Алекс Мустейкис - Experimentum Crucis
Агасфер улыбнулся.
-- Ты считаешь свой мир реальностью, не так ли, но ведь весь этот мир не больше, чем комплекс твоих ощущений... комплекс неизвестно откуда взявшихся сигналов. Исчезнет он, -- исчезнет и весь твой такой реальный мир.
-- Этому рассуждению сотни лет, -- безразлично заметил Мартин, -- и от него ничего не изменилось в мире...
Ему не хотелось ни спорить, ни доказывать что-то кому-нибудь, пусть даже себе. Хотелось сбежать вниз, с обрыва, бросить одежду на траву и окунуться в прохладные воды этой реки. А потом долго лежать на теплом песке, покусывая травинку, смотреть в бездонное небо, как там медленно движутся и растут, набухают кучевые облака. Жить -- принимать жизнь такой, какая она есть, не выдумывая химер, не задавая вопросов, ощущать ее дыхание всем своим существом -- это ли не высшее счастье на земле? Однако Агасфер ему чем-то мешал, оставляя где-то в глубине души чувство недовольства, мешающее сделать шаг, махнуть на все рукой и кинуться получать удовольствия от этого такого реального и доброго мира. Ему надо было что-то сказать, отгородиться привычной формулой, найти спасительное заклинание...
-- Наши ощущения -- отражение материального мира, -- сказал в пространство Мартин.
-- Ах, мы занялись философией, -- ласково откликнулся Агасфер. -- Ну что ж, тогда будем последовательны. Это всего лишь гипотеза, мой дорогой. Равно как и обратное утверждение. И это такая гипотеза, Мартин, что вряд ли кому удастся ее доказать. Да, все твое -- это отражение, но чего? Действительности или фантомов, рожденных в глубинах твоего же сознания? И разве самое первое отражение доходит до тебя? А не те жалкие лучики света, тени на стене пещеры, которым посчастливилось пройти каким-то чудом через зеркальный лабиринт твоего мозга? А где вообще находишься ты? Может, и тебя-то самого нет, а есть лишь метание пойманного в ловушку зеркал света, тщетно стремящегося вырваться наружу? Ты принимаешь интуитивную гипотезу, мой друг, потому что тебе больше ничего не остается делать. И также ты стараешься забыть это, потому что таков единственный выход. Забыть, придумав себе кучу слов о том, что такое реальность и что такое материя.
-- Материя есть объективная реальность, данная человеку в ощущениях и существующая независимо от них, -- глухо сказал Мартин.
-- Вот-вот. Данная. Чем или кем -- данная? Реальным миром или кусочком твоего мозга, на который твое сознание влияет еле-еле или совсем не влияет? Вот тебе пример независимого существования!
-- Но что же я тогда вижу, слышу, чувствую? -- устало спросил Мартин.
-- Быть может, весь твой мир -- это всего лишь некоторый комплекс логических конструкций, развивающийся по определенным законам, рано или поздно приходящий к абсурду, и затем -- крушение всего и строительство нового комплекса.
-- А откуда же берутся эти законы?
-- Их формирует твоя память.
-- Память? Воспоминания -- о чем? Значит, что-то реальное все-таки было, раз я это помню?
Агасфер ничего не ответил. Он снисходительно усмехнулся, махнул рукой и решительно зашагал вглубь леса. Мгновение -- и он скрылся из вида, оставив за собой, как ни странно, последнее слово в этом разговоре.
Мартин сделал несколько шагов вслед за ним, но остановился. Кое-что показалось ему более важным, чем продолжение этой странной беседы. Лес напомнил ему древний храм, сохраняющий в своей сумрачной глубине удивительные тайны и откровения прошедших тысячелетий. Стволы сосен, прямые, как колонны, уходили вверх, поддерживая на невообразимой высоте ажурный свод, сотканный из сплетения веток, зеленой дымки хвоинок и кусочков голубого неба. Свет солнца, такой яркий и прямолинейный, сталкивался с завесой мохнатых ветвей, дробился, и клубами опускался вниз, создавая таинственный полумрак. Опавшая хвоя пружинила под ногами, как диковинный ковер. Голова Мартина легко кружилась от прикосновения к неосознаваемым в обычные дни тайнам природы. Он прислонился к одной колонне из белого, с легкими сероватыми прожилками мрамора. Запрокинув голову, долго вглядывался вверх, в сверкающую тысячами огней люстру, в витражи, кольцом опоясывающие свод, в изящные барельефы на своде и колоннах. Звучал храмовый орган. Это была величественная, умиротворяющая музыка, одновременно знакомая и незнакомая мелодия, полная светлой тоски знания о бренности земной жизни. Она заставляла задуматься над смыслом бытия, вечностью времени и бесконечностью всех измерений пространства, над огромным числом не поддающихся пониманию истин, окружающих нас с рождения. Разноцветные лампы, висевшие под потолком, вспыхивали в такт органным пассажам, грохоту ударника и визгу электрогитар. В зале было нестерпимо душно, он был переполнен народом. Мартина все время толкали, но он не обращал на это внимания, его руки крепко обнимали странное существо в цветастой майке, с длинными светлыми, как будто выжженными