Домоводство. От сессии до сессии - Вероника Вячеславовна Горбачева
Где же, однако, Тим-Тим? Неужели и в самом деле до сих пор дрыхнет?
Несколько обеспокоенно вновь проверяю печку. Это же как долго она остывала? Ну, ладно, допустим, кот, когда предупреждал, что спать будет долго, объяснив тем, что ему силы восстанавливать надо. А я-то отчего сколько времени в постели провалялась? Вроде особо не потратилась, всю ночь за ним хвостиком бродила: он — ведущий, я ведомая…
Между прочим, в дровяном ящике рядом с печью — ни одного полена. Чем, спрашивается, топить, если мне такая блажь в голову придёт?
— И-и-и…
Под непрерывное разноголосое попискивание из норки один за другим, бесконечной чередой, словно рассыпающиеся бусины, выскакивают белые мышата. И… Не верю своим глазам. Они строятся не просто в шеренгу. В две шеренги, с просветом между ними, с тремя особями в основании и дополнительным косым рядком в завершении колонн. Поначалу мне кажется, будто, подобно китайским спортсменам, выстраивающим живые фигуры, они пытаются изобразить единицу. Но когда с первой диагональю смыкается под углом вторая… я понимаю: это стрелка! Большущая живая стрелка!
И указывает она, между прочим, на дверь.
Самый крупный мышонок, стоящий в основании живого угла стрелки, взмахивает крохотным жезлом. Да он задаёт им ритм, как настоящий капельмейстер! Раз, раз, раз-два-три! Дружно поднявшись на задние лапки, мышата начинают маршировать на месте. Короткая команда на грани слышимости — и живой указатель движется вперёд, не теряя совершенства линий. Только с правого и левого фланга появляются ещё две «бусины» — барабанщики.
В полном восторге я следую за ними. Естественно, не разгоняясь, приноравливаясь на ходу к их скорости. Но пение горнов заставляет меня обернуться.
И вздохнуть от умиления.
По лестнице под торжественные фанфары ко мне будто сам собой ползёт красный сарафан. Вслед за ним кое-как перепрыгивают со ступеньки на ступеньку расчёска и зеркальце на ручке. Ну, конечно, это пыхтит, старается мне угодить ещё один отряд маленьких помощников. И в самом деле, всё правильно, всё вовремя: указующий знак, изображаемый первым мышиным отрядом, добрался до порога, явно намекая, что там, во дворе или на веранде что-то интересное, а может, и полезное; но не выскакивать же гостье почти голышом? Хоть тут, в Долине, почти лето, но за окнами — сумерки, то ли утренние, то ли вечерние, и наверняка снаружи прохладно.
Сарафан ладно облегает мою фигуру, уютный такой, приятный. Ночная сорочка под ним преображается: рукава обзаводятся тонким кружевом, горловина обрастает стоячим воротничком и вышивкой. Повинуясь прикосновению гребня, волосы сами заплетаются в косу. Милота!
Малыши смотрят на меня взволнованно и нетерпеливо, будто чего-то ожидая. Самые несдержанные переминаются с лапки на лапку.
— Как же мне вас отблагодарить, друзья мои? — говорю ласково. — Что бы я без вас делала?
Группка, что ближе ко мне, опрометью кидается к ещё одному шкафчику, напольному, в котором тотчас распахиваются дверцы. Там, на нескольких стеклянных полках-ярусах, объединённых лестничками, устроена… столовая, самая настоящая, с крошечными мисочками и поилками. К каждой посудине ведёт тонкая трубочка.
А наверху, в столешнице, открывается нечто вроде люка, под которым спрятана глубокая ёмкость, смахивающая конусообразной формой на воронку.
— Э-э… — глубокомысленно замечаю. — А-а! Понятно! И что сюда заливать? Молочкау?
Вместо ответа мышиная братия спешит занять места у мисок. Значит, угадала. Почесав в задумчивости переносицу, иду к леднику. Ну, вот он, кувшин, а вот, кстати, рядом с ним плошка с чем-то сыпучим… Манка! Ага… А на воронке явно светится какое-то кулинарное плетение.
И опять мне на помощь приходит наука Дорогуши. Нечто похожее мы с ним проходили.
Налив молока в ёмкость до нанесённой отметки, внимательно слежу за дальнейшим.
Дрогнув, воронка начинает раскручиваться. И нагреваться: это видно по парящей поверхности молока. Помедлив, начинаю тонкой струйкой высыпать крупу, в которой по запаху чувствуется лёгкая примесь корицы. Та подхватывается белым водоворотом, затягивается, всплывает с пузырьками… И буквально через полминуты у нас готовая кашка. Только пока что горячая! Но и этот момент учтён в кулинарном плетении. Крутанувшись в обратную сторону, воронка покрывается инеем и вскоре охлаждает варево до состояния приятного и тёпленького. В самый раз.
А потом внутри этой волшебной установки что-то щёлкает — и по множеству трубочек еда начинает поступать в мышиные миски. Малыши довольны. Вооружившись крохотными ложками, они дружно стучат ими по «столам»-полкам, будто аплодируют.
Мы церемонно кланяемся друг другу, как благовоспитанные японцы. И я спешу, наконец, к двери. Ведь для чего-то меня туда приглашали?
…Не знаю, сколько я нынче проспала, но могу сказать определённо: сейчас закат. Солнце садится за лесом, обогнув озеро, как и в тот вечер, когда я впервые вышла на эту поляну. Разница в пейзаже, впрочем, наблюдается. Сейчас я здесь не одна.
Где-то с другой стороны дома характерно потрескивает костёр. Оттуда тянет дымком… и необыкновенно вкусным запахом жареной рыбы. Ох ты ж… Вот-вот — и желудок упадёт в голодный обморок, и я вместе с ним; а потому, спустившись с крыльца, спешу заглянуть за угол. Кто это у нас такой хозяйственный?
Здесь, оказывается, устроены два кострища, две ямы в земле, обложенные камнями. Одна полна угольев, над которыми, истекая соком, печётся на решётке большущая рыбина. Над второй подвешен на крюке котелок, в который Мага засыпает какие-то травки.
Он оборачивается. Смущённо замираю.
Мой некромант прижимает палец к губам.
«Тс-с…»
Наверное, это правильно. Пусть ещё немного продлится тишина. Она будет смотреть на нас, а мы с Магой — друг на друга.
Потом он переложит рыбу на деревянный поднос — и я не буду спрашивать, откуда тот здесь взялся, и как, собственно, попал сюда сам мой мужчина, ибо не мог же верный кидрик ослушаться и доставить его тайно от меня! Мы вынесем плетёные кресла на берег озера, к огромному пню-столу, и по кусочку-другому съедим эту рыбину, запивая ягодным чаем, делясь то с самыми отчаянными мышатами, то с совой-сипухой, прилетевшей на запах. Шагах в двадцати от нас будет прятаться любопытный лисёнок, думая, что мы
