Златан огорчениях. - Я — Златан
Санела — моя единственная родная сестра. Она на два года старше. У нее сильный характер. Она придумала, как немного подшутить над матерью. Черт побери, ведь нельзя же бить нас по голове! Это же дикость. Мы отправились в магазин и купили целую связку этих ложек (очень недорогих), а затем преподнесли матери в качестве Рождественского подарка.
Не думаю, что она оценила шутку. Ей было не до юмора. У нее хватало других забот. Главное — чтобы на столе всегда была пища. На это уходила вся ее энергия. Нас была целая орава: помимо меня и старшей сестры, еще две сводные сестры (позже они уехали, и мы потеряли с ними какую-либо связь), а также мой младший брат Александр (мы звали его Кеки). Денег всегда не хватало. Да, собственно, не хватало ничего. И старшие не особо заботились о младших. На обед — вечная лапша быстрого приготовления с кет- чупом. Мы часто столовались у друзей или у моей тети Ханифы, проживавшей в нашем доме. Она первой среди всех наших род- ственников приехала в Швецию.
Когда родители развелись, мне не исполнилось и двух лет, поэтому ничего из тех событий не отложилось в памяти. Вполне возможно, это был не худший вариант. Как мне рассказывали, их брак нельзя было назвать счастливым. Часто случались ссоры, да и, по правде говоря, поженились они в основном ради того, что- бы мой отец получил вид на жительство. Вполне естественно, что после развода мы все остались жить с матерью. Но я очень скучал по отцу. C ним всегда было весело и нас к нему тянуло. Нам с Ca- нелой было позволено встречаться с отцом каждые две недели на выходные, он приезжал на своем синем «Опель Кадетте» и мы на-
Помимо длинного носа, у меня был еще один недостаток — я шепелявил. Мне назначили логопеда. В школу приходила жен- шина и учила меня правильно выговаривать «эс», и мне это каза- лось унизительным. Думаю, в тот период я желал каким-то обра- зом самоутвердиться и поэтому внутри меня все бурлило. Я не был способен усидеть на месте больше секунды и постоянно носился, как угорелый. У меня было чувство, что если я буду бегать доста- точно быстро, смогу избежать любых неприятностей. Мы жили в Русенгорде, районе, наполненном иммигрантами всех мастей — сомалийцами, турками, югославами, поляками — и немного шве- дами. Все вокруг изображали из себя крутых, и любая мелочь мог- ла мгновенно воспламенить.
Да и дома было не все просто, если не сказать больше. Мы жили на улице Кронман, на четвертом этаже, и я бы не назвал обстанов- ку в доме теплой или добросердечной. Никто вокруг не интере- совался: «Как ты провел сегодня день, малыш Златан?». Ничего подобного. Взрослые не помогали с домашними заданиями и не интересовались твоими проблемами. Ты был предоставлен само- му себе и не мог даже пожаловаться на жизнь кому-то близкому. Оставалось только стиснуть зубы, когда вокруг были бардак и по- стоянные ссоры, порой даже с рукоприкладством. Конечно же, возникало желание получить хоть немного сочувствия. Однажды я навернулся с крыши в детском саду. Я заработал синяк под гла- зом и весь в слезах побежал домой в надежде, что меня пожале- ют, погладят по головке или хотя бы скажут пару ласковых слов. А вместо этого получил пощечину.
— Что ты делал на крыше?
Это прозвучало не как «бедный Златан», а скорее как: «Иди- от чертов, ты забрался на крышу — вот тебе за это». Страшно обидно, вдвойне больно. Я убежал... У матери не было времени на утешения, по крайней мере не тогда. Она убиралась, пытаясь хоть что-то заработать. Она была трудолюбива и старательна, она костьми ложилась, но не могла заработать много. Ей приходилось тяжело, и, в придачу, все мы обладали ужасными характерами. Если в обычной шведской семье разговор за столом происходит приблизительно так: «Дорогой, ты не мог бы передать мне масло, пожалуйста», то у нас это прозвучало бы: «Дай-ка сюда молоко, болван». Помню постоянно хлопающие двери и плачущую маму. Она часто плакала. Я очень люблю ее. Жизнь ее была тяжелой: она убиралась по четырнадцать часов в сутки, и иногда мы помогали
После истории с Санелой мать снова ходила вся в слезах, а я просто ушел от всего этого и либо слонялся без дела по улице, либо играл в футбол. Не скажу, чтобы я был особенно перспектив- ным. Всего-навсего один из многих мальчишек, гоняющих мяч. Но порой на меня что-то находило. На поле я легко мог боднуть или лягнуть как соперника, так и товарища по команде. Но я был одержим футболом — это было мое, и я играл постоянно: в на- шем дворе, на стадионе, в школе во время перемен. Тогда мы по- сещали занятия в школе имени Вернера Рюдена. Санела ходила в пятый класс, а я — в третий. Думаю, не надо говорить, у кого из нас лучше обстояли дела с поведением. Санеле пришлось рано повзрослеть, чтобы стать второй мамой для Кеки и помогать забо- титься о семье после отъезда сводных сестер. Она взвалила на себя большой груз ответственности и вела себя примерно. Оттого-то я мгновенно и не на шутку встревожился, когда однажды раздался звонок с вызовом к директору, ведь он был адресован явно мне, а не моей правильной сестре. Тем не менее, в кабинет директора для разговора вызвали нас обоих. Если бы меня одного, я бы понял, а тут обоих. Что, кто-то умер? Что происходит?
