Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II
Одна знаменитая куртизанка купила королевский альманах. Всякий, кто являлся к ней впервые, должен был показать ей свое имя в этой книге, а если его там не оказывалось, презренный смертный становился недостоин ее милостей, и ее дверь закрывалась для него.
Фонтенель говорил, что в этой книге заключается больше правды, чем во всякой другой.
На какие только размышления не наводит чтение этого альманаха! Вас охватывает дрожь, когда вы видите шестнадцать столбцов мелкого шрифта, заполненных именами прокуроров; когда вы читаете имена двухсот докторов, ста пятидесяти аптекарей, не говоря уже о множестве судебных приставов! Теряешь счет придворным слугам принцев, Какое множество челяди, пытающейся под различными именами прикрыть свое порабощение!
Ниже вы увидите, какое количество нотариусов, адвокатов, регистраторов и прочих чиновников содержит общество. Всем им нужно существовать. Что за прожорливое полчище!
Подсчитайте затем, сколько тысяч ливров берет у земли, у бедных землевладельцев каждая епархия; каких громадных денег стоит содержание преемников скромных апостолов. Вы придете в ужас. И вы будете не в меньшем ужасе, если остановите свое внимание на высших классах. Титулы их представителей свидетельствуют лишь о полной праздности; и их-то и покрывает золото всей страны! Какое количество ртов сосет и грызет государственное тело! Королевский альманах — это каталог вампиров.
Все упомянутые в нем не являются ни земледельцами, ни торговцами, ни ремесленниками, ни художниками. А между тем эта часть населения всецело правит другой. Уничтожьте мысленно все эти имена; перестанет ли существовать от этого нация?.. О, отнюдь нет, — могу вас в этом уверить!
Альманах приносит около сорока тысяч франков дохода в год. Никогда ни Илиада, ни Дух законов не приносили таких денег своим издателям. Мог ли бы Гомер вообразить себе, что будет напечатано такое множество имен, обреченных умереть в полнейшей неизвестности, несмотря на титулы, которые, казалось бы, должны были уберечь их от бездны забвения?.. Боюсь, что королевский альманах целиком погибнет в этой бездне, не дождавшись даже грядущей революции! Взгляните на все предшествующие альманахи, начиная с 1699 года{151}, и сочтите, сколько осталось незабытых имен; сочтите, говорю вам, сочтите — из любопытства или из желания поразмыслить над этим.
300. Меркюр де Франс
Кто автор загадок и логогрифов, которыми изобилует Меркюр де Франс? Все праздные люди, скучающие в провинции в своих уединенных замках. Кто пишет все это множество безобидных стихотворений? Влюбленные созерцатели, считающие себя обязанными воспеть прелести своих возлюбленных и запечатлеть свои вздохи на страницах Меркюр де Франс. Но плохие стихи, — сказал Вольтер, — это счастливые дни любовников. Счастливы плохие поэты! Таким образом, рифмоплетству и любви суждено часто итти рука-об-руку, и Меркюр де Франс будет всегда верным хранителем всех провинциальных нежностей, нашедших себе выражение в томных стансах и жеманных мадригалах.
Все эти стихи посылаются почтой, в заранее оплаченных письмах, — похвальная предосторожность! По крайней мере почта получает от них некоторый доход. Несомненно, перевозимые ею стихи не стоят денег, которые она от этого выручает, в чем, вероятно, согласится со мною приемщик и все почтовые служащие. Каждый рифмоплет считает, что своими стихами создает себе имя в этой голубой книжечке. Один старается восхвалять свой провинциальный городок, другой — собственную свою особу; каждый спешит сообщить свои титулы, чтобы о них знал весь свет. Один нам объясняет, что он адвокат или прокурор, другой — что он жандарм или офицер.
Канцелярский писарь равнодушной рукой распечатывает пакеты, прибывающие с каждой почтой. Вскоре они образуют на его конторке целую гору. При рождении какого-нибудь принца град пакетов усиливается, папки набиваются битком. Романсы, мадригалы, посвящения, стансы и тому подобное сыплются без перерыва, и усталый писарь уже перестает распечатывать конверты. Этот человек более всех на свете пресыщен стихами, и никто так их не ненавидит, как он. Он собирает и складывает получаемые произведения в огромные папки, где они спят в ожидании дня, когда одно из них понадобится и будет вытащено на свет божий. Беда, если оно окажется чересчур длинным или слишком коротким для страницы, которую хотят им заполнить! Как бы ни было оно безукоризненно, его все равно забракуют и вместо него выберут такое, которое по размерам как раз подходит к остающемуся на странице месту.
Провинциальный поэт воображает, что его произведениям восхищаются и спешат их напечатать; а они тем временем покоятся на дне канцелярских ящиков. Он с нетерпением ждет очередного номера Меркюр де Франс, распечатывает его торопливой, дрожащей рукой, ищет свое произведение и, не найдя его, готов скорее объяснить его отсутствие неисправностью почты, чем презрительным отношением своих судей.
