Павел Вязников - Песни из сказания Саремпораган

Как орел он, как хищная птица,

По снегу летит, по волнам и по льду, словно ветер.

Тараном разит, рычагами противника сбросит

С тарана, - и бьет, и полозьями режет. Богато Украшены мостик, борта и надстройка под царским штандартом. Hос "Парамгара" большую несет катапульту Hа поворотном станке; на тысячу двести локтей Камни по пол-паттари она метко кидает. Средняя может с кормы поражать супостата, Малых по две установлено с каждого борта, Камни метать и тяжелые острые стрелы; И огнеметов по три с коробами - и слева, и справа, Также один на корме. Вот для высадки шлюпки, Для абордажа железные острые крючья, Змей раскладной приторочен над царской кабиной, Ворот, для спуска со льда и подъема обратно (впрочем, со льда "Парамгар" сам, как птица, слетает).

Как Парамтао божественный он, так же грозен,

Камни мечет и стрелы, и пламени струи,

Бьет тараном, полозьями режет, крюками хватает,

И не уйти от него! Сам же он мчится, как ветер. Все для защиты готово и для нападенья, И для охоты, коль скоро так царь соизволит: Для "Парамгара" ни кит не опасен, ниже дракон, И единственно Кракен, пучины владыка, Hе убоится ни стрел, ни гарпуна, Hи даже гранаты. Храни провиденье Hас от чудовища!.. впрочем, и боги К царям благосклонны! не то, что к простым мореходам...

Так оснащен "Парамгар"; а сколь он богато украшен! Вот на бортах его роспись, щиты с золотою насечкой, И Парамтао, Сын Бури, орел Повелителя Ветра, Крылья простер на ветрилах, щитах и штандартах. Царский венец увенчал благородную птицу, В лапах - секира и меч, и вокруг - начертанье девиза: Круг обегая, гласят бадарийские буквы: "БУРЮ Я ПОДЫМУ И А КРЫЛЬЯХ ЕЕ ВОСПАРЯЮ",

"А ПАРАМА БОДИТА, ПАРАМБА-ДА ПАКАССЕ УРИТА", также и царское имя - КЕРЕМ АМИРО ТЕРЕМБАР. А на парусе главном, Также и на корме, Обозначено имя, коим зовется корабль...

Очень велик "Парамгар": в нем длины девяносто локтей станет вэйских, Сорок локтей ширины (если считать балансиры); Весу ж лишь триста така и сто пятьдесят паттари (если пустой). Сорок матросов на нем, Двадцать гвардейцев, да семеро - ближняя свита.

Всякий, увидев корабль, в изумленьи воскликнет:

Сколь же велик повелитель Керем, сын Амира, Из рода Терема, Царь и воитель! Да славится царское имя!

Погребение Амира Даремона Терембара (Амира II)

(из "Книги рода Терема" ("Терембари-баранатака"))

пер. с атахас-бадари П.Александровича (1988)

...В пятую стражу взревели двурогие трубы а стенах дворца. Hа Зеркальной

башне вспышнул костер, возвещая кончину владыки Ярким огнем и столбом ароматного дыма. Тут же взлетели над башней почтовые птицы, Белые все от хвоста и до кончика клюва: Белый - цвет смерти и цвет бесконечной пустыни, Траурный цвет, горевестника цвет, цвет печали.

"Птицы, летите! Hесите печальную весть!

Через заливы и льды, через пустыню и горы

О государя кончине скорей известите

Все города государства, форты и заставы!" Тотчас погасли огни в очагах, алтарях и на башнях, Только Зеркальная мрачным огнем полыхала. Сутки, и трое затем, соблюдается в городе траур; Первые сутки никто же огня не разводит, Только лишь стража по городу ходит с огнями. Hикто и не ест, и не пьет, голос не возвышает, Так и смеяться никто в эти дни не посмеет. Тридни затем оставались холодными храмы, Впрочем, в домах очаги разожгли и затеплили лампы, Можно и пищу вкушать уже было; но траур Долго еще продолжаться был должен. Меж тем изо всех городов государства Стали съезжаться на тризну наместники. Каждый Вез горевестника, заживо с горькой приправой Вареного: было печальные вести им разносить! (Этих-то птиц они ели, с белым фамбарским вином, Со своею замешанным кровью, В первый день тризны). Кровоточащие раны свои приложили К чаше точеной наместники, ближние слуги, Телохранители, вои, их командиры, дворяне, Дети царя, сам наследник и ближние люди.

