Александра Давыдова - Ростов. Лабиринт
А тут — гляди ж ты! — не понадобились ни карты, карандашиком на оберточной бумаге вычерченные, ни помощники, ни лоза. Чуйка шороховская твердила, что вот она, вот — дорога к сокровищу. Осталось только дойти до него и взять.
Не дошел.
Попался, как мальчишка, как дурачок ярмарочный, одурманенный надеждой на близость богатства.
И осторожно вроде шел, старался шагать ровно и стен не касался, но, будто чертик из табакерки, выскочил из стены камень — и в аккурат на ногу. Вроде и не крупный, а придавил так, что не освободишь с наскоку. Шорох сначала не шибко напугался — парень тертый, и не в таких передрягах бывал. Уселся, к стенке привалился, поудобнее устроился, чтобы тщательно ощупать камень, раскачать его да сдвинуть.
Вот тут оно и явилось.
Со страху Макар, пока орал да ножом отбивался, толком не разглядел, кто на него кинулся.
То ли урод с мордой перекошенной, то ли пес... Зубами щелкал у самого лица, когтями рвал Шороха, но главное — не выл, не рычал, а... хихикал. Мелкой дробью, с придыханием, будто юродивый.
— Ххи-хи-хи-хи!
То хрипло, то визгливо, будто в глотке у чудовища жил десяток карликов-хохотунов, каждый из которых бешено радовался каждой царапине, каждой ране Макара. И тогда, когда он уже с жизнью прощался, услышал:
— Нет, Пахак, нет! Оставь!
Тварь отскочила, с хрустом и шипеньем подобралась и скользнула в темноту. Будто ее и не было, будто приснилась Макару. Если бы не располосованные ладони. Шорох тут же попытался встать — бежать? куда? а нога-то? — в голове мутилось, кровь бухала в виски, и сердце трепыхалось у самого горла. Напрягся, как струна, вслушиваясь в темноту –не катятся ли по коридору мелкие смешки.
И тут, как по взмаху волшебной палочки, увидел перед собой Ануш — ту самую Ануш, на которую весь прошлый год засматривался он, забегая в лавку к Ангурянам. Сначала подумал, что умер и в рай попал. Ну если не в рай, то весьма близко к нему оказался — пусть и холод, и боль в ноге, и кровь на лице настоящие вполне, зато мечта — вот она, только руку протяни...
А потом она заговорила, и Шорох даже рассмеялся от облегчения. Так знакомо она ругалась, кричала на него, возмущалась... Настоящая. Живая. Значит, и он живой.
Ануш всхлипывала, утирала слезы ладонью, бранила Шороха на чем свет стоит, грозила ему всеми небесными карами за то, что полез в подземелье, причитала, прикидывала, как бы его отсюда вывести, и мягко, он и не заметил — как именно, освободила от камня. Ручками своими белыми откатила булыжник! Потом помогала идти. Почти тащила на себе.
Шороха мутило, голова кружилась, хотелось лечь и заснуть — да прямо здесь, на мокром песке! — но Ануш говорила, повторяла бесконечно, так что в голове звенело и отдавалось под ложечкой. Была армяночка мягкая, душистая, волосы — шелковисто-гладкие, теплые руки, нежные плечи. И трогала, ощупывала его всю дорогу, мяла — что ребра? а брюхо? не порвал тебя? не поломал? И Шорох, которого шатало на грани разумения и беспамятной черноты, млел и расплывался в улыбке — несмотря на кровавые потрескавшиеся губы и выбитый зуб.
Шли они долго, Шорох счет потерял поворотам и перекресткам: ходы сливались и разбегались, большей частью темные, хоть глаз выколи. И, несмотря на оставшуюся позади опасность, Макар холодел. Лоб его покрылся испариной, и под ребрами тянуло мерзко, выворачивало. Даже не случись камня и чудовища, он бы тут пропал. Заблудился и сгинул. Если бы не Ануш.
Потом пришли к лестнице, и нужно было в круглый узкий лаз ползти, наверх, цепляясь за потертые железные ступеньки. Тут Шороха и срубило окончательно. Он опустился на пол, мотал головой и мычал — как есть неразумный телок, которому говорят «Иди!», даром что хворостиной не гонят, а ему бы только в пыли валяться.
Вместо хворостинки появился брат Ануш, Вазген. Молча подхватил Макара, как мешок с зерном, закинул наверх — тут он сознанье и потерял.
Дальше урывками помнил: солнечная мансарда, танцующая в лучах света пыль, мягкие повязки, нежные ладони Ануш, ночные кошмары — являлся тот, смеющийся, не желал оставлять жертву в покое.
Горячее сладкое какао.
Любопытный глаз глядит через щелку — Ануш дверь не захлопнула.
И громкие, яростные споры — сестра против брата. С визгом и звоном разбитой посуды.
Видимо, не больно-то обрадовался Вазген неожиданному появлению жениха. И вправду жениха — Макар был готов жениться на спасительнице своей, только лишь в сознание придя. Побывавшему в зубах у смерти не до уловок и рассусоливаний — все выложил ей, как на духу. И за кисть ухватил, начал пальчики целовать, один за другим.
