Наши гости - Анна Пайтык
«Ну, как, идет?»
Куда уж там идти! Как ни аккуратно была вырезана деревянная нога, как ни красивы были желтые ремни, которыми дедушка прикреплял ее, все равно она не шла ему. Ведь живая нога все равно лучше деревянной. Мы молчали. И тогда дедушка говорил бодрым голосом:
«Ничего страшного, ребята. Но вы берегите свои ноги. Не дайте их украсть. Мне тоже, по правде говоря, надоела эта деревянная нога. Если нельзя бегать, нельзя перепрыгнуть через арык, залезть на дерево, пропади она пропадом, эта нога! Как только она сломается, я пойду и заберу у фашистов свою настоящую ногу…
Мама как-то рассказывала, что в семье у дедушки долго не было сыновей. Дочка, моя мама, росла, а ее маленькие братишки умирали. И один, и второй. Наконец у дедушки родился третий сын. Из суеверия мальчику не давали имени целый год. Когда же, наконец, маленькому братишке моей мамы исполнился год и он начал ходить и вообще рос крепкий и здоровый, его назвали Дурды, что означает „выжил“.
Дядю Дурды я видел редко. Он уехал учиться в Ашхабад и приезжал в аул только на каникулы, да и то не всегда. Гораздо чаще я стал видеть его после того, как он окончил институт и приехал работать в аул. Он был юношей с большой копной волос, очень веселый. Вернулся он в аул не один — привез с собой жену. Поселились они недалеко от нас у дедушки и к нам в гости приходили и на праздники, и просто так. Дядя Дурды работал в колхозе агрономом, а его жена — докторшей в нашей больнице. Кто-то сказал, что у жены дяди Дурды длинная шея, как у жирафа. Но я все равно очень любил ее. Глаза ли она закапывает, рану ли перевязывает — все делает не больно. И лекарства дает самые негорькие. И мама ее полюбила, и дедушка. Но вот однажды к нам прибежала соседка и стала потихоньку что-то рассказывать маме. У мамы сразу стало испуганное лицо. Мне было интересно узнать, что сказала маме соседка, но она говорила очень тихо, и я ничего не расслышал. Потом я узнал, что жена дяди Дурды уехала в Ашхабад. А еще через несколько дней я пришел из школы домой и увидел, что мама плачет. Правда, как только я вошел, она быстро вытерла слезы, но глаза у нее были красные.
„Что случилось?“ — спросил я.
„Ничего… Ничего не случилось, детка. Иди играй“, — отвечала мама. Но я ведь не ребенок, понимаю, что если бы ничего не случилось, она бы не плакала. Тогда я стал приставать с расспросами к Тазегуль. Она тоже сначала не хотела ничего говорить, но потом не выдержала — наверное, ей нравилось, что она большая и все знает. Она напустила на себя важный вид и сказала:
„Ты можешь поклясться, что никому не скажешь?“
„Ба, да я ведь мужчина!“
Тазегуль нахмурилась, и я испугался, что она разозлится и ничего мне не расскажет. Она всегда злится, когда я напоминаю ей, что я не девчонка, а мужчина. Наверное, ей обидно, что она хоть почти взрослая, а все равно девчонка.
„Тоже мне еще, мужчина, — проворчала она. — Поклянись, что будешь молчать!“
Я согласен был на все. Поклялся, что никому не скажу. И Тазегуль сдержала свое слово. Она наклонилась ко мне и прошептала:
„У дяди Дурды жена сбежала!“
„Подумаешь, какая важная новость! — чуть было не закричал я. — И это все, что ты хотела мне сказать?“ Я думал, она и в самом деле что-нибудь интересное мне скажет. Про жену дяди Дурды я и без нее знал. Вот уже несколько дней все соседки об этом судачили. Уехала, мол, докторша потому, что в ауле негде танцевать и кино всего два раза в неделю привозят. Не то что в городе. Там хоть каждый день ходи в кино. Соседки дружно осуждали жену дяди Дурды, и сам он ходил грустный. Но тут Тазегуль и в самом деле удивила меня:
„А о том, что дядя Дурды уехал следом за женой, ты знаешь?“
Вот этого я не знал. Эту новость я услышал только что от Тазегуль.
„Он поехал, чтобы привезти жену назад, а вместо этого сам остался в городе!“
„А тебе откуда известно?“
„Дедушка письмо получил. Дядя Дурды написал: „Я вынужден был остаться в Ашхабаде. Пока мы живем у тещи, но вскоре получим квартиру и возьмем тебя в город“. Дедушка очень рассердился, — продолжала рассказывать Тазегуль. — Дядя Дурды прислал дедушке деньги, но дедушка не взял их. „На что мне деньги, — сказал он. — Мне не деньги его нужны, мне он сам нужен…“
Теперь мне стало понятно, почему плакала мама. Прошло немного времени после отъезда дяди, и папа с мамой уговорили дедушку, чтобы он переехал жить к нам. А его дом закрыли и заколотили досками крест-накрест. Дедушка стал жить у нас. Я был очень рад, потому что люблю дедушку. Я и раньше бегал к нему каждый день. А теперь и бегать не надо, он всегда рядом. Однажды, когда мы с дедушкой были дома одни, я спросил у него:
„Деда, а когда теперь дядя Дурды приедет к нам?“ Спросить-то спросил, но тут же и пожалел об этом, потому что дедушка прикрикнул на меня:
„Нет у тебя дяди Дурды!.. Нет больше у тебя этого дяди!“ — И он выплеснул из пиалы остатки чая.
Мы оба помолчали. Потом ему стало жаль меня, он погладил меня по голове и ласково сказал:
„Нельзя называть сыном человека, который оставляет одного своего старого отца. Для меня теперь все равно, есть он или нет его…“
Я думал некоторое время. Мне кажется, что здесь дедушка неправ. Во-первых, он не одинок. Есть мы. И особенно мама очень заботится о нем. „Папа, чего тебе недостает?“, „Папа, одежда у тебя уже грязная, смени“, „Папа, я приготовила лапшу, как раз по твоим зубам…“
А если на то пошло, то дядя Дурды прислал ему денег. Написал, как получит квартиру, заберет его к себе. Что же ему еще надо? Живи себе в свое удовольствие в Ашхабаде! Я не смог удержаться, чтобы не сказать этого вслух.
„Деда, но ведь в Ашхабаде жить очень хорошо. Поехал бы. Я даже завидую тебе. Каждый день будешь газированную воду с сиропом пить“.
„Я в
