Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма
А как приятно иметь возможность разнообразить жизнь переездами из «Новины» в «Лукоморье», с горной — на морскую дачу Янковских. Каждый раз, приезжая на берег моря и растянувшись на горячем песке пляжа, вдыхаешь соленый запах моря и удивляешься этой безбрежности, тишине, этому простору и покою. И при этом, каждый раз возвращаясь в «Новину», еще острее чувствуешь величественную красоту скал, нависших над сверкающей, прыгающей по белым камням реке.
И не знаешь, что лучше: покачиваться на морских волнах, глядя в бесконечный синий простор неба, а потом прожариваться на пляже, отыскивая ракушки. Или обжечь тело ледяным холодом горной речушки, а потом выбраться на раскаленные солнцем гладкие камни и слушать этот неумолчный шум воды, уносящий все мысли, все тревоги, все неудачи и обиды.
А поездка на тракторе вглубь гор! С каждым поворотом дорога открываются новые и новые чудеса! На синем фоне неба нависают причудливые скалы, внизу пенятся водопады, мимо мелькают островки сосен, полянки, пестреющие цветами, изредка можно увидеть корейские фанзушки… Трактор поднимается выше и выше. Кажется, еще чуть-чуть — и мы поднимемся на небо. Но новый поворот открывает новые вершины… Мы в пути шесть часов, но время, кажется, остановилось. Наконец трактор замирает на перевале. Зеленые вершины гор, пушистая хвоя сосен, тишина… В траве цветут лиловые колокольчики. Их чашечки почему-то крупнее, а лепестки имеют более насыщенный цвет по сравнению с теми цветами, что мы видели внизу, у подножия гор.
Как-то в Шанхае, после беготни среди узких, жарких улиц и бесконечной вереницы домов, мне однажды приснился сон о том, что я не могу отыскать в городе небо — повсюду только стены и потолки. А между тем я знаю, что где-то оно есть, где-то сияет чудесное синее, просторное небо… Я проснулась в слезах.
Да, а вот здесь, в «Новине», так много неба — высокого, чистого, просторного… И чувствуешь, что все остальное в этой жизни не так уж важно.
* * *
Не только новые дачи выросли в «Новине» за это время. На склоне горы стоит маленькая церковь, в которой каждый праздник идет служба. Вот в день освящения воды окропляется река, эта строптивая дикая язычница. Она не признает никаких правил и в дурном настроении сносит все мосты и постройки, стесняющие ее порывы.
Мы с Викторией забегаем вперед и смотрим, как крестный ход с пением спускается вниз по тропинкам и каменистым уступам. Это какое-то средневековое зрелище. Маленькая горстка христиан в сердце огромных языческих гор.
Спустившись к заводи, отец Иоанн кропилом из сосновой ветки окропляет святой водой пенящуюся спину реки. Вокруг хмурятся скалы, и серый туман переползает с вершины на вершину. На серых камнях стоят люди, и голоса певчих сливаются с шумом воды. Большой черный махаон, словно голубь Святого Духа, долго кружится над головами молящихся.
Вот так же, вероятно, в легендарные времена хмурились суровые скандинавские горы, когда дыхание Святого Духа впервые смешалось с дыханием хвои и прелым запахом лесного мха, а горные тролли и злые духи с опаскою прятались в скалистые щели и удивленно глядели оттуда немигающим взором. Но капли святой воды уже неслись в струях седых потоков и водопадов прямо к синим фиордам и холодному простору моря…
Зеленый бог, увенчанный нежной хвоей лиственницы, спокойно смотрит с горы, как горсточка людей поет «аллилуйя» своей религии в его огромном зеленом царстве. Отныне всегда будут лежать свежие цветы и травы на алтаре маленького Пана.
Путешествие в Обама
Корейский порт Пусан. Большой пароход трубит октавой, рокот винта… и наутро — Япония.
Да, такой вот и должна быть Япония. Причудливые деревья, одна над другой вогнутые линии крыш, остроносые лодки и такие же остроносые рыбешки в воде. Это можно увидеть на каждой ширме, на каждом сервизе. Сосны, явно для эффекта, принимают самые невероятные позы, кривляки-сосны. Но это нужно принимать как должное. Япония давно уже уговорилась со всем миром относительно своей изящной легкомысленной нарочитости.
Но эти европезированные улицы ужасны. Непонятый модерн, рекламы с японками в европейских платьях, звонки велосипедов, очки и золотые зубы. Хотя чаще все же настоящее потрясение…
Ну, посмотрите, например, на этот домик и цветущее дерево… Они все эстеты. Хижины похожи на дачи и кажется, что там живут люди, которые всегда улыбаются. И речки с мостиками и лодочками, как будто они играют в это, а не на самом деле живут… Хотя какая тут игра, каждый кусочек использован, каждый клочок земли разработан. Но при этом ничего не испорчено, словно каждый крестьянин задался целью поддерживать внешний вид своей страны и подчеркивать японский стиль… для удовлетворения восторга господ туристов.
