Василий Гавриленко - Последний поезд
— Христо, но что с ними случилось потом?
— Я не знаю, Букашка.
— В чем смысл этой истории? — спросил я.
— Тоже не знаю, — засмеялся Христо. — Вернее, каждый понимает по-своему, и совершенно ни к чему навязывать кому-либо собственное понимание. Однако мы не в праве окончательно хоронить то, что заставляло эту девушку, услышавшую плач ребенка, подниматься по ледяным ступенькам, на грани обморока, и цепляться за обмороженные перила. И в этом нам можешь помочь только ты, Андрей.
— Я?
— Да. Впрочем, довольно. Полагаю, мы все, — Христо окинул собравшихся взглядом, — должны оставить Марину и Андрея наедине. Им есть, что сказать друг другу…
2. Двое
Христо ошибся. Оставшись наедине, мы молчали. Я смотрел на двуглавого орла, в котором переливались желтые и красные отсветы костра. С потолка в огонь упала капля; зашипев, превратилась в пар.
Отчего-то мне стало грустно: то ли подземелье угнетало, то ли так подействовал рассказ Христо.
— Андрей, — тихо сказала Марина.
Я оторвал взгляд от орла и посмотрел на нее.
— Прости меня.
Она просит прощения!
Язвительно улыбнувшись, я сказал ей, что не могу доверять человеку, исподтишка вколовшему мне в шею шприц.
— Это был не мой план, — горячо заговорила Марина. — Это был план Христо. Он послал меня в Джунгли за диким…
— За диким? — ухмыльнулся я. — И диче меня, конечно, не нашла?
— Андрей, прошу тебя, не надо.
— Что не надо?
— Не надо язвить и кричать. Когда я впервые увидела тебя на Поляне, я сразу поняла…
— Что ты поняла?
Марина дышала тяжело, как затравленная лисица.
— Я поняла, что остановлю свой выбор на тебе, и пройду с тобой через Джунгли, не ради Христо и возрожденцев… а ради себя. Ты мое возрождение, Андрей…
Я молчал.
Марина поднялась; обойдя стол, приблизилась ко мне.
— Ну, посмотри на меня, Андрей, — попросила она. — Не притворяйся жестоким, я ведь знаю, ты не такой.
Каждое слово Марины понемногу вымывало из моей души остатки Джунглей.
Я посмотрел на нее.
Марина обняла меня. Рука девушки заскользила по моей шее, тонкие пальцы нащупали бугорок, оставшийся от укола.
— Прости, Андрей.
Ее губы коснулись бугорка.
— Ты простишь?
Снова поцелуй.
— Марина.
Мои руки сомкнулись на ее талии.
Я поцеловал Марину, сквозь ткань комбинезона чувствуя биение ее сердца. Белая шапочка упала на пол, освободив водопад рыжих волос. Моя рука сама собой нащупала молнию на комбинезоне, потянула вниз. Марина повела плечами, и комбинезон упал к ее ногам. В свете костра тело Марины казалось бронзовым.
Левая рука Марины покоилась у меня на груди, правая — обвила шею. Костер догорал, в воздухе плавало уменьшающееся тепло.
Мы лежали на столе, за которым кто-то собирался решать судьбы мира, совершенно голые, беззащитные. Беззащитные… Я огляделся: тишина, темнота.
Высвободившись из объятий Марины, я соскочил на пол и, нащупав штаны, стал одеваться. Девушка зашевелилась.
— Андрей.
— Тише.
В шахте лифта на мгновение вспыхнул огонек, точно блеснула в лунном свете бутылка, и я отчетливо различил звук торопливых, но осторожных шагов по перекладинам металлической лестницы.
— Что такое?
— Ничего, — я пожал плечами. — Просто кто-то из твоих друзей все это время наблюдал за нами.
— Не может быть.
— Ты так доверяешь им?
— Я доверяю Христо.
Марина соскользнула со стола — волосы внизу живота вспыхнули красноватым огнем.
— И тебе.
Ее губы нашли мои, но я отстранил девушку.
— Одевайся.
Подал ей комбинезон. Мне хотелось, чтобы тело моей женщины поскорее скрыла ткань. Кругом глаза, жадные, ищущие.
Марина застегнула молнию на комбинезоне.
Она молча смотрела на меня, будто ждала чего-то.
— Христо считает: нам есть, что сказать друг другу, — сказал я, опускаясь на стул.
— Я не знаю, о чем он, — пожала плечами Марина, присаживаясь ко мне на колени. Она запустила руку в мои волосы и принялась играть с ними, как ребенок. — Но ты, наверное, думал: почему я не позволила Христо рассказать о моих всполохах?
— Я не думал. Но, если ты начала…
— Думал, не ври!
Марина засмеялась и щелкнула меня по носу. Веселое выражение на ее лице сменила задумчивость, в глазах появилась тревога.
— Я хотела рассказать тебе все сама, — проговорила она, накручивая на палец рыжую прядь, — потому что в мире бывших я была плохим человеком.