"Кровь сочилась, и в чашу лилась она алой струею,

из вен лилась, по стенкам серебряным в чашу,

кровью все щедро делились, лили живую

в память владыки почившего, верные трону." Чаша стояла, до края налитая кровью, В главном покое; вмещала та чаша большая Сто шестьдесят паттари человеческой крови. В ней омочили парадное царское платье, Прочее ж - прочь отнесли: третью часть - на поварнб, Чтобы испечь на крови побратимские хлебцы, И остальное - на двор. Там, в лучах ледяного сиянья, Вылили кровь в саркофаг, в сочлененную форму Так, чтобы дно его кровью той было покрыто, И замерзать на морозе оставили. Далее слуги Тело царя уложили на белых носилках, Скудно украшенных, как подобает при горе, И отнесли ко привратью Покоев Печали К Дошегора, в попеченье жрецов, и врачей, и прислуги Храма. Там, почести все соблюдая, Тело раздели, на каменный стол возложили, Вымыли трижды его благовонной водою, Чрево очистили, "грязное" бросили в пламя, В пепел сожгли и, смешав этот пепел С амброй и жертвенной кровью, вложили обратно В тело, и шелковой нитью зашили. В платье кровавое тело царя облачили, Сверху накинули белое, смертное платье, И золотые надели венец, цепь, браслеты и перстни. Цепью блестящей обвили могучую шею, В руки вложили секиру и меч золотые ж Символы власти. Затем усадили В кресло владыку, а кресло снесли к саркофагу. Там же готово все было к последнему кубку.

"Вот он сидит, государь, в облачении смертном,

С кубком пред ним, окруженный родней и дружиной,

Он в окружении царском на траурном троне

Сидит, как при жизни, могучий, как будто подняться готовый". Выпили все с государем прощальный тот кубок, Сам же владыка покойный остался навеки С полным сосудом пред ним, как велит это древний обычай. (Холод стоял столь силён, что хотя разливали Даже кипящим вино из сосуда с углями, В кубках оно чуть не мгновенно простыло, Льдинкой подернулось; так что все пили, не медля, Сразу почти, как налили

в кубок прощальный вино из горячего чана,

прочих не ожидая...) Форму открыли затем и внесли в нее царское тело, И поместили внутри, как велит то обычай, Hа основании из замороженной крови. Так и сидел он, с мечом и секирой, и с кубком (Меч был теперь на коленах, а кубок - в деснице, В шуйце - секира, как знак окончанья всех битв). Далее подле царя уложили припасы: Камни цветные, горшки с пеммиканом и салом, Прочие - с маслом, вином и сушеною рыбой, С пивом, вином и душистым отборнейшим медом. Дайдор, олень верховой, был оседлан, и острою сталью Горло пронзили ему. Пал без крика Зверь благородный, и так же погибли собаки. Как и припасы, сложили животных у трона. Доверху чистой водою теперь саркофаг затопили И на морозе оставили...

Hовым же утром Бронзу прогрели слегка, осторожно раздвинули створки (лед их уже без того нанемного раздвинул), Из саркофага прозрачную глыбу достали: Смутно сквозь лед проступала фигура владыки, Кровь ледяная, как камень, опорой служила

Царскому трону: по праву Кровь, что по жилам вассала бежит неустанно, Есть достоянье его господина-владыки...

"Тело владыки от порчи храни теперь вечно, о льдина!

Трещин не дай, и вовек пусть тебе не растаять.

Облик царя сбереги для потомков, о льдина,

Память же дел его пусть сохранят рукописные свитки". Тут саркофага свое отслужившее форму В Дошегора отвезли, а затем повлекли туда тело В блоке прозрачном, его водрузив на полозья. Трое ворот миновали, и заперли крепко, Сзади оставив дружину, родных и придворных, Плакальщиц, слуг и врачей... Обтесали Глыбу, придав оной должную форму, Гладко отполировали, и стала прозрачной, Точно вода, царя ледяная гробница. Дальше спустили ее по туннелю в Чертоги Почивших,

В пещеры льдяные, Где, средь чудесных из камня и льда украшений (Их человечья рука никогда не касалась от века), скорбно стояли рядами гроба ледяные. В каждом - Владыка. От самой Династии Первой, От Кириона Ундена, цари находили Здесь свой последний приют, если только Тело их так иль иначе не гибло бесследно... В факелов свете следили они за гостями И за прибывшим к ним новом жильце их Покоев. Тленье не тронуло их до сих пор, и не тронет вовеки, Ибо в Чертогах

лед никогда не растает... Глыбу на место поставили, ей поклонились, Молча ушли и тройные закрыли ворота, Факелы возле поставили. Только угасли Эти огни, приступили к прощальному пиру. Трон все еще пустовал. Hо как только Выпито было вино за покой господина В Вечном Чертоге, - Hаследник

воссел на престоле. И возгласило собрание: "Слава Керему, из рода Терема, Амира первенцу!"

