Александр Дюма - Асканио
О Паголо же, если читателю небезынтересно проникнуть в темные глубины его души, следует сказать, что с некоторых пор он стал еще угрюмее и нелюдимее, чем прежде.
Читатель, вероятно, решил, что наш старый знакомый весельчак Жак Обри избежал беды – этого всеобщего поветрия. Ничуть – и на его долю выпали огорчения. Жак Обри быстро изнашивал платье, не берег его (больше берег карман), а себялюбец портной отказался одевать его в долг.
Итак, нашего бедного приятеля постигла неудача в делах житейских. Но, к счастью, как мы уже могли убедиться, он был не из тех чудаков, которые раскисают от неудач. Вскоре он встретил прелестную утешительницу, по имени Жервеза. Но девушка не обращала внимания на Жака Обри, и он просто измучился, выискивая способ покорить ее сердце. Он почти перестал есть и пить, тем более что подлец трактирщик, двоюродный брат подлеца портного, не пожелал кормить его в долг.
Итак, все герои, имена которых упоминались на страницах этого повествования, были несчастливы, начиная с короля, которого тревожила мысль о том, намерен или не намерен Карл V пройти через Францию, до госпожи Перрины с госпожой Рупертой, весьма раздосадованных тем, что им не удается поболтать. И если бы, подобно античному Юпитеру, наши читатели имели не очень приятное право выслушивать сетования и жалобы смертных, вот какой бы унылый хор голосов они услышали:
Жак Обри. Хоть бы Жервеза перестала смеяться надо мной!
Скоццоне. Хоть бы Бенвенуто немножко ревновал меня!
Паголо. Хоть бы маэстро Бенвенуто опостылел Скоццоне!
Мармань. Хоть бы мне удалось застигнуть Челлини врасплох!
Госпожа д'Этамп. Хоть бы Асканио понял, как я люблю его!
Коломба. Хоть бы на минутку увидеться с ним и оправдаться!
Асканио. Хоть бы она оправдалась!
Бенвенуто. Хоть бы найти в себе силы и поведать Асканио о своих муках!
Все хором. Увы! Увы! Увы!
Глава 15.
О том, как радость оборачивается горем
Всем этим желаниям, выраженным с такой горячностью, суждено было осуществиться до конца недели. Однако после исполнения желаний те, кто его домогались, стали еще несчастнее, еще печальнее. Таков закон: радость содержит зародыш горести.
Итак, Жервеза уже не смеялась над Жаком Обри. Если читатель помнит, об этой перемене горячо молил школяр. Действительно, Жак Обри нашел талисман, который покорил сердце легкомысленной девушки. Талисманом оказался прелестный золотой перстенек работы самого Бенвенуто, изображающий две руки, соединенные в пожатии.
Следует сказать, что после боя за Нельский замок Жак Обри проникся живейшей симпатией к флорентийскому ваятелю, восхищаясь его чистосердечием и неиссякаемой энергией. И – неслыханная вещь! – он не прерывал Бенвенуто, когда тот говорил. Он смотрел на ваятеля и слушал его с уважением, чего никак не могли добиться от Обри наставники. Он восторгался творениями Челлини и хоть не был крупным знатоком, зато говорил искренне и горячо. А Челлини понравились прямодушие, отвага и веселый нрав Жака. Играя в мяч, школяр мог осушить не одну чарку вина и помериться силами с любым собутыльником. Словом, он и Бенвенуто стали закадычными друзьями, и ваятель – а он был великодушен, ибо знал, что богатство его неисчерпаемо, – однажды заставил Жака принять в подарок перстенек, сделанный столь искусно, что соблазнил бы Еву79, если бы вместо яблока был этот перстенек, внес бы раздор в свадебное торжество Фетиды и Пелея80.
Перстенек перешел из рук Жака Обри в ручки Жервезы, и Жервеза перестала насмехаться над школяром, и он понадеялся, что она отныне принадлежит ему.
И желание Скоццоне исполнилось: она разожгла в сердце Бенвенуто искру ревности. Вот как это случилось.
Однажды вечером, когда ей опять не удалось, как она ни кокетничала, как ни ластилась, привлечь к себе внимание маэстро Бенвенуто, хранившего бесстрастный и серьезный вид, она тоже напустила на себя важность и сказала:
– Бенвенуто, вы как будто и не думаете о своих обязательствах по отношению ко мне!
– О каких это обязательствах, милая крошка? – спросил Бенвенуто, глядя в потолок, словно он искал там объяснения ее попреков.
– Да ведь вы сто раз обещали на мне жениться!
– Что-то не помню, – отвечал он.
– Не помните?
– Нет. Впрочем, я, кажется, сказал тебе: «Там будет видно».
– Так что же, вы все еще ничего не увидели?
– Увидел.
– Что же вы увидели?
– Что я еще слишком молод, и мне не подходит роль мужа, Скоццоне. К этому разговору мы еще вернемся.
– А я, сударь, не такая уж дурочка и не могу больше довольствоваться расплывчатым обещанием да ждать вас целую вечность!
– Поступай как знаешь, крошка. И, если спешишь, ищи счастья.
