Аннабель Питчер - Моя сестра живет на каминной полке

И попытался сорвать его!

Вот когда сердце во мне взревело. Громче собаки. Громче огнедышащего дракона в туалете. Даже громче серебряного льва в небе.

Звук отозвался у меня в голове, растекся по рукам и ногам. Я даже не заметил, что бегу, пока не хлопнула туалетная дверь и я не пролетел полкоридора. С криком: «Отвали от нее!» – я выскочил на улицу. Вокруг засмеялись. Мне было плевать. Я озирался по сторонам. Где Сунья? Она стояла на площадке, вцепившись обеими руками в хиджаб, чтобы Дэниел не открыл перед всей школой ее секрет – ее волосы.

– ОТВАЛИ ОТ НЕЕ!

Дэниел развернулся. Увидел меня, растянул губы в гадкой ухмылке.

– Прискакал чурку свою спасать? – И он засучил рукава, как для драки.

Я на полном ходу затормозил. Сейчас выдам: «Да, спасать!» Или нет: «Прочь с дороги!» Или еще что-нибудь храброе. Я открыл рот – и ни слова не выдавил из себя. Хотел подойти ближе, пнуть Дэниела – ноги сковал паралич. Вокруг уже собралась целая толпа. И все глазели на меня.

– Слабак! – процедил Дэниел.

И все за ним стали повторять: «Слабак! Трус!» И они были правы. Я отступил. Еще накостыляет, как в тот раз. Я помнил, как больно было. Дэниел повернулся к Сунье, толстые пальцы снова вцепились в хиджаб. Сунья громко заплакала. Толпа выкрикивала:

– Снимай, снимай, снимай!

Мне это кое-что напомнило. Сцену напомнило, зрителей на конкурсе.

Я уже был не на школьном дворе. Я был в театре, слушал, как поет Джас. И ее слова, слова ее песни вдруг взорвались во мне. Как гром.

И я снова стоял на школьном дворе – звук, цвет, все разом вернулось. Сунья рыдает. Хиджаб наполовину сорван. Толпа одобрительно вопит. Дэниел гогочет. А я ему позволяю.

– НЕТ! – крикнул я. Скорее даже взвизгнул. – НЕТ!

Дэниел удивленно обернулся. Я сорвался с места. У Дэниела приоткрылся рот. А я в бешенстве размахнулся. У него от страха глаза стали круглыми и пустыми. И я влепил ему кулаком прямо в нос, и Дэниел грохнулся на землю. А я кинулся на него сверху и влепил еще в его толстую рожу. И оглянулся на Сунью. Она изумленно смотрела на меня.

Я вскочил и три раза пнул Дэниела, приговаривая при каждом пинке:

– ОТВАЛИ! ОТ! НЕЕ!

Райан кинулся прочь. Толпа дружно попятилась. Струсили! Дэниел валялся на земле, закрыв лицо руками, и ревел. Я бы мог еще дать ему пинка. Мог растоптать, исколошматить. Только я не хотел. Зачем? Я выиграл свой Уимблдон. Столовская толстуха засвистела в свой свисток.

23

Миссис

Фармер отправила меня к директору, но оно того стоило, а пропустил я всего кусок истории. Когда уроки закончились и я взял куртку, сразу четверо сказали мне «пока». А до этого вообще со мной не разговаривали. Я ответил вежливо: «До свидания», а они мне: «Увидимся». А один спрашивает:

– На футбольную тренировку завтра придешь?

Я кивнул:

– Само собой.

А он:

– Здорово!

Дэниел все слышал, но помалкивал. Он даже смотреть в мою сторону не осмеливался. Кровь из носа у него уже не шла, но сам нос был синий. А щеки – красные, потому что он весь день проревел. Закапал слезами дроби у себя в тетрадке, все ответы расплылись.

На математике я всего четыре задачи решил. Было так весело, так легко, будто по жилам у меня бежит шипучий лимонад, а мысли в голове пузырьками вьются. Ноги под столом приплясывали, я раз пять за урок задел ногу Суньи. Три раза нечаянно, а два – нарочно. Она не сказала: «Прекрати», не сказала: «Твоя нога – дурная компания». Ничего такого не сказала, просто сидела, уставившись в тетрадку, и покусывала кончик ручки. Но мне показалось, что она изо всех сил удерживает улыбку.

Когда я вышел из школы, небо было бирюзового цвета, а на нем – огромное золотое солнце. Будто гигантский волейбольный мяч плывет по тихому синему морю. Надеюсь, у солнечных лучей хватает сил пробиться прямо под землю. Чтобы Роджер почувствовал их тепло и ему было не так страшно и одиноко в могиле. Мне вдруг стало ужасно больно. Как при расстройстве желудка, когда объешься пиццей в пиццерии со шведским столом. Я прислонился к ограде, прижал руку к груди и ждал, когда пройдет. Боль притупилась, но до конца не отпустила.

Я услышал торопливые шаги и металлическое позвякивание. Оглянулся – ко мне бежала Сунья.

– Уходишь? А попрощаться? – подбоченившись, сказала она.

Искорки вернулись и были даже еще ярче, чем раньше. У нее был ярко-желтый хиджаб, ослепительно белые зубы и глаза, сияющие как тысяча солнц. Сунья вскарабкалась на ограду и, скрестив ноги, уселась рядом со мной. А я просто смотрел на нее, как на красивый пейзаж, или как на хорошую картину, или как на интересную выставку на стене в классе.

Пятнышко у нее над губой вздрогнуло, потому что Сунья заговорила:

– Уходишь? А как же мое «спасибо»?

Я закусил щеки, чтоб не улыбнуться.

– Спасибо? – переспросил я, будто понятия не имею, о чем это она. – За что?

Сунья подалась вперед, оперлась подбородком на руку. Тут-то я и заметил у нее узенькую синюю полоску на среднем пальце.

Если ревность – красная, а сомнение – черное, то счастье – коричневое. Я перевел взгляд с коричневого камушка на маленькое коричневое пятнышко, потом на огромные карие глаза.

– За то, что спас меня, – ответила Сунья.

Я изо всех сил старался сохранять спокойствие.

– За то, что набил морду Дэниелу.

Она надела кольцо. Честное слово, надела! Мы друзья.

– Да не за что.

– Очень даже есть за что! – возразила Сунья и засмеялась. А Сунья уж если начнет смеяться, то остановиться уже не может. Хохочет и хохочет. И ты сам начинаешь хохотать вместе с ней.

– Не благодари меня, Чудо-девушка! – От смеха у меня снова закололо в боку. – Благодари Человека-паука.

Сунья положила мне руку на плечо и вдруг стала серьезней.

– Ты был лучше Человека-паука, – шепнула она мне в ухо.

Ну и жарища! И духотища. Просто дышать нечем. Я глянул себе под ноги и принялся пинать, пинать снег, без конца. Почему-то это оказалось ужасