Всеволод Крестовский - Торжество Ваала
— Я прошу слова! — неожиданно, но как раз кстати, поднялся с места Нестор Модестович Пихимовский.
— Ну-у, заведет теперь машинку насчет мыловарения! — подмигнул по соседству Семиоков Ратафьеву, в то время как Агрономский с Передерниным обменивались между собой примирительными кивками и улыбками, выражая тем взаимные извинения.
— Я прошу слова! — повторил погромче старец, поводя, словно котик, направо и налево головкой.
— Пожалуйста, пожалуйста!.. Просим!.. Господа, внимание!.. Слово досточтимейшему! — засуетился Агрономский.
— Семь даров Фребеля, — начал Нестор Модестович и призадумался.
— Семь даров Духа Святого, хотите сказать вы? — громко и с чуть-чуть насмешливой улыбкой поправил его Передернин.
— Духа? — удивленно взглянул в его сторону старец, не взяв ещё себе в толк, про какого духа говорят ему и что им надо. — Зачем духа?.. Нет, семь даров Фребеля, хочу сказать я… Не сбивайте меня, пожалуйста… Семь даров Фребеля, которые усвоены теперь в моей образцовой школе мыловарения, смею думать, служат наилучшим мотором для развития юных способностей. Дары эти суть: первый дар — мячики, такие хорошенькие разноцветные мячики, — лиловенький, красненький, синий, желтый и прочие, с цветными шнурочками; второй дар — цилиндрики, третий дар — кубики, много, много кубиков!.. Четвертый дар — кирпичики, пятый дар — призмочки, шестой — планочки, седьмой — дощечки. Из этих семи даров составляются все познавательные, математические, жизненные и изящные формы…
— Позвольте, то есть как же это? — с недоумением спросил де Казатис. — И математические, и жизненные, и что еще?..
— Изя-ящные! — протянул Пихимовский с грациозным жестом вроде воздушного поцелуя. — О, это чрезвычайно занимательно! Я сам даже увлекаюсь иногда до такой степени, что дня по два, по три провожу с этими кубиками — ей-Богу!.. И даже времени не замечаю!.. Видите ли, как это делается: начинается курс образования ребенка с мячиком; я беру мячик за шнурочек и начинаю то вращать, то качать его перед глазами моей ученицы, или ученика, — это как угодно. Вращаю и приговариваю, по руководству: «вот мячик! видишь, мячик, красный мячик, красный мячик, красный мячик…» Или «синий мячик, синий мячик, синий мячик» и т. д., до тех пор, пока ребенок не познает всех цветов спектра. Тогда я перехожу к последовательным эволюциям с мячиком, причем есть и песенка, которую обучающий должен сперва сам выучить наизусть:
«Катись, катись.То вверх, то вниз!На ящик скок,Чрез правый бок!Чрез ящик скок,На левый бок!»
— Это все чрезвычайно развивает внимание и познавательную способность ума! — умиленно воскликнул Пихимовский. — Потом, милостивые государыни и государи, перехожу к кубикам — продолжал он, — г и на этом втором даре, в целом ряде строго последовательных упражнений, развиваю в обучаемом понятия о делимости телу, но и тут непременно с песенкой:
«Целый кубик, целый кубик,Половинок две;Одна тут, одна там,—Вот и кубик пополам!»
И при этом, конечно, варьирую посредством манипуляций, соединенных с эволюциями, соответствующие положения кубиков:
«Две половинки, две половинки,Эта вверх, эта вниз.Четыре четверки, четыре четвертушки,—Две четверки наверху,Две четверочки внизу.Вот и две впереди,Вот и две назади,—Восемь вышло здесь восьмушекПолезных игрушек!»
— Я, ведь, нарочно ездил за этим в Петербург, — похвалился старец. — Да, нарочно!.. и брал уроки в «детском саду» у фребеличек.
— В Демидроне? — с комической серьезностью спросил Семиоков.
При этой выходке, многие не выдержав так и прыснули со смеху.
Агрономский с беспокойством оглянулся вокруг себя и обвел укоризненно-строгим взглядом не в меру смешливых слушателей.
