Мари-Бернадетт Дюпюи - Доченька
Вошла Нанетт. Она услышала последние слова сына и передернула плечами:
— Вот еще! Хватит и одного Жака в доме! Мне придумка Мари нравится — Жан-Пьер!
На этом обсуждение имени новорожденного закончилось. Глаза у Мари закрывались сами собой, однако молодая женщина нашла в себе силы спросить:
— Нан, когда мне будет можно приложить маленького к груди?
— Сначала отдохни хорошенько! После двух кружек бульона ты уже выглядишь намного лучше. Поспи, а потом дадим нашему ненаглядному малышу попить молочка.
Пьер еще раз поцеловал свою жену, на этот раз в губы. Наконец он окончательно убедился, что с ней все в порядке, что ее муки закончились. Теперь у них есть сын, и очень скоро они снова смогут наслаждаться своей любовью.
Однако Нанетт, казалось, прочла его мысли. Выйдя вслед за сыном на лестничную площадку, она сказала:
— Послушай свою мать! Тебе нужно ее… поберечь. Мари понадобится время, чтобы поправиться. Самое меньшее два месяца. Если она станет кормить грудью, не может быть и речи, чтобы ты сделал ей второго малыша! А теперь идем и поедим, я голодна, как волчица!
Пьер последовал за матерью в кухню. Он тоже был очень голоден.
* * *Леони сидела у кровати Мари, сон которой был спокоен. Новорожденный тоже спал, сжав крохотные пальчики в кулачки. Причин для волнения не было, и девушка решила на время покинуть комнату.
За дверью ее поджидал Жан Кюзенак.
— Леони, как они?
— Все хорошо, папа Жан! Кровотечение у Мари прекратилось, и ей стало лучше. Малыш все время спит, но доктор сказал, что так и должно быть. Он достаточно намучился, наш маленький херувим, ему тоже нужно отдохнуть! Нан говорит, что после первого кормления у него появятся и силы, и голос.
Жан Кюзенак вздохнул с облегчением. Леони ласково посмотрела на него.
— Вы тоже выглядите усталым, папа Жан. Идите отдохните, я присмотрю за Мари и Жан-Пьером.
— Жан-Пьером? — удивленно переспросил отец Мари.
— Да. Так зовут вашего внука.
— Вот как! Замечательная мысль! Ты права, Леони, пойду прилягу ненадолго. Знаешь, милая, я каждый день радуюсь, что ты с нами. Я давно хотел сказать тебе, что теперь не представляю, как бы мы жили без тебя. Спасибо, Леони…
На глаза девушки навернулись слезы. Не в силах сдержать чувства, она бросилась к Жану Кюзенаку, обвила руками его шею, и он ощутил на плохо выбритой щеке легкое прикосновение ее губ.
— Дорогое дитя! Знай, что ты навсегда стала членом нашей семьи! Мари любит тебя, как сестру, а я люблю тебя, как если бы ты была моей дочерью. Не беспокойся о будущем, Леони. Я всегда буду рядом.
Леони, задыхаясь от волнения, поблагодарила мсье Кюзенака, после чего он удалился в свою спальню. Глубокая, безмятежная тишина заполнила Большой дом, в котором отныне появился новый жилец.
* * *Леони сидела за столом между Нанетт и Пьером. Они ели, весело переговариваясь. По очереди они поднимались к молодой матери, но Мари спала так мирно, что они решили оставить ее на какое-то время в покое.
Доктор Видален пообещал заехать вечером, и это придавало уверенности и успокаивало. Проголодавшийся Жан Кюзенак тоже спустился в кухню.
И тут Пьер стукнул себя рукой по лбу со словами:
— Какой же я все-таки болван! Я ведь пообещал отцу, что приду рассказать новости, и сижу тут над тарелками, а он там волнуется!
Нанетт посмотрела на сына и усмехнулась:
— Да уж, наверное, извелся весь, новоиспеченный дедушка! Сходи за ним, сынок!
Пьер, просияв, выскочил из-за стола и вышел во двор, по привычке громко хлопнув дверью. Жан Кюзенак и Леони невольно вздрогнули. Нанетт принялась оправдывать своего отпрыска:
— Пьер так волнуется, ведь теперь он отец! Нужно будет научить его вести себя тихо, иначе малыш все время будет плакать. Это не дело — каждый раз просыпаться от страха!
Довольная вниманием «аудитории», Нанетт собралась было продолжить свою милую болтовню, когда с верхнего этажа донесся крик ужаса. «Так кричит смертельно раненное животное», — успел подумать Жан Кюзенак, вскакивая и прижимая руку к груди.
Леони едва сдержала крик, готовый сорваться с губ. Она первой бросилась наверх по лестнице, приговаривая:
— Господи, Мари! Господи! Пресвятая Дева, защити нас!
Мари прижимала сына к груди. Мальчик перестал дышать. Кожа у него была синюшная, личико сморщилось — на него было страшно смотреть.
