Томас Пикок - Усадьба Грилла
Его преподобие не сразу нашелся с ответом. Сам он знал немного французский, лучше итальянский, будучи поклонником рыцарских романов; познаниями же в греческом и в латыни он с кем угодно мог поспорить; но его более занимали мысли о положении и характере нового знакомца, нежели литературные суждения, им высказываемые. Он недоумевал, отчего молодому человеку со средствами, достаточными на то, что он сделал, понадобилось делать все это и устраивать кабинет в одинокой башне, вместо того чтобы порхать по клобам и пирам и в прочих суетных забавах света. Наконец он возразил для поддержания беседы:
- Порсон был великий муж и dictum его повлиял бы на меня, вздумай я заняться немецким; но такого намерения у меня никогда не бывало. Однако ж не пойму, зачем вы поместили кабинет не во втором этаже, а в третьем? Вид, как справедливо вы заметили, превосходный отовсюду; но здесь в особенности много неба и моря; и я бы отвел на созерцанье часы одеваний, раздеваний и переодеваний. Утром, вечером и полчасика перед обедом. Ведь мы замечаем окружающее, производя действия, разумеется, важные, но от повторения ставшие механическими и не требующие усилий ума, тогда как, предаваясь чтению, мы забываем все впечатления мира внешнего.
- Истинная правда, сэр, - отвечал хозяин. - Но помните, как сказано у Мильтона:
Порой сижу у ночника
В старинной башне я, пока
Горит Медведица Большая
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот… {29}
Строки эти преследовали меня с ранних дней и побудили наконец купить эту башню и поместить кабинет в верхнем этаже. Есть у меня, впрочем, и другие причины для такого образа жизни.
Часы в кабинете пробили два, и молодой человек предложил гостю пройти в дом. Они спустились по лестнице и, перейдя вестибюль, очутились в просторной гостиной, просто, но красиво убранной; по стенам висели хорошие картины, в одном конце залы стоял орган, в другом - фортепьяно и арфа, а посредине был изящно сервирован завтрак.
- Этой порою года, - сказал молодой человек, - я ем второй завтрак в два, а обедаю в восемь. И потому по утрам у меня выдается два больших промежутка для занятий и для прогулок. Надеюсь, вы разделите мою трапезу. У Гомера, сколько помнится, никто не отказывался от подобных предложений.
- Поистине, - отвечал его преподобие, - довод ваш веский. Я с радостью соглашусь. К тому же от прогулки у меня разыгрался аппетит. - Да, должен вас предупредить, - сказал молодой человек, - прислуга у меня только женская. Вы сейчас увидите двух моих камеристок.
Он позвонил в колокольчик, и означенные особы не замедлили явиться; обеим было не больше семнадцати лет, обе были прехорошенькие и просто, но очень мило одеты.
Из расставленных перед ним кушаний доктор отведал языка и немного холодного цыпленка. Мадера и шерри стояли на столе, но юные прислужницы предложили ему еще бордо и рейнвейну. Доктор принял по вместительной чаше из прекрасных ручек обеих виночерпиц и оба сорта вина нашел превосходными и в меру прохладными. Больше пить он не стал, боясь отяжелеть перед дорогой и опасаясь помешать предвкушению обеда. Не забыт был и пес, во все время завтрака выказывавший пример благовоспитанности. Наконец его преподобие стал раскланиваться.
- Надеюсь, - сказал хозяин, - теперь я вправе задать вам вопрос гомерический: Τίς; Πόθεν εἰς ἀνδρῶν? {Кто ты и откуда? (греч.).}
- Совершенно справедливо, - отвечал доктор. - Имя мое Феофил Опимиан. Я доктор богословия и пресвитер в соседнем приходе.
- Я же всего-навсего, - отвечал молодой человек, - Алджернон Принс. Я получил в наследство кое-какие деньги, но без земель. И вот, воспользовавшись открывшейся возможностью, я купил эту башню, устроился по своему разумению и живу как мне хочется.
Его преподобие собрался уходить, мистер Принс, предложив немного проводить его, кликнул своего пса, тоже ньюфаундленда, который немедля завязал дружбу с докторским псом, и двое господ отправились в путь вслед за веселыми собаками.
1. ГЛАВА IV
ЛЕС. РАССУЖДЕНИЕ О ВОЛОСАХ. ВЕСТАЛКИ
Mille hominum species, et rerum discolor usus:
Velle suum cuique est, neс vote vivitur uno.
Persius
Тысячи видов людей, и пестры их способы жизни:
Все своевольны, и нет единых у всех устремлений {3}.
Преподобный отец Опимиан:
- Как при таком доме вы обходитесь одной женской прислугой. Мистер Принс:
- Не менее странно, быть может, что все семь - сестры и дочери старой четы, служившей покойным моим родителям. Старшая мне ровесница, ей двадцать шесть лет, так что все они выросли вместе со мною. Они прекрасно ладят и делят все заботы по хозяйству. Те, которых вы видели, - самые младшие.