— Прекрасно-с. Так что же собственно вы желаете? — поспешил он обратиться к старцу, чтобы хоть этим вопросом притушить поскорее не в пору взыгравшуюся веселость собрания, и предвидя, что если не положить всему этому конец сейчас же, то с одной стороны кубикам и песенкам, а с другой смешливому фырканью, пожалуй, и конца не будет.
— Я?., я собственно ничего не желаю, — скромно развел руками Пихимовский, — но я хочу предложить почтенному собранию ввести семь даров Фребеля в наши народные школы, как главную основу для рационального образования русскоро народа, в лице его молодых поколений, и если предложение мое будет удостоено благосклонного приема, то я готов пожертвовать эти дары для каждой земской школы нашего уезда, от моего имени, на пользу общественную.
— Собрание своевременно обсудит ваше предложение, — обнадежил его Агрономский. — а пока постановляет — надеюсь, господа, единогласно? — обвел он пригласительным жестом всю залу, — выразить нашему достойнейшему сочлену, за его великодушное предложение, общественную признательность.
— Согласны!.. Постановляем и утверждаем… Единогласную! общественную!.. Урра-а! — раздались со всех концов дружные голоса, смешавшиеся с общими аплодисментами и шумом передвигаемых при вставании стульев.
Осчастливленный знаками такого внимания и раскланиваясь на все стороны, старец умилился, прослезился и дробными шажками поспешил удалиться на время из залы, чувствуя необходимость в мамке.
XIII. ПОЛЕЗНОЕ С ПРИЯТНЫМ
После этого «инцидента» Агрономский, взглянув на карманные часы, объявил заседание на нынешний день закрытым и пригласил всех гостей, вместе с учительницами и учителями, «к общему», как он выразился, «обеду из трех блюд простых, но питательных, и притом чисто и вкусно приготовленных».
В столовой земские «деятели и сеятели», после достаточных «пропусканий» и закусываний, разместились за «общим» длинным столом таким образом, что между каждым из двух мужчин очутилось по одной барышне, из числа акушерок и учительниц, причем Тамаре досталось, как бы самое почетное, после Марьи Антоновны, место — между Агрономским и де Казатисом. Учителя же сгруппировались между собой в особую кучку, без дам, в конце стола, как люди молодшие. На них менее всего обращали здесь внимания, как на неизбежный балласт, вовсе не интересный и, в сущности, никому даже не нужный, но от которого из приличия нельзя отделаться. С ними, впрочем, и не чинились. В то время, как для земских воротил и даже для жидочков были выставлены на столе более или менее приличные виноградные вина, на «учительский конец» Агрономский ущедрил одну только бутылку кашинской мадеры братьев Змиевых, да пары две или три пива, — с них, мол, и этого довольно, рылом пока еще для лучшего не вышли! Барышень же угощали специально мускат-люнелем и фиалковым медом, а для Пихимовского была особо приготовлена на молоке манная кашка. Обед из трех питательных, но чисто и вкусно приготовленных блюд, составляли ленивые щи с кулебякой, жареная телятина с картофелем и солеными огурцами и сливочный крем с ванилью. Либеральные земские жидочки, чтоб доказать свое просвещенное пренебрежение к религиозным предрассудкам, ели и пили все, не разбирая, «кошера» и «трефа», даже не погнушались и свиной колбасой за закуской. В начале обеда было несколько натянуто и серьезно, но после телятины лица у мужчин и некоторых барышень, которых старательно подпаивали «сладеньким» господа-земцы, значительно уже подрумянились, повеселели, и самые разговоры стали гораздо громче, непринужденнее, приняв даже игривое направление. При этом наибольшее оживление, с задорно либеральным пошибом и «пикантным» лоском, вносили в общую беседу все те же «цибулизованные» жидочки, которые, с обычной своей наглостью, воображая себя неотразимо «изъячными», остроумными и победительными, жестикулировали, вертелись на стульях и галдели громче всех, первые смеялись своим же собственным остротам, ухаживали за барышнями и вообще держали себя «с независимостюм» и «игривостюм», как самые галантные еврейские кавалеры. На учителей они не обращали ни малейшего внимания, разве изредка удостаивая того или другого из них двумя-тремя благосклонными словами в снисходительно любезном тоне, и только один кашлатый в косоворотке пользовался