Плохим человеком? В моей голове возникло лицо Ника Звоньского, из — под шляпы течет пот; я, кажется, услышал его голос: «Сто тысяч долларов, мистер Островцев». Затем промелькнула Анюта, Галя, листопад среди лета.
Марина вздохнула.
— Я приехала в Москву утренним поездом. На перроне клубился туман…
3. Папик
Я приехала в Москву утренним поездом. На перроне клубился туман, кричали носильщики, летали под крышей голуби, потревоженные гудком тепловоза. Приехавшие в одном поезде со мной пассажиры поразили меня своей целеустремленностью: они знали, куда и зачем им надо идти, некоторых встречали родственники либо знакомые. Меня никто не встречал. За спиной остались четыреста километров и крошечный городок, где я родилась, провела детство, часть юности, и возвращаться туда я не собиралась.
— Посторонысь, дэвушка.
Переполненная тележка с едва заметным из-за баулов носильщиком, гремя по мощеной платформе, проследовала мимо.
Прикосновение тумана было холодным, зубы начали выбивать дробь. Я вскинула на плечо небольшую сумку, в которой — все мое имущество, и быстро пошла вверх по платформе, туда, где маячила толпа пассажиров.
Увлекаемая толпой, спустилась по гранитной лестнице в подземный переход, освещенный желтыми плафонами. Отстояв длинную очередь, купила билет на метро. Красный, с черной полоской и надписью «Московский метрополитен». Мой первый билет на метро!
У турникета я замешкалась.
— Проходите, — торопили сзади.
— Прислоните к желтому кругу, — посоветовал кто-то.
Я послушалась. Загорелся зеленый кружок. Я сжала билет в руке, как какую-то драгоценность: ведь это был мой первый билет на метро.
Створки разошлись в стороны, пропуская меня на эскалатор, а вместе с тем — на новую дорогу, как я надеялась, дорогу к счастью.
Но в тот момент я вовсе не думала о счастье, так как уже была счастлива. Многолюдье просторного, залитого светом зала поразило меня. В детстве, гуляя по лугу, я расковыряла муравейник и заворожено смотрела на суету потревоженных муравьев. Они, совсем как люди в этом зале, спешили на работу, тащили свой груз, сталкиваясь друг с другом.
— Слышь, дай на пиво.
Муравей-вырожденец, муравей-трутень. Глаза мутные, щеки залило красным, от грязных лохмотьев вонь; все шарахаются от него, опасаясь даже краешком одежды коснуться бомжа.
Я отшатнулась, и — спешно — туда, в арку, за которой синеет бок подошедшего поезда. Не оглядываясь, нырнула в вагон.
«Следующая станция — Смоленская».
Пока поезд, погромыхивая, полз по темному тоннелю, я во все глаза рассматривала москвичей. Красиво одетые, с задумчивыми или улыбчивыми лицами, они завораживали меня. Моск — вичи! Удивительное слово. Точно наименование восточной сладости. Сколько раз в родном городке я слышала разговоры о Москве и ее жителях. Почти все они были сдобрены неприязнью, за которой, как за ширмой, скрывалась остро отточенная зависть: «Вот бы туда!». Кое-кто, такой же отчаянный, как я, однажды покупал билет в один конец и — ни слуху ни духу.
«Слышь, дай на пиво».
Я вздрогнула: так отчетливо и объемно прозвучал в голове голос бомжа из людского муравейника. А вдруг и он когда-то сошел на перроне, одержимый смутными надеждами, молодой и наивный, с одной лишь твердой убежденностью: не возвращаться обратно? Да, так оно и было. Так было с ним и может быть со мной. На мгновение перед моими глазами возникла женщина в обносках, с лохмотьями волос на голове, с распухшим синеватым лицом. Узнав в этой женщине себя, я вскрикнула.
Старушка в розовом пальто испуганно посмотрела на меня.
— Извините, — пробормотала я.
Глядя на бегущую за окнами поезда черноту, я поклялась, что пойду на все, чтобы не стать той женщиной в обносках.
Поезд замер, стукнули отворившиеся двери, я вышла на перрон. Оглядевшись, шагнула к близстоящей женщине и произнесла, как заклинание, как молитву:
— Подскажите, пожалуйста, как мне выйти к МГУ.
Это было желтое приземистое здание, показавшееся мне невзрачным не в последнюю очередь потому, что напротив него виднелась башенка и зубчатая линия Кремля. Я была в самом сердце страны. Всего сутки назад я стояла рядом с обшарпанным одноэтажным строением, серым до тоски, под крышей — деревянная табличка, вещающая всем и каждому: «Вокзал. Город Изюминск». Немного в Изюминске я видела изюму. И вот теперь в каких-то сотнях метров от меня лысеющий, но все еще привлекательный мужчина решает судьбу страны и ее граждан, в том числе и мою. Пожалуйста, будь добр ко мне, господин Президент!
