Андрей Ерпылев - В когтях неведомого века
– Герцог Карамболь! – выдохнул благоговейно Леплайсан, останавливаясь в нескольких шагах от спящего, и медленно осенил себя крестным знамением. – Так, значит, не все врут легенды…
– К сожалению, не врут… – раздался в мертвой тишине, царящей под спящими сводами, мощный бас, исходящий, кажется, отовсюду…
* * *
– Как же все это все‑таки произошло?
Здоровенный, косая сажень в плечах, единственный живой (или хотя бы бодрствующий) обитатель этого царства забвения отвел друзей в свое жилище, по контрасту с запустением спящего замка казавшееся веселеньким будуаром.
Нужно сказать пару слов и об этом колоритном персонаже…
Нет, сначала ответьте, как вы сами его представляете?
Наверняка вам видится здоровяк в расшитом колете и плаще, – ухоженная эспаньолка и закрученные усы, берет со страусовым пером… Словом, тот же типаж, с которыми вы сплошь и рядом сталкивались на страницах этого повествования. Точно? Да?
Нет.
Не угадали вы: один‑ноль в мою пользу…
«Неспящий» больше всего напоминал Малюту Скуратова, как того представлял Георгий по школьным учебникам и упоминаниям в литературе, – кряжистый мужик лет шестидесяти, стриженный «в кружок» и с широкой окладистой бородой. Кафтан, правда, был вполне интернациональный (при желании его можно было принять за русский, но подобные Жора встречал и на местных обывателях, видно перенявших моду у «монголов»), зато сапоги за французские принял бы только слепой. Слишком уж эти красные сафьяновые, расшитые узорами, да еще с загнутыми носами, «прохоря» не походили на местный фасон, что со шпорами, что без оных. Одним словом: свой среди чужих. Или наоборот?..
Мужик порылся в каких‑то шкафчиках и грохнул на стол слегка початую четвертную бутыль мутноватой жидкости и три золотых, украшенных самоцветами, кубка. Судя по шалому блеску в медвежьих глазках под кустистыми бровями, одиночество уже так заело этого затворника, что он выпил бы и с чертом, забреди тот невзначай в сонное царство. Черт присутствовал (чрезвычайно оживившийся при виде выпивки Леплайсанов «придаток»), значит, повод был…
Первых три кубка пропустили молча, налили по новой и снова причастились.
– Так как же все это произошло? – решил прервать затянувшееся молчание Георгий, чувствуя, как добрый самогон (не чета паленому трактирному «кальвадосу») горячей волной струится по жилочкам, поднимая тонус… Я сказал «тонус», а не то, что вы подумали.
«Малюта» пожал плечами и, легонько брякнув «стаканом» по сосудам собутыльников, выпил. Было очевидно, что до той кондиции, когда отшельника пробьет на откровенность, досидят далеко не все…
– На чем ставишь? – правильно сориентировавшись, задал вопрос «по теме» шут, занюхивая ядреный «клопомор», за неимением лучшего, зеленым хвостиком, свисавшим со шляпы. – На свекле или на сахаре?
– На винограде да на яблоках… – скривился «опричник», мастерски расплескивая но новой. – Где тут доброе сырье возьмешь? Край географии, одним слогом…
– А какая перегонка? – Вопросы Леплайсана выдавали близкое его знакомство с самогоноварением, тоже, видимо, принесенным в страну галлов пресловутыми «монголами».
– Двойная… А очищаю дубовой корой.
– Добро… А еще известь способствует.
– Нет, мне не нравится. Во рту вяжет потом. По мне уж лучше дубок.
Выпили по новой. Арталетов почувствовал, как у него с временной непривычки к чему‑либо более крепкому, чем фалернское, вернее, отвычки, слегка «поехала» голова. Без закуски все‑таки, да с устатку…
– Чего ж мы так, под рукав? – спохватился мужик и зашарил по сусекам в поисках съестного. – Сейчас найду чего‑нибудь закусить… Зеленому тоже наливай, – бросил он через плечо.
Если загнувшийся дугой сыр, густо поросший плесенью, твердую, как подметка, солонину и железобетонные сухари можно было назвать закуской, то ее должно было хватить надолго. Кстати, попутно с этими муляжами продуктов появилась вторая четверть, уже полная под завязку.
– Давно из России?
– Да уж четверть века, почитай… – Выпив, затворник стал разговорчивее, но каждое слово из него по‑прежнему нужно было тянуть клещами.
– А звать тебя как? – поинтересовался порядком захмелевший Жора, оставив попытки отгрызть от куска ветчины хотя бы кусочек – зубы дороже.
– Иваном… – протянул «Малюта», отнимая мясо и ловкими ударами острейшего, как бритва, засапожного ножа разрубая кусок на тонкие ломти, вполне годные к употреблению после отбивания чем‑нибудь тяжелым и тщательного пережевывания.