У Леони словно ноги в пол вросли.
— Мари, что случилось? — только и смогла спросить она.
Молодая женщина молча плакала, как если бы в одном протяжном крике выплеснулась вся ее боль и нежелание верить в то, что случилось. В спальню вошли Нанетт и Жан Кюзенак. Они сразу все поняли, но где найти слова, которые могли бы утешить Мари?
Несчастная мать наконец нарушила молчание:
— Я проснулась и захотела обнять его, приложить к груди, пока никого нет в комнате. А он не дышит! Я качала его, баюкала, но он уже умер! Умер! Мой маленький Жан-Пьер…
Перед глазами Нанетт молниеносно пронеслись ранящие сердце картины из ее собственного прошлого. Сколько раз довелось ей так же, как Мари сейчас, обливаясь слезами, прижимать к груди бездыханное тело ребенка, пытаясь согреть его своим теплом! Господь оставил ей только одного ребенка, Пьера, который еще не знал о постигшем их всех горе.
— Дай мне его, Мари! — тихо сказала она. — Тут ничего не поделаешь, маленький не проснется…
Леони рыдала, стоя в сторонке. Жан Кюзенак заставил дочь лечь в постель и опустился на колени у ее изголовья. Прижавшись лбом к подушке, он заплакал. Мари, вся уйдя в свое горе, все же услышала, как отец бормочет:
— Почему за мои ошибки расплачивается моя дочь? Господь, лучше бы ты забрал меня, а не это невинное дитя!
Мари вздрогнула, когда Нанетт забрала у нее мертвого ребенка. Молодая женщина спрашивала себя, как долго ее сердце сможет выносить такую скорбь. Было мучительно видеть безжизненное тело сына и раздавленного несчастьем отца. Однако природная доброта заставила ее произнести:
— Папочка, дорогой мой папочка! Не обвиняй себя, умоляю! Мне еще больнее, когда я вижу, как ты мучаешься! Встань и обними меня!
Дверь распахнулась, и в комнату по очереди вошли доктор Видален, Пьер и Жак.
— Я как раз ехал в «Бори» и встретил этих счастливцев на дороге! — радостно пояснил доктор. — Вот мы и явились всей компанией! Как себя чувствует малыш? Дедушка так торопился его поцеловать!
Доктор осекся, увидев, что Нанетт держит на руках ребенка и личико его прикрыто полотенцем. На кровати, прижавшись к плечу Жана Кюзенака, сидела заплаканная Мари.
Пьер, в лице которого не осталось ни кровинки, сделал шаг вперед:
— Что у вас тут происходит? Где мой сын?
— Пьер, будь мужественным! Малыш перестал дышать. Мари хотела покормить его, а он…
Жак снял картуз и сказал тихо:
— Жена, покажи мне внука. Я хочу поцеловать его в первый и последний раз!
Нанетт подчинилась. Она не хотела плакать, но скорбные слова мужа тронули ее сердце, и она стала всхлипывать. Доктор отвел чету фермеров в сторонку.
— Прошу вас, идемте в другую комнату. Возьмите ребенка с собой, Нанетт. Мне нужно его осмотреть, но я не хочу делать это в присутствии матери. Она и так в состоянии шока. Я оставлю вам успокоительное. Сегодня ночью она должна спать несмотря ни на что!
Пьер пребывал в состоянии ступора. Не успел он как следует рассмотреть своего сына, прикоснуться к нему, как все было кончено. Вдруг он сорвался с места и стал быстро ходить по комнате. Раскаты его голоса становились все громче:
— Сволочная жизнь! И не вздумайте теперь говорить мне о Боге и его святых! Сначала война забрала у меня ногу, сделав инвалидом! Теперь, не успел я почувствовать себя счастливым, не успел наш ребенок родиться, как у нас его отняли!
Крики Пьера вывели Мари из горестного раздумья. Широко раскрыв глаза от удивления, она смотрела, как он размахивает руками, колотит себя в грудь. Как ему, должно быть, больно, раз он совсем потерял контроль над собой!
— Пьер, прошу тебя, успокойся! Мы должны подчиниться воле Господа!
Крик пронзил тишину — звонкое, полное гнева «Нет!». В этот крик Пьер вложил всю свою боль.
— Если бы мой сын родился на ферме, он был бы сейчас жив! — выкрикнул он.
Жан Кюзенак встал на ноги. Знаком попросив тишины, он холодно, с достоинством сказал:
— Пьер, я понимаю твое горе, но нам всем не легче. Поэтому советую тебе взять себя в руки…
Разъяренный Пьер вышел.
— Леони, прошу тебя, выйди, — продолжал Жан Кюзенак. — Я хочу остаться наедине с дочкой.
Мари опустилась на подушки и устремила взгляд в потолок. Когда она осознала, что, кроме отца, в комнате никого нет, по ее щекам обильно заструились слезы, принося облегчение истерзанной душе.