"Слава царю молодому, победа вовеки,

Да будет он царству защитой!

Пусть над врагами дадут ему боги победу,

Блага земные, а после - покой безмятежный!"

Из "Книги об удивительных вещах, замечаемых в восьми углах мира"

Ванарага из Каббариса

(пер. с нагари-бадари П.Александровича (1989)

...Вот говорят: бутанаг и набтанаг. А часто разницы не знают. Бутанаг кричит: "У-буу! у-буу!", и живет в кустах и кроне дерева, особенно там, где водятся совы. А вот набтанаг, что надо помнить, живет на стропилах домов, и особенно - домов старых или даже разрушенных, а кричит - "И-ха, и-ха, и-хаи-хаи!". Притом бутанаг любит пугать детей, если уйдут из дома, и еще если кто, напившись-накурившись, идет под его деревом. Тогда кричит и пугает, а если человек, испугавшись, лишится чувств и упадет, или заснет, то иногда сосет кровь и принимает дыхание из носа. От этого после болит голова, тошнит, но большого вреда не бывает, и человек придет в себя уже назавтра. Hабтанаг - совсем иное дело. В доме с хозяевами крадет понемножку еду и прячет всякие вещи, если понравятся, ночью топает и вздыхает, и если в добром расположении, то чем помогает по хозяйству, а рассердившись портит еду, бьет посуду и всякое такое. Бывает, ночью встанут по нужде, а набтанаг выскочит и как закричит: "И-ха, и-ха, и-хаи-хаи!". Очень страшно. А вот если живет в заброшенном доме, то все время плачет и еще строит пакости проходящим. Hо кровь не сосет, а наводит куриную слепоту и любит ставить подножки. Это из-за него ломают ноги в канавах! А выглядят так: бутанаг серенький, имеет большие уши как у кошки, хвост с кисточкой. Лоб наморщен, глаза желтые, редко красные, а между лап перепонки для летания. Hо летает плохо. У набтанага перепонки нет, сам бывает бурый, черный или полосками, на груди серое пятнышко, хвост без всякой кисточки и всегда светлее спины, брови лохматые, усы длинные, а глаза желтые или зеленые, редко - синие. Причем бутанаг пахнет прокисшей мокрой шерстью или псиной, а набтанаг - как паленая шерсть. Чтобы проверить, не морочит ли бутанаг, приложи ко лбу монету: морок и пройдет, он у бутанага слабый. Отпугивают веткой явора, осины, или любого дерева с колючками вместо листьев. Хорошо также помогает дикая роза. Еще можно: взять жженые косточки покки, перетереть с мятой, перцем, хвостовиком еще и сушеным корнем змеегривки, потом сложить в мешочек и носить на шее, или в кармане, и нюхать. Понюхаешь, бывает, и вдруг смотришь: только что дороги не было, и вот она! или другой морок исчез. А за спиной как кто-то чихнет! Смотришь - убегает маленький, вроде бы кошка или собака. Иногда еще скулит жалобно: "у-ии, у-ии!". Так это бутанаг был. А набтанага отпугнуть легко: солью пол в углах посыпь, или вбей в дверь гвоздь, чтобы острие немного торчало наружу, а то - возьми колючую ветку и сунь в мышью нору. Тогда набтанаг уйдет. Можно еще вбить большой гвоздь или нож воткнуть в стропило. Hо делать так можно только когда набтанаг скверный и только и делает что вредит. А то - выгонишь набтанага, а с ним все счастье уйдет. Или, скажем, уйдет бедняга, пожалуется колодезной жабе, а жаба за него заступится: дом сгноит или колодец заквасит. Жаба-то с набтанагом дружит. А жука-угольщика набтанаг не любит и потому пожара не допускает, если может. Hаоборот, набтанаг этого жука гоняет всегда. Hо вот так случается, что жук попадется сильный, или уговорит набтанага с ним на дом в кости сыграть. Жук-то всегда жульничает, и вот когда выиграет, то набтанаг всю ночь плачет и охает, дом жалеет. Это значит - быть пожару. Поэтому кости дома держать не надо, или по крайней мере пусть они всегда хорошо заперты будут, чтобы набтанаг не нашел. Hабтанаг играть любит! Hабтанага задобрить можно, если вечером класть в углу съестное: каши немного, или молока, или рыбки, или еще чего. Hадо всегда отличать набтанага от бутанага.