– Не царевичем случайно? – включился Леплайсан, как ни в чем не бывало хрупающий сухарем, напоминающим по твердости точильный камень, и угощающий крошками чертика.
– Почему случайно? Я и был когда‑то царевичем…
– А теперь?
– А теперь царем был бы…
* * *
– Да вас же Иван Грозный убил своим посохом?
Георгий даже протрезвел от мысли, что сидит напротив того самого царевича Ивана, которого столько раз видел на картине Репина умирающим на руках сумасшедшего отца.
– Отчего же грозный? Отродясь он грозным не был… Вспыльчивым – да, но отходчивым. Пальцем никогда никого не тронул. Наговаривают все на покойника…
– А как же посох?
– Был посох, не отрицаю. – Бывший Иван‑царевич, а теперь просто герцог Жан де ля Рюс машинально почесал спину. – Выдал мне тогда батюшка по первое число… Пока посох пополам не треснул. А я тогда неделю в баньке спину отпаривал да занозы вытаскивал…
– А говорите, «пальцем не тронул»…
– Так то ж посохом – не пальцем…
– А за что?
– Да все за то же. За то, что к герцогской дочке хотел посвататься, против его воли пошел. Это уже потом, когда я сюда уехал, там, в России, слух распустили, будто пришиб он тогда меня насмерть. Да, думаю, мало кто поверил…
– Увы, поверили… – развел руками Арталетов.
– Ну и фиг с ними, – отмахнулся Иван Иванович, наливая. – Пусть братец Феденька правит. Он‑то точно мухи не обидит.
– За него Борис Годунов всем заправляет, – ввернул Жора. – И сам в цари метит.
– Да пусть хоть леший с чертом на пару!.. Не обижайся, – погладил он пьяненького чертика, калачиком свернувшегося на столе и не то похрапывающего, не то мурлыкающего. – Мне‑то все одно: назад дороги нет. Девушку только жалко…
– Какую? – Арталетов замер: «Неужели помнит…»
– Ту, которая меня разок выходила… Сцепился я, помнится, с новгородскими… Или это курские были? Склероз… Так вот, рассказал я про нее батюшке, и понравилась она ему необычайно. В жены мне метил, говорил, что такому б… ну, неважно, бродяге, в общем, такая в жены и нужна, пригожая да ласковая… Небось замуж давно выскочила…
– Вовсе нет… – начал Георгий, но шут пребольно наступил под столом ему на ногу.
– А местная девица‑то хоть стоит того?
– Стоит… А я вам разве не показывал еще?..
– Н‑нет…
Иван де ля Рюс решительно поднялся из‑за стола, покачнулся, словно моряк на палубе гибнущего в шторм судна, и простер длань:
– Прошу…
19
Для меня ты был сказочным принцем
Славный рыцарь на белом коне,
Мне пришлось в этой сказке забыться,
Я все видела это во сне.
Ты во сне приходил, мой спаситель,
Спящую царевну разбудить
И, как в сказке, поцелуем страстным
Чары ведьмы навсегда разбить…
Минина Ольга. «Мы расстались с тобой так внезапно»
Признаться, Георгий ожидал, что путь будет таким же долгим и путаным, как памятное путешествие с Дорофеевым в недрах того, подмосковного, «замка», но был приятно удивлен, когда бывший царевич четко, по‑военному, вывел друзей (зеленого, сладко дремавшего на плече Леплайсана, можно было не считать) к огромному прозрачному ящику под ярко‑красным балдахином.
Внутри саркофага виднелась человеческая фигура, и у Арталетова возникло ощущение «дежавю»[53]: блеск стекла, спокойный лик находящегося внутри, кумачовые полотнища… Признаться, посещение Мавзолея в далеком детстве не оставило у него чересчур позитивных воспоминаний…
Слава богу, при ближайшем рассмотрении оказалось, что под толстым слоем прозрачного материала лежал вовсе не лысоватый пожилой субъект с интеллигентной бородкой, а довольно миловидная блондинистая девица лет двадцати на вид в белом пышном платье, с аккуратно сложенными, словно у пай‑девочки, на груди руками.
– Богемский хрусталь, – деловито, будто «новый русский», демонстрирующий коллегам достоинства евроремонта нового офиса, пояснял де ля Рюс, пощелкивая ногтем по поверхности гроба. – Хорошо, что не один заказал, а сразу три… Один эти черти косорукие еще в Альпах расколотили, а другой всего полсотни лье и не довезли. Уйму денег вбухал, а чуть‑чуть все прахом не пошло. Стекловара того, который это чудо делал, говорят, Святая инквизиция привлекла за шашни с рогатым, а ученики его такого ни за что не сварят…
