Майкл Мортимер - Тайна девичьего камня
— Значит, вас надо немного подвезти, — усмехнулся тот, что помоложе.
— Да, именно. Небольшой отвлекающий маневр, с вашего позволения.
— Будет сделано.
Они стояли молча, и Ида слышала, как шумят кроны деревьев. «Как же здесь, на севере, все по-другому, — подумала она, — совсем не так, как в Стокгольме».
— А что у вас в мешках? — спросил старший.
— Гм… пожитки, — ответил Лассе. — Она возвращается домой, она слишком долго жила в Стокгольме. На нас еще и это свалилось, как будто нам мало других забот.
— Да, понимаем, — отозвался молодой, который отхлебнул из фляги. — Стокгольм, там же чертовски опасно. Только берегись!
Они все вместе тихо засмеялись.
— Вы можете довезти нас до Свартмуена, — попросил Лассе, — а мы дорогой послушаем радио.
— Конечно, — ответили они хором. — Мы подвезем вас до середины пути, но потом вам надо будет выйти.
После того как Лассе припарковал «вольво» под сосной и накрыл кузов еще одним брезентом, им помогли затащить мешки в багажное отделение черного минивэна, скрытого деревьями.
— Ох уж этот Лассе, — ухмыльнулся молодой, когда они сели в машину. — Что ты опять натворил?
— Ничего, — улыбнулся Лассе в ответ, отказавшись от фляжки. — Ничего, только услышал по радио, что тут снуют полицейские ищейки.
— Да, мы слышали вертолет и весь этот шум.
— Наверняка для убойной охоты, — улыбнулся молодой.
— Шш! — сказал старший и посмотрел на молодого, сдвинув брови.
Ида сидела молча, тесно прижавшись к раздвижной двери. Сиденья были покрыты испачканным полиэтиленом, а на полу лежали сосновые шишки, мяч и несколько таблеток в коробочке с рисунком розовой кошечки Китти.
На переднем сиденье она разглядела выпуск вечерней газеты «Афтонбладет». От какого числа газета? Знают ли они, что она — та, которая… Предполагают ли?
Они спокойно тронулись. За рулем сидел молодой, он выбирал только небольшие лесные дороги. Вдруг они затормозили.
— Дружочек, спокойно, — пробурчал старший, и в свете фар Ида увидела, как зайчик в зимней шубке в панике бежит по колесному следу.
— Дурачок проклятый, — сказал молодой, но сбавил скорость, чтобы заяц смог уйти от света, успокоиться и опять убежать в лес.
— А как Норвегия? Принимает?
— Да, — отозвался Лассе.
Ида не слышала, чтобы по радио говорили по-норвежски.
— Скажи, Лассе, — начал старший, — почему здесь полицейские?
— Ты что, банк ограбил? — опять ухмыльнулся молодой.
Лассе быстро посмотрел на Иду. Было видно, что ему стало легче.
— Поставка, — сказал он, — сорвалась. В темноте на скутере по этим тропкам не проедешь.
Он почти незаметно кивнул Иде и продолжил:
— И мне внезапно позвонили и сказали, чтобы я сворачивался.
— Вот как.
— А потом на трассе началось столпотворение.
— Чисто осиный рой, — подтвердил старший.
— Ну ты и фрукт, Лассе, — сказал молодой. — Ты это знаешь? — И они опять тихо засмеялись, как закудахтали.
«До чего же они его уважают», — подумала Ида.
— А что это за девушка?
— Племянница. Ничего страшного. Она знает, чем мы занимаемся. Сейчас она тоже будет сдавать экзамен на охотника.
Молодой обернулся. Голубые, очень близко посаженные глаза.
— Черт возьми.
Ида посмотрела на него. Что ей делать — отвечать? Лассе толкнул ее в бок.
— Да, — ответила она, — я знаю технику. Если вам нужны хорошие советы.
Мужчины впереди усмехнулись. Лассе опять тронул ее рукой. Она подумала и быстро добавила:
— Или вы подумали, что я стану варить вам кофе?
Все замолчали. Она посмотрела на Лассе, и он тихо кивнул в ответ.
— А как же, — раздалось с переднего сиденья.
Молодой включил радио, четвертую программу. Комментарий в прямом эфире хоккейного матча элитной серии и женский биатлон где-то в Германии. Она снова ощутила тяжесть во всем теле. Засунув варежки в шапку, положила ее как подушку на стекло. За окном был сплошной лес. Они ехали по совершенно пустынным дорогам, сворачивая то вправо, то влево. Иногда они останавливались на развилке, чтобы сориентироваться. Они быстро проезжали заасфальтированные участки и потом опять уходили на боковые дороги. Она вспомнила, как миллионы раз ездила по таким дорогам в подростковом возрасте с Йиггой, Леной и Рафсеном, и как они пили самогон или дешевое отвратительное вино типа кира или «Ла-Гаронн», и как мальчишки писали на ходу прямо через окна машины.