Нужно прочесть сотню стихотворений, чтобы найти одно сносное, то есть такое, в котором не было бы грубых ошибок. Трудно представить себе, до какого предела нелепости и пошлости доводят стихотворство иные рифмоплеты. Покой и мир да снизойдут в добрые души, сочиняющие весь этот поток снотворной поэзии и прозы! Но ничто в то же время так убедительно не доказывает, что во Франции царствует скука или любовь, как это изобилие стихотворений в честь красавиц, несравненно более привлекательных, конечно, чем произведения, в которых их воспевают.
Когда какому-нибудь провинциальному поэту посчастливится увидеть напечатанными стихи, подписанные его именем, его охватывает трепет восторга, и в блаженном экстазе он говорит себе: В эту минуту Париж, король, Двор читают мой мадригал, и мое имя, сделавшееся отныне знаменитым, стоит перед их глазами. Кто знает, не замечтался ли в эту минуту король или министр над моим стихотворением и, в удивлении и восторге, не собираются ли они назначить меня на какую-нибудь должность?! Поэт созывает всю семью, показывает ей страницу, обессмертившую, выдвинувшую его навсегда из ряда обыкновенных людей; книжка переходит из рук в руки, начиная с податного инспектора и кончая нотариусом. Все молча восхищаются стихотворением и напечатанным именем автора и в глубине души завидуют ему.
В давно минувшие времена Меркюр де Франс был распространителем пошлости и приторности; потом вдруг сделался до крайности неучтивым и резким, попав в руки одного педанта{152}. Затем его совершенно изуродовали глупость и, сухость, а искусство подчеркивать недостатки заменило критику. Нельзя не удивляться, видя безвестных, безусых писателей, судящих об искусстве с нелепой напыщенностью. Эти дон-кихоты изысканного вкуса ломают копья, защищая то, чего сами не понимают. Несколько пустяшных замечаний, несколько мелочных придирок — вот все, чем этот журнал теперь пробавляется. О, как много в Париже незначительных писателей, изощряющихся в искусстве болтать о пустяках!
Так как это предприятие носит меркантильный характер, и многие заинтересованы в том, чтобы оно было возможно прибыльней из-за выплачиваемых им пенсий (кто поверит, что безусловно честные люди живут этими плохими стихами и глупой прозой!), то патент на журнал выдали некоему Панкуку{153} — не типографу, а книгопродавцу. Он содержит на жалованьи поэтов, платя им постольку-то за лист, и жалкая стряпня плохих стихов идет безостановочно. В силу старой и совершенно непонятной привычки провинция все же подписывается и впредь будет подписываться на Меркюр де Франс.
По именам авторов можно заранее сказать, какие произведения будут в Меркюре превознесены до небес и какие беспощадно повержены во прах. Некоторые академики ловкими тайными маневрами добились того, что в этом журнале их боготворят. Некоторые авторы не краснея помещают в нем избранные места из своих же собственных произведений и потом сами себя расхваливают; другие делают это при посредстве друзей.
Гийом-Тома Реналь{154}, впоследствии по справедливости заслуживший славу своей Философической и политической историей торговли европейцев с Индией, в 1751 году принимал участие в Меркюре. Пошлость этого глупого журнала не имеет ничего общего с идеями превосходного труда аббата Реналя.
Господин Панкук (ибо в данном случае он уже автор, а не книгопродавец) напечатал в Меркюр де Франс Рассуждение о прекрасном. Знаете ли вы, что такое прекрасное? Послушайте господина Панкука. Прежде всего он утверждает, что красота неизменна и одинакова для всех наций. Вас это немного удивляет, читатель? Сейчас увидите, куда это приводит автора. Он авторитетно упраздняет относительную и произвольную красоту как несуществующую. На это у господина Панкука имеются свои основания — подождите! Решив, что красота постоянна и неизменна, — он задает вопрос: Кто же может быть судьей в этом деле? И отвечает: Тот, кто живет среди просвещенной нации, кто, принадлежа к этой последней, обладает от рождения верным вкусом и кто ближе других подходит к центру совершенного вкуса. Но что же представляет собой этот центр, к которому автор хочет нас привести? Это — общество, имеющее право высказывать свое мнение о прекрасном во всех родах искусства. Какое же это общество? То, к которому принадлежат люди, работающие на самый первый во всем мире журнал, одобренный всеми людьми со вкусом и пенсионерами; это — люди, оплачиваемые журналом, его сотрудники, люди, созданные для рассуждений о незыблемой красоте, люди с особым термометром в руках. А отсюда следует, что неизменно-прекрасное это то, что четыре раза в месяц печатается в Меркюр-Панкук: quod erat demonstrandum[22].