солнцем, волосами, ярко крашеными губами и отсутствующим взглядом. Мартин чувствовал, как плотно облегают джинсы ее тело, он ощущал исходящий от нее запах дорогих духов и дешевого портвейна. Все вокруг вихлялись под нестерпимо громкую полумузыкальную полифонию, и Мартин старался не отстать от всех в захватывающем угарном экстазе толпы, беснующейся в тесном, полутемном, полном дыма сигарет и вспышках цветомузыки пространстве. Если он поднимал глаза, то сквозь частокол вскидываемых рук видел на возвышении огромные колонки с динамиками в рост человека, они-то и выплевывали в толпу сотни ватт завывающих звуков. И среди тумана этих звуков казалось Мартину, что он вот-вот уловит какую-то важную мысль, невыводимую из всего окружающего, но в голову лезло только то, что он видел и слышал вокруг. Эти звуки, крутилось в голове у Мартина, делают воздух плотным и непроницаемым, они отделяют людей друг от друга в такой тесной толпе, но и этого им мало, они разъединяют прошлое и будущее. Здесь, в этом зале рвется связь времен. Здесь остается только одно настоящее, но и оно дробится стробоскопом на отдельные не связанные с собой мгновения. Для этой толпы не существует ничего, кроме одного мига, сверкающего и пустого, ее задача -- получить из него как можно больше удовольствия, и как же оно убого! Все они желают забыть обо всем, утонуть в многодецибельном наркотике и полуживотных сексуальных движениях. Где смысл существования любого из этого сборища, какие у каждого из толпы цели, мечты, желания? Не может быть, чтобы их вообще никогда не было. Оглушенные музыкой и собственным состоянием, многократно усиленным толпой, люди дергались в такт содроганиям динамиков, ни о чем не желая думать, ни о чем не желая помнить. А над всем этим безумным морем, как утес, возвышался мерцающий десятками разноцветных огоньков пульт, крутились световые блики на катушках, и некто знакомый с садистской улыбочкой на лице выкручивал до отказа регулятор громкости... Я хотел всего лишь войти в воды реки, я не хотел всего этого! -- мысленно вскричал Мартин, уступая натиску волн и уходя в глубину.
Очередная грохочущая волна нахлынула на берег и оставила Мартина с его подругой за одним из столиков. За другими столиками тоже сидели люди, перемигивались, обнимались, наливались алкоголем или просто тупо смотрели в пространство перед собой. Странное дело -- Мартин не только видел и слышал этих людей, он их чувствовал, читал их мысли, мог двинуть рукой любого человека, как своей. Он уже не заключался в одном себе, он был растворен в мире, и за этим залом угадывался другой, тоже какая-то часть Мартина, и третий... Странный мир -- цепочка залов, похожих друг на друга, как две капли воды. И Мартину казалось, что так было всегда, только раньше он просто не умел переступать невидимую грань, отделяющую его как часть своего огромного мира от своего, конечно же, своего реального бытия всей этой маленькой вселенной. Отдельные его части были в некотором роде самостоятельны и что-то там делали без его, Мартина, непосредственного участия, но тем не менее все они целиком были подвластны тому, кто и составлял в единственном числе этот мир -- Мартину. И Мартин забавлялся, наблюдая за их поведением, -- они веселились, тешили себя самостоятельностью и чувством свободы выбора, не догадываясь истинной причины их поступков, не зная, что в любую секунду по желанию Мартина они могли стать совершенно другими, оказаться в совершенно другом зале, они вели бы себя по-другому, помнили о другом... Но были бы именно они теми другими людьми? Этот вопрос показался Мартину заслуживающим внимания, хотя бы из-за его неясности, и он уже собирался что-то предпринять, но ему помешало то, что за одним из столиков он увидел себя. Мартину даже стало жалко того, другого Мартина, сидящего с какой-то девушкой и наливающего ей шампанское. Ведь он изменится так же, как и все, и не заметит изменения... Вот девушка уронила кружевной платочек, и Мартин тут же нагнулся и поднял его. Их мысли были примитивны, намерения -прозрачны, они и не подозревали, насколько хрупок был весь их реальный мир. Но что бы стало от того, узнай бы тот Мартин все, что было в его большом сознании? Ничего абсолютно не изменилось от перемены мест... Все так же Мартин сидел за тем же столиком, и его девушка рассказывала ему о недавнем спектакле. Восторженность захлестывала ее, не столько от спектакля, сколько от того, что она сидит с Мартином за одним столиком, смотрит на него, говорит с ним. Но Мартин не замечал таких мелочей. Мартин тоже смотрел на нее. Какая она красивая в этом новом белом, воздушном платье с кружевами, которое так великолепно развевалось, когда они только что танцевали мазурку. Она догадывалась, какое производит впечатление, это было видно из того, каким она изысканным, слишком свободным жестом пригубила шампанское из высокого, сверкающего разноцветными искрами бокала.