Спортивная передача закончилась бьющей по ушам музыкальной заставкой. Ида только было задремала, как Лассе сказал, что они приехали.
Он открыл дверь и вылез из машины. Оба мужчины остались сидеть и, судя по всему, не собирались идти с ними.
Лассе подошел к водителю и поблагодарил. Бормоча, они обменялись какими-то фразами и кивками, и она поняла, что они остаются здесь одни.
Они молча подняли мешки.
Они находились в какой-то промышленной зоне. Машина почти тронулась, как молодой опустил вниз стекло.
— Наверное, ты хочешь что-нибудь пожевать.
Он протянул ей запечатанный кулек с ирисками.
— Спасибо, — сказала Ида. — Кстати, — добавила она быстро, в порыве, которого сама от себя не ожидала, — можно мне взять газету?
Ей сразу протянули через окно газету. Она крепко сжала газету, чтобы та не раскрылась.
— Как мило с вашей стороны!
Машина развернулась и поехала к воротам.
Вот как. Ничего трудного. Они ничего не поняли.
Когда машина разворачивалась, свет фар осветил обшарпанное одноэтажное здание с заколоченными окнами и несколько небольших ветхих домов рядом. Машина проехала по немного старомодным железнодорожным путям, где стояли столбы со старыми желтыми предупредительными табличками. А потом минивэн совсем скрылся из виду; в полной темноте мерцали только красные задние фары.
— Нам надо поторапливаться, — сказал Лассе.
Он уже начал относить мешки к низкому погрузочному причалу. Ида вся продрогла, но стала помогать.
На деревянных воротах болтался висячий замок. Лассе достал ключ.
32
Ида никак не могла согреться. За дверью была темная прихожая и раздевалка. Краска на стенах облупилась, пахло плесенью. Лассе забрался на табуретку под лампой дневного света, на потолке что-то щелкнуло, и помещение осветилось бледно-желтым светом. Пока он привычно обходил помещение и зажигал все светильники, Ида осматривалась.
В углу стоял верстак, под которым лежал свернутый пожарный шланг. Здесь были также деревянные ящики, радиатор, различные провода и дверцы от шкафов — все старое. На стене висел лист бумаги с высохшими водяными разводами:
Правила распорядка: Рабочий без приказа своего начальника не имеет права посещать какое-либо рабочее место, кроме собственного, и не имеет права вмешиваться в работу других. Мусор, солому, бумагу и отходы из разметочного цеха надо класть в закрытые сосуды в указанных местах.
Подписано Бертилем Сундхольмом 23 октября 1951 г.
— Ну что, сварить тебе кофе?
Она обернулась и увидела его улыбку.
— А что я должна была сказать?
— Спокойно. Ты все сделала хорошо. Тебя даже наградили.
Лассе показал на ее руку, в которой она по-прежнему сжимала ириски и газету.
Газета. На короткое время она о ней забыла.
Ида вошла в следующую комнату, откуда можно было пройти еще в несколько комнат. Лассе стал рыться в шкафу. На открытых полках стояли пищевые консервы. Эмалированная кадка с замерзшей водой.
Лассе собрал спиртовку и, взяв молоток, отколол кусок льда из кадки.
— Мы не можем оставаться здесь надолго. Поедим и поедем. Тебе холодно?
Тут она увидела, что он положил ружье на мойку. Необычайно короткое. За Лассе находился большой встроенный шкаф, и, подойдя поближе, Ида обнаружила в нем дюжину ружей того же сорта. Лассе видел, что она смотрит.
— Держи.
Он протянул ей оружие. Это был обрез. Он показал на нижнюю часть дула. Там стоял какой-то штамп: свастика.
— Мы получаем их из Норвегии. И патроны тоже. Это с войны. Их сотни тысяч, выследить невозможно.
— А нам они зачем?
Он подошел к спиртовке, открыл банку с сосисками и бросил их в кипящую воду.
— За патроны отвечаю я. На моем участке. Отсюда до Рамундбергета. А сейчас мы находимся в одном из моих перевалочных пунктов, если можно так сказать.
— Вы что, охотитесь?
Он кивнул.
— Сегодня вечером мне помогают другие люди. По вечерам здесь всегда кто-то ездит. Они должны нам помочь.
— А если серьезно? Они что, охотники? Опять?
— Да.
— В Норрланде? Это как в скучных шведских экшн-фильмах?
Лассе улыбнулся, а затем сказал на входе:
— Да.
— Кончай это дело. Пахнет мертвечиной.
Он опять улыбнулся, но посерьезнел.
