольствием. Ты разговаривал с татхагатхой или Астерионом, хоть с кем‑нибудь?
— Еще нет. Армия танну‑ула слишком далеко, чтобы угрожать нам непосредственно в ближайшие дни. Если эта война все‑таки начнется, мы о ней услышим сразу. А я хотел прежде переговорить с вами, вот и переговорил. Кстати, эльфы из отряда Рогмо тоже собрались сюда, в Сонандан. Сдается мне, их благородные носы тоже чуют приближающуюся катастрофу.
— Да. Но в чем, скажи, я ошиблась?
— Ни в чем. Просто мир действительно пришел к своему концу. И не мытьем, так катаньем собирается завершить успешно начатое дело.
— Я пыталась рассказать о своих предчувствиях Кэбоалану, так он начал меня успокаивать, как будто этим поможешь делу!
— Никто не хочет верить в неизбежность всеобщей гибели, — сказал молодой чародей. — Но их можно заставить шевелиться другим способом: Самаэль — это вполне реальная угроза, и никаких предчувствий не нужно, чтобы смело утверждать, что он попытается помериться силами с Зу‑Л‑Карнайном. Жаль только разрушать иллюзии — все так настроились на праздник, на радость, на благоденствие и процветание.
— У меня мерзкое ощущение, Магнус, — пожаловалась Богиня Истины. — Будто я всех подвела и не сделала чего‑то крайне важного.
— Так часто бывает, — успокоил ее маг. — Чем значительнее результат, тем сильнее и недовольство собой. Спросите любого художника, ученого или поэта.
— Спрошу… Аннораттху, например, — улыбнулась она лукаво.
— Не стоит. Этот всем доволен, даже зло берет, — пробурчал Магнус.
* * *
Трое монахов неспешно шествуют храмовым парком. Они вполне реальны и идут хрустя каблуками по гравию. Они подходят к каждому фонтану и погружают руки в прохладную, свежую воду.
Им навстречу попадается Нингишзида. Увидев наяву тех, кого он упорно считал плодом своего расстроенного воображения, верховный жрец Кахатанны невольно пятится.
— Здравствуй, мудрый Нингишзида, — радостно говорит Ма‑Гуа. — Мы давно не видели тебя и долго не увидим, но рады лицезреть старого друга таким прекрасным утром.
— Доброе утро, — машинально раскланивается Нингишзида. После этого он резко сворачивает в сторону и меняет маршрут — отправляется к лекарю, чтобы получить успокоительные капли и разумный, дружеский совет.
А трое монахов продолжают свой путь. Они находят Каэтану возле ее любимого бассейна с морской водой, в котором плавают голубые ластоногие черепахи. Богиня Истины стоит на узорчатом мостике, облокотясь о перила и свесившись вниз. На ее лице блуждает блаженная улыбка.
— Нравится? — спрашивает Да‑Гуа.
— Безумно.
— Даже после Шеолы? — уточняет Ши‑Гуа.
— Тем более после Шеолы. Там темно, холодно и страшно. Все чужое и враждебное — это совсем другой мир. А здесь светло, солнечно, ясно, черепахи такие милые, и мордашки у них потешные. Ой, а вы во плоти явились?
— Заметила все‑таки, — говорит Ма‑Гуа. И его тон тоже необычен.
— Что‑то случилось? — тревожно спрашивает Каэ.
Она отрывается от созерцания бассейна и приглашает монахов на лужайку, где ее паломники поставили плетеные кресла в тени цветущих кустов жасмина, чтобы их богине хорошо отдыхалось в редкие минуты покоя.
Все четверо чинно рассаживаются в них, и кресла скрипят под тяжестью тел монахов. Каэ не верит своим глазам.
— Мы пришли проститься, — говорит Ши‑Гуа.
— Мы будем тосковать по тебе, — добавляет Да‑Гуа.
Ма‑Гуа молчит.
— То есть как это — проститься? — Интагейя Сангасойя поражена и огорчена. Она уже не мыслит себе этот мир без троих монахов, а главное — она не понимает, как и почему они решили уйти.
— Это не мы решили, — спешит ответить на ее мысли Ши‑Гуа.
— Это случилось закономерно, само собой, — поясняет Ма‑Гуа.
Да‑Гуа молчит и ласково гладит Каэтану по руке: успокойся, не огорчайся, все еще будет прекрасно.