Преподобный отец Опимиан:
- Если и остальные столь же проворны, прислуга у вас прекрасная: но семь молодых женщин в хозяйстве молодого холостяка - ибо, я полагаю, вы холосты (мистер Принс кивнул утвердительно) - есть странное нововведение. Нельзя полагаться на снисходительность света. Мистер Принс:
- Свет никогда не угадает добрых побуждений там, где может заподозрить дурные. Я не хотел намеренно бросать вызов его предрассудкам. Я не хотел выставляться чудаком. Но не стану же я отказываться от своего образа жизни только оттого, что он отклоняется от общей дороги - “Le Chemin du Monde”, как один француз назвал комедию Конгрива {Congreve, le meilleur auteur comique d’Angleterre: ses pieces les plus estimees sont “Le Fourbe”, “Le Vieux Garcon”, “Amour pour Amour”, “L’Epouse du Matin”, “Le Chemin du Monde”. - Manuel Biographique par G. Peignot. Paris, 1800. [Конгрив, лучший комический автор Англии; наиболее известные его пьесы: “Плуг”, “Старый холостяк”, “Любовь ради любви”, “Невеста утра”, “Пути светской жизни”. Биографический справочник Г. Пеньо 3I. Париж, 1800 (фр.)]. (Примеч. автора).}. Эти семь девушек, однако, живут здесь, уверяю вас, как жили бы они в самом храме Весты. Особое стечение обстоятельств побудило меня к такому хозяйству и его позволило; но отказаться от него, ни сократить, ни расширить не заставят меня никакие соображенья.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы намекнули, кажется, что кроме Мильтоновых стихов есть и другие причины, почему вы живете наверху башни?
Мистер Принс:
- Я читал, что так жил один чудак {32}, не допуская к себе в святая святых никого, кроме не то дочери, не то племянницы, уж не помню, и лишь изредка снисходя до разговора с гостем, сумевшим склонить юную леди к посредничеству. Наконец она представила ему одного господина, который затем предложил ей руку и сердце, добился согласия затворника (забыл, как его звали, я всегда называю его лорд Нуармонт {33}) на брак и ее увез. Вдобавок отшельник избавился, верно, от какой-то давней обиды, либо разгадал какую-то тайну, - словом, он вернулся в мир. Не знаю, где я это прочел, но я всегда намеревался жить, как лорд Нуармонт, когда стану достаточно разочарованным.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы похожи на разочарованного меньше всех, кого случалось мне встречать; и, не имея ни дочери, ни племянницы, имеете семь звеньев вместо одного, связывающих вершину вашей башни с миром внешним.
Мистер Принс:
- Все мы рождены для разочарования. Счастие наше ему не помеха. Довольны мы не тем, что есть, но тем чему должно быть. Можно разочароваться и в повседневности; если же нет, можно создать себе недостижимый идеал и обидеться на природу за то, что она не дает нам того, чего дать не может. Такое разочарование неразумно, но все разочарование.
Преподобный отец Опимиан:
- Так разочаровались жители Готама {34}, когда не смогли выудить из моря луну.
Мистер Принс:
- Да, именно так, и многие попадают в положение жителей Готама, хоть немногие готовы в этом признаться.
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, я чересчур прозаичен, чтобы сочувствовать вполне столь тонким материям; однако взгляните, каков тут лес! Взгляните на тот старый дуб и оленя с ним рядом, и какие долгие, густые ряды папоротника взбегают на пригорок к березовой роще, и как играют тени на стволах, как сверкает наперстянка. В таком месте поэту может явиться гамадриада.
Мистер Принс:
- Все это прекрасно сейчас, но, быть может, чересчур прекрасно для будущего. Рано или поздно лес вырубят; оленей выгонят или изведут; деревья выкорчуют или огородят. Вот вам и новая почва для разочарования. Чем больше восхищаемся мы всем этим ныне, тем больше будем тогда об этом сожалеть. Любви к лесным красотам грозит ограждение лесов, и вместо гамадриады вашему взору может предстать плакат, грозящий наказаньем по всей строгости закона каждому, кто вздумает вторгнуться в огороженные владения.
Преподобный отец Опимиан:
- Позвольте, милый юноша, вот вы сами огородили же любимое место прогулок, - моих, да и не только моих. Плаката, о каком вы говорили, я не заметил; но его вполне заменяет внушительная ваша изгородь.
Мистер Принс:
- Верно; но когда кусок государственной земли предназначается на продажу, ясно, что кто-то его купит и огородит. Я-то хоть не испортил окружающего пейзажа; и мною двигала потребность замкнуться, а не запереть участок потому только, что он моя собственность.