– Понимаю! – с живостью воскликнула Скоццоне и залилась слезами. – Вы слишком прославлены и не желаете, чтобы ваше имя носило ничтожество – девушка, отдавшая вам свою душу, свою жизнь! А ведь она готова претерпеть любые муки ради вас, она дышит только вами, любит только вас одного…
– Знаю, Скоццоне, и уверяю тебя – я бесконечно благодарен тебе!
– Она привязана к вам всей душой, внесла радость в вашу одинокую жизнь и никогда не заглядывалась на блестящие кавалькады стрелков и герольдов, не слушала нежных признаний, а их было немало даже здесь…
– Даже здесь? – прервал ее Бенвенуто.
– Да, здесь! Даже здесь, слышите?
– Скоццоне, – воскликнул Бенвенуто, – неужто это кто-нибудь из моих подмастерьев?..
– И вздыхатель женился бы на мне, если б я захотела, – продолжала Скоццоне, вообразившая, что Челлини разгневался в приливе нежных чувств к ней.
– Скоццоне, отвечай: кто этот негодяй?.. Надеюсь, не Асканио?
– Ведь он сто раз твердил мне: «Катерина, учитель вас обманывает, никогда он на вас не женится, хоть вы так добры и так хороши собой, – он слишком заважничал. О, если б он любил вас, как люблю я, или если б вы любили меня, как любите его!»
– Имя, имя предателя! – крикнул в ярости Бенвенуто.
– Но только я не слушала его, – говорила обрадованная Скоццоне. – Напротив, зря он расточал свои медовые речи. Я даже пригрозила все рассказать вам, если он будет продолжать. Я любила только вас, была слепа, и вздыхатель ничего не добился – его сладкие речи и умильные взгляды ни к чему не привели. Пожалуйста, прикидывайтесь, будто вам все, как всегда, безразлично, будто вы мне не верите! А ведь все это чистая правда!
– Не верю тебе, Скоццоне, – проговорил Бенвенуто, поняв, что все выведает, если заговорит по-иному.
– Как, вы мне не верите?! – воскликнула озадаченная Скоццоне.
– Не верю.
– Да не воображаете ли вы, что я лгу?
– Думаю, что заблуждаешься.
– Так, значит, по-вашему, в меня уж и влюбиться нельзя?
– Я этого не говорил.
– Значит, подумали?
Бенвенуто усмехнулся, ибо увидел, как можно заставить Катерину развязать язычок.
– Однако ж он любит меня, и это сущая правда, – продолжала Скоццоне.
Бенвенуто снова с сомнением пожал плечами.
– Да как еще любит! Не по-вашему – вам никогда так не полюбить, зарубите себе это на носу, сударь! Бенвенуто расхохотался:
– Любопытно бы узнать, кто этот прекрасный Медор!
– Его имя вовсе не Медор, – ответила Катерина.
– А как же? Амадис?
– Нет, и не Амадис. Его зовут…
– Галаор81?
– Паголо его зовут, раз уж вам так хочется знать!
– А-а.., так это сам господин Паголо! – пробормотал Челлини.
– Да, сам господин Паголо, – подтвердила Скоццоне, задетая презрительным тоном Челлини. – Славный малый, из хорошей семьи, добропорядочный, тихий, верующий и будет примерным мужем.
– Ты в этом уверена, Скоццоне?
– Да, уверена.
– И ты не подавала ему надежды?
– Даже слушать его слов не хотела. О, как я была глупа! Но уж теперь-то…
– Ты права, Скоццоне, нужно его выслушивать и отвечать ему.
– Как так? Что вы сказали?
– Сказал, что ты должна выслушивать признания Паголо и не отталкивать его. Остальное – мое дело.
– Да, но…
– Не тревожься, я просто кое-что придумал.
– Ну что ж! Только, пожалуйста, не наказывайте слишком жестоко беднягу; когда он говорит: «Я вас люблю», он будто в грехах кается. Если уж вам так хочется, сыграйте с ним шутку позабавней, но не пускайте в ход шпагу. Прошу вас, пощадите его!
– Ты будешь довольна местью, Скоццоне, ибо месть обернется в твою пользу.
– Как так?
– Да, благодаря ей исполнится одно из самых горячих твоих желаний.
– Что вы хотите этим сказать, Бенвенуто?
– Это моя тайна.
– О, если б вы знали, до чего же у него бывает смешной вид, когда он говорит нежные слова! – продолжала резвушка Скоццоне, которая не способна была и пяти минут предаваться печали. – Итак, злюка, вам все-таки небезразлично, ухаживают или нет за вашей хохотушкой? Вы немножко любите бедненькую Скоццоне?
– Да. Но смотри держись с Паголо, как я велю, и в точности выполняй мои распоряжения.
– О, не бойтесь, я умею притворяться не хуже других! Только он заведет свою песенку: «Ну как, Катерина, вы все так же бессердечны?» – я отвечу: «Вы опять за свое, господин Паголо?» Но, разумеется, не очень уж сердито и, скорее, даже ласково. Увидит он, что во мне нет прежней суровости, и возомнит себя покорителем сердец… А что вы с ним сделаете, Бенвенуто? Когда начнете мстить ему? Надолго это затянется? И, уж верно, будет презабавно? Мы посмеемся?
