Борьба на юге - Alexandr Dornburg
По мере удаления от Дебальцево стала заметно уменьшаться воинственность большевистски настроенных элементов и станции теперь своим видом напоминали такие же с прифронтовой полосы, то есть численно тут преобладали солдаты дезертиры, спешившие домой, встречалась частная публика, а среди нее мелькали вооруженные рабочие.
Поезд наш очень мало задерживался на станциях и рано утром 19-го января мы прибыли на станцию Лиски. Эта станция во многом была похожа на Дебальцево. Несмотря на ранний час (было только около 4 часов утра) на ней царило большое оживление. Красногвардейцы, солдаты и матросы заполняли вокзал и перрон. Дикари ряженые. Целая орда! Но это был просто расходный материал. Пригоршня дешевого ресурса, которому вешают лапшу на уши. Все руководство большевиков явно не из таких балбесов. Они делают свой бизнес, если так можно выразиться.
Всюду красовались красные флаги, стены были украшены уже знакомыми нам крикливыми призывами новой власти. Пользуясь утренней темнотой, мы побывали на станции. В такой нервной обстановке людям было не до пустяков…Вмешиваясь незаметно в толпу, мы жадно ловили разговоры, стараясь из них и чтения стенных объявлений составить себе, хотя бы приблизительное представление о том, что происходит на белом свете. Тщетно искали газеты, но безрезультатно. Представители советской власти видимо менее всего интересовались печатью.
Их интерес к ней ограничился лишь основательным разрушением и уничтожением всего, что было ранее, и заменой газетного печатного слова невежественными прокламациями. Бросалось в глаза изобилие спиртных напитков, вплоть до "казенки". А ведь совсем недавно, при прежнем режиме, царил сухой закон! Сережа соблазнился и купил бутылку, говоря, что это нам пригодится, как согревающее средство. Откровенно сказку, водка оказалась весьма кстати. Опять резко похолодало, и все эти дни мы сильно мерзли, особенно на ходу поезда, когда из всех щелей деревянного пола и стен нас пронизывали до костей холодные струи воздуха. Временами мороз доходил до 12 и больше градусов, а сильные сухие ветры -- обычное явление для этого района, еще больше понижали температуру.
От холода на зуб зуб не попадал. Боясь отморозить конечности, и желая немного согреться, мы время от времени прыгали, боролись, занимались гимнастикой. Часто эти упражнения проделывали мы ночью, вызывая большое удивление у лежавших наших четвероногих друзей. Случалось и так: задремав и инстинктивно ища тепла, кто-нибудь во сне постепенно жался все ближе и ближе к лошади, пока не добирался до ее шеи, где и засыпал крепко, согреваемый ее теплом.
Уже 11 дней мы были в дороге, последнее время в скотном вагоне, успев за это время страшно загрязниться. Не фиалками благоухали. И не мимозами с ландышами. Изменились сильно и внешне: заросли бородами, щеки запали, от бессонных ночей и постоянной тревоги, глаза ввалились и были воспалены и, в общем, своим видом, мы мало отличались от окружающей нас публики. Последнее обстоятельство укрепило сознание, что узнать нас теперь довольно трудно. Наш покой и сон больше всего нарушали, расплодившиеся в огромном количестве насекомые. Они буквально шуршали по всему телу, безжалостно нас грызли и при каждом движении сыпались массами. Как бы какой тиф мне не подхватить!
Запасного белья для перемены у нас не было и приходилось терпеть еще и это зло, с которым мало помалу свыкались, как с неизбежным. Утешались, что грязь не сало – потер и отстало. Нужда научила нас бороться с холодом. На одной станции мы скоммуниздили два тюка прессованного сена и им зашпаклевали в загоне все щели и на пол послали толстый слой. Ложились плотно один к другому, накрываясь с головой единственным тонким одеялом, а сверху набрасывали оставшееся сено. При таком устройстве удавалось иногда проспать до 2-3 часов ночи, после чего надо было согреваться искусственно.
Что касается меня, то последние дни я начал страдать бессонницей. Думаю, что причиной этого было постоянное нервное напряжение и необходимость быть всегда начеку против всяких случайностей. Все мои планы пока не реализовывались и вообще здешняя ужасная жизнь была явно не для меня. К такому меня никто не готовил.
Если мне иногда и удавалось забыться, то не иначе как каким-то мучительно тревожным полусном, каковой не только не восстанавливал моих сил, но только еще больше подрывал здоровье.
С казаками, впустившими нас в вагон, у нас вскоре установилось своеобразное немое соглашение. Видя, что мы нисколько не угрожаем безопасности их лошадей, а скорее составляем как бы ночную охрану от возможных на них покушений, они, по-видимому довольные этим, мало интересовались нами, предоставив уборку и уход за лошадьми нашему попечению. В общем, нашли себе бесплатных скотников.
Обычно рано утром, один из казаков приносил тюк сена и зерно, а затем таскал несколько ведер воды, проделывая то же самое в полдень и вечером. Мы убирали лошадей, поили, навешивали торбы, -- иначе говоря, выполняли роль вестовых, что в сущности нас немного развлекало в дороге. При каждом посещении нас, казаки рассказывали нам новости и потому прихода их мы всегда ожидали с нетерпением. Относительно нас их любопытство далеко не шло, а может быть, они честно верили, что мы бывшие пулеметчики и едем с фронта домой, на Кавказ.
В свою очередь, мы, опасаясь навлечь подозрение, не считали возможным особенно настойчиво расспрашивать казаков о настроении, о том, что они предполагают делать, вернувшись домой, хотят ли у себя на Дону большевизм или нет и тому подобное. Но все-таки, постепенно, пользуясь удобным случаем, я задавал им тот или иной вопрос. Были они уроженцами Усть-Медведецкого округа и ехали до станции Серебряково на железнодорожной линии Поворино -- Царицын.