с их стороны несколько большим вниманием, почти как равный. Зато перед барышнями жидочки так и рассыпались, стараясь занимать их «приятно-вумными» разговорами и развязно показывать им свои «изъячные» и деликатные манеры. Учителя в эти их беседы почти не вступали и, будучи выделены общим невниманием к себе как бы в отдельный кружок, держались все время как-то чкобняком и разговаривали за обедом только между собой. Но между земцами, сверх шуточек и двусмысленностей с некоторыми барышнями, застольные разговоры отличались и кое-какой серьезностью. Так, г-н Ратафьев «развивал» что-то на тему о необходимости «земского православия», в отличие от православия «официального», ибо это «земское православие» должно-де выработать новый тип «земского христианина». Агрономский убеждал своих соратников по земству в естественном праве последнего назначать своего собственного, выборного инспектора народных училищ, который, получая приличное содержание с приличными «разъездными», был бы главным педагогом-руководителем земско-учебного дела, независимо от «мертвящей» правительственной инспекции. При этом он политично «проводил» мысль о «петиции» насчет столь благодетельного нововведения, будучи несомненно убежден про себя, что кого же и выбрать на такую должность, как не его самого? Ермолай Касьянов жаловался на «проклятую институцию урядников», которая очень уж стесняет его насчет вывоза земских нечистот. Г-н Семиоков, желая подделаться к Пихимовскому, в надежде получить у него «подрядец» на ремонт здания его школы, убедительно доказывал ему, что если на Ефимоновскую школу сыроварения министерство государственных имуществ истратило 200000 рублей, да кроме того, отпустило 100000 рублей лично ее учредителю, да сверх этого, само же входит ежегодно в Государственный Совет с представлениями об ассигновании на поддержку и развитие ефимоновского дела по 25000 рублей, то и образцовая школа мыловарения имеет не менее прав на столь же сочувственную поддержку правительства, ибо мыло в России еще нужнее сыра. Доктор Гольдштейн, со своей стороны, был весьма озабочен проектом съезда земских врачей и доказывал воротилам крайнюю необходимость осуществить такое благодетельное дело в возможно скорейшем времени. И воротилы вполне с ним соглашались, за исключением, к удивлению всех, одного лишь прекраснодушного Пихимовского, который находил, что есть много дел гораздо полезнее и серьезнее, на кои земство должно бы обратить свое внимание, — например, что может быть полезнее добродетели, и что сделало земство для ее прощения? А потому-де. чем сзывать съезд врачей и тратить на это тысячу рублей, было бы гораздо полезнее употребить эти деньги на учреждение, из пяти процентов, премии за добродетель, дабы поощрить ее в наши печальные времена, когда банковые, интендантские и иные хищения расплодились до того, что начинаешь, наконец, сомневаться в самом существовании добродетели. Но деятели и сеятели хотя и соглашались в необходимости поддержать добродетель, тем не менее находили, что и съезд врачей тоже благодетельное дело, а в особенности, если доктор Гольдштейн просит на устройство его такую безделицу, как тысяча рублей из земской кассы! Наконец, подпившии де Казатис откровенно разболтал, как ловко удалось ему, в качестве председателя управы, провести, в угоду Агрипине Петровне Миропольцевой, сбор пожертвований с бабьегонских крестьян на театр в Омске и женские курсы в Нахичевани, а главное, на венок Дарвину и на памятник Либиху, причем-де последние две статьи были всего тоуднее, так как крестьяне спрашивали, кто, мол, такие эти Либих с Дарвином и чем онй отличались на пользу отечества? — Ну, и нечего делать, пришлось объяснить им, что это-де «наши храбрые русские генералы», после чего пожертвования шли беспрепятственно. Либеральные жидочки очень много и одобрительно смеялись такой остроумной находчивости г-на председателя и отдавали полную справедливость его «игре ума» ради такой прекрасной, истинно либеральной цели, которая должна показать всей Европе в наилучшем свете наше просвещенное бабьегонское земство. Словом, обед прошел весьма оживленно и весело, причем не только учителя с учительницами, но и господа-земцы остались вполне довольны его тремя «простыми, но питательными блюдами».