Ануш раскраснелась, как пион, но руки не отняла.
В доме пахло айвовым вареньем, за окном порхали желтые листья, вечерами из-под двери тянуло холодным сквозняком.
Две недели провалялся Шорох в забытьи, до середины октября, и потом еще пять дней, набираясь сил и наблюдая за Ануш из-под опущенных ресниц. И тогда же решил, что вот она, его судьба-зазноба, и быть им вместе, что бы ни случилось.
Неожиданно сам Елпидифор Парамонов приехал за племянником — Ангуряны весточку ему послали, так, мол, и так, после драки с портовыми рабочими племянник ваш у нас отлеживается. Нахичевань, чай, не госпиталь — не пора бы страдальца домой отвезти? Дома, говорят, и стены помогают.
Через неделю Макар уже гоголем, в новом пиджаке и шляпе, лишь изредка морщась от боли, прибыл в Нахичевань. Послав предварительно Ануш записку: «Выходи на порог, павушка, близко твой сокол». Та послушалась, встретила Шороха за углом своего дома, прыснула в кулачок: «Сокол... Павушка... А что ж не курица, а? Не индейка? К чему бы это тебя, джан, на красивые слова потянуло?» Вместе смеялись, гуляя вдоль улицы с облетающими кленами. А потом еще. И в Ростове, по набережной — ну как перед друзьями девицей не похвастаться?! Когда зима пришла, по замерзшему Дону гуляли, на досках катались и на салазках, в снежки играли и салочки. Румяная чернобровая Ануш в меховой шапочке была чудо как хороша: Макар уже прикидывал, что сынков у них будет четверо, а варенья айвового на зиму варить надо банки три, не меньше.
Да и Вазген при встрече с Макаром уже не сторонился его, не держал за чужого.
Николка Парамонов попытался было поговорить с братом: что, мол, вьешься вокруг армянки, все равно не отдадут ее тебе. И батя благословления не даст, вот те крест. Ангуряны — хитрая, ушлая семейка, недаром о них слава на два города. Дела ведут крепко, слово блюдут, но лишь слабину дашь — пиши пропало. С костями сгрызут. Падальщики.
Только ничего не получится у них — договорено уже все с Ануш. Решено. Накрепко.
И вот на тебе! Явился черт и говорит, будто бы судьбе не угодно, чтобы Шорохов женился на Ануш, а угодно, чтобы убил он ее брата, да завязал вековую вражду...
— Не ерепенься, — наконец заговорил Макар, встав с бревна и подойдя к предку. — Я ж тебя защитить хочу.
Он положил руку на плечо Шорохову-старшему и заглянул ему в глаза.
— Да разве ж можно избежать того, что Богу угодно? — тяжело вздохнул тот.
— Ну, раз уж Богу было угодно, чтобы я попал в прошлое и предостерег тебя, то отчего бы и не попробовать? — улыбнулся Макар.
— Это если Богу, а если тебя черти принесли? — вполне серьезно спросил «дед».
Макар поежился и подумал, что подземные лабиринты и впрямь куда больше похожи на дьвольскую задумку, но вслух ничего не сказал. Однако уверенности в счастливом исходе у него поуменьшилось.
— А коли все пойдет по-другому и мы изменим судьбу, то все остальное тогда тоже по-другому обернется... — продолжал размышлять Шорохов-старший. — И дома твоего не будет, и бати-купца...
«И меня», — с ужасом подумал Макар, но сам же перевел все в шутку:
— Ну, может, и будет, да другой. И жену найдет потолще...
— Жену бы оно, конечно, другую надо... — не поняв юмора, согласился «дед».
— Эй! — еще раз напомнил Макар, пригрозив кулаком.
— Ну прости, брат, мосластая она, как лошадь холерная, — искренне, приложив руку к груди, возмутился предок.
«Вот тебе и шейпинг шесть раз в неделю, — беззлобно улыбнулся про себя Макар. — Хорошо, что мать не слышит».
Однако сказанные «дедом» слова, вовсе не располагали к смеху. Если предотвратить убийство и допустить, что семьи Шороховых и Ангурянов не поссорятся, — удастся избежать множества бед. Но «дед» был прав — перемен тогда тоже не избежать. И непонятно, как оно сложится и будет ли батя, мамка, Илюха и сам Макар. Будет ли Карина? Хотя что уж теперь — дело сделано. А куда оно вырулит — жизнь покажет.
— Ну и задачку ты мне задал... — вздохнул «дед», — вроде как теперь от меня все зависит...
Макар ничего не ответил. Что тут скажешь?
— То ли мне себя с Анушкой погубить, то ли вас всех, — невесело улыбнулся Шорохов.
«Дурацкая была затея», — огнем пронеслось в голове Макара. Поддался на чувства, на боль от потери друга, на невозможную любовь... Рубил сгоряча, а сесть да подумать, прикинуть что к чему... Нестерпимо заболела голова. Предательски задрожали колени. «Ну и наломали мы дров, Каринка».