Кажется, это было поздней осенью или в самом начале зимы. Мы шли по коридору, и меня мучили боли в животе. Помню так- же, что я был словно парализованный. Но когда мы зашли в каби- нет и увидели там сидевшего вместе с директором отца, я обрадо- вался. Отец пытался шутить, но было отнюдь не весело. Все было формально и чопорно, а я чувствовал себя очень некомфортно. Я мало что понял из сказанного в том разговоре, лишь то, что дело касалось отца и матери, и в этом деле не было ничего приятного. Лишь много позднее, работая над этой книгой, я смог сложить все детали того события воедино.
В ноябре 1990 года социальные службы провели собственное расследование, в результате которого отец получил право опеки надо мной и Санелой. Обстановка в доме матери была призна- на неблагополучной, и не столько по ее вине, должен заметить. Имелись и другие причины, но, в любом случае, это был удар, и мама была просто раздавлена. Неужели она потеряет и нас?! Ката- строфа! Мама плакала не переставая. Да, конечно, пусть она и по- бивала нас деревянными ложками, хлестала и не прислушивалась к нам. Да, ей не везло с мужчинами, ее преследовало безденежье и так далее. Но она любила своих детей! Просто она стала жерт- вой тяжелых обстоятельств, и, я полагаю, отец это понял. В тот правлялись в Пильдаммспаркен (парк в окрестностях Мальмё — прим, пер.) или на остров в районе Л имхамн, где угощались гамбур- герами и мороженым. Однажды отец раскошелился и купил нам по паре классных кроссовок «Найк Эйр Макс», стоивших больше тысячи крон (реально дорогих). Мои были зелеными, Санеле до- стались розовые. Ни у кого в Русенгорде таких не было, и мы чув- ствовали себя очень крутыми. Нам нравилось проводить время с отцом, и он давал нам немного денег на пиццу и кока-колу. У него была более-менее приличная работа и, кроме нас, еше один сын, Сапко. Так что он был для нас веселым воскресным папой.
Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Санела делала успехи в беге: она была быстрейшей на дистанции 60 м в своей воз- растной категории во всем Сконе (провинция на юге Швеции — прим. пер.). Отец был горд за нее и стал подвозить на тренировки. Он наставлял: «Молодец, Санела. Но ты способна на большее». Это было в его стиле — «Давай, давай, не расслабляйся!». В тот день я тоже был в машине. Отец вспоминает, что сразу же заметил что-то неладное. Санела все время молчала и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Что стряслось? — спросил отец.
Ничего, — ответила она, но отец переспросил, и Санела все рассказала.
Не буду вдаваться в детали, что произошло — это ее дело. Но мой отец — он как лев: если что-либо случается с его детьми, осо- бенно с Санелой (единственной дочерью), он приходил в ярость, и тогда начиналось... Расспросы и допросы, расследования социаль- ных служб, тяжба за опекунство и прочая гадость. Я тогда мало что во всем этом понимал, — мне едва исполнилось девять.
На дворе была осень 1990 года. От меня скрывали всю эту исто- рию, но у меня тоже были свои предчувствия. Дома было неспо- койно — ну, это не впервые. Одна из моих сводных сестер подсела на наркотики (на какую-то тяжелую дрянь), и прятала их дома по разным углам. Вокруг нее постоянно царил беспорядок, какие-то подозрительные личности названивали ей, и было тревожно из-за того, что может случиться что-то нехорошее. А однажды за хра- нение краденого была арестована мама. Кто-то из «добрых» зна- комых то ли отдал, то ли подарил ей какие-то бусы, а она, ничего не подозревая, их приняла. Вещь оказалась краденой, вскоре на пороге появилась полиция, и ее забрали. Детали помню смутно, но ощущение точно было жутким: «Где мама? Почему ее нет?».
то — видимо, женщины. Здесь были телевизор, диван, книжная полка и две кровати. Ничего лишнего, никакого комфорта и уюта. Зато — пивные банки на столе и мусор на полу. Если изредка отец принимался за дело, например, начинал клеить обои, он доделы- вал только одну стену. Говорил: «Закончу завтра», но этого не про- исходило. Мы часто переезжали, меняя квартиры, нигде подолгу не задерживаясь.