Мимо нас проносятся открыточные пейзажи: крохотные рисовые поля, огородцы зелеными ступенями спускаются с гор, аккуратные и праздничные на вид, словно клумбы в саду. Красиво, да не по-настоящему как-то. И хочется пожить в каждом из этих домиков…
Восходит луна… Силуэты сосен словно позируют на декоративном небе. Светятся бумажные домики. Шины самодовольно сопят, наворачивая ленту укатанного, извивающегося в горах шоссе.
Вот и Обама. Узкое и мирное местечко между морем и горами на полоске песка. У окон отеля плещется море. Ранним утром, когда свет еще только проклевывается, японский сосед разжигает костер из стружек. Он не потрескивает, а только вздыхает с каждой новой охапкой, а потом словно задыхается от прилива яркого счастья и гаснет. Тяжелые, жирные морские мокрицы вылезают из щелей. Сыро. Пахнет гарью и сном.
Длинный загнутый мол лезет в море — все ближе к влажному туману рассвета. Маленькие рыбы прыгают над водой. По камням стрекочут чьи-то беспокойные гета[71], и вскоре в серой дымке вырисовывается мечтательное сиреневое кимоно. Оно несколько раз проносится мимо, и запах каких-то простодушно-влажных духов цепляется за меня. Напудренное личико на тоненькой шее приготовило улыбку. Я улыбаюсь тоже и знаю — мы рады друг другу. Она садится рядом и начинает быстро-быстро говорить по-японски. Но, взглянув на меня, гостья понимающе-сокрушенно покачивает головой — у новой знакомой глуповато-унылый вид, новая знакомая японского языка не постигла. Японка выбирает английские слова (при этом она причмокивает губами и сквозь зубы смешно втягивает воздух). Их оказывается совсем мало, и звучат они как-то странно, но мы очень скоро начинаем понимать друг друга… Во-первых, нас умиляет то, что мы одинаковых лет. Выясняется также, что мы обе чрезвычайно одиноки: без пап, мам и свитхартов (ухажеров). Что мы обе любим небо и море, хорошую погоду и синий цвет. Мы понимающе глядим друг на друга и много смеемся. Потом я утешаю ее одинокую душу бананом, а она протягивает мне пеструю коробочку с разноцветными тоненькими папиросками, такими же изящными и немного «фиктивными», как и многое у меланхоличной напудренной мусмэ (барышни). Расставаясь, мы не можем не условиться о новой встрече — мы слишком хорошие друзья…
Серая спираль шоссе все выше и выше… Внизу остается земля, заплатанная рисовыми полями, вправленная в синеву залива. Молоденькая деловитая билетерша веселым речитативом разъясняет, кому куда нужно смотреть, обещает представить все красоты Унсена — большого парка. За окном автобуса — темно-зеленой бархатной глубиной дышат частые заросли туи. Ласково светлеют легкие бамбуковые рощи. Внизу земля все больше и больше похожа на раскрашенную карту… А вот совсем мистическая картина: клубящийся пар, земля, как кипящий котел, пузырится и кипит — поистине демоническое место. Ужасно воняет тухлым яйцом. В этих облаках японские студенты упоенно снимают друг друга…
Легкая сеть дождя. Мы сидим на циновке — у нас «вокальное отделение». Сиреневая мусмэ играет на гавайской юкулеле. Я осипшим от ветра голосом пою «Санта Лючия», и мы обе киваем и говорим: «Вери велл, вери велл».
Она дотрагивается до своего кимоно, указывая на неясные цветы, напоминающие хризантему, и говорит «Май нейм Кикуйо-сан. Кикуйо», — тут она снова указывает узким пальчиком на свое хризантемное кимоно. Я догадываюсь и умиляюсь: «Кикуйо» – хризантема.
Я в свою очередь представляюсь: «Май нейм — Лариса» — и рисую полоску моря и чайку над водой…
«О, хоросе… японски — камонэ».
И вот мы называем друг друга новыми именами и очень довольны этим развлечением. Сеть дождя тяжелеет, и паруса на лодках принимают обрюзгшее выражение.
…В желтой пасти Ванпу скучились понурые суда. Большие шанхайские дома лезут в небо. Желтый автомобиль раздраженно гудит и везет нас по скорченным улицам. Наивные чемоданы, в которых летние платья, сосновые шишки и раковины — горестно вздыхают. А в памяти еще звучит нежный голосок мусмэ: «Камонэ». Так японцы называют чайку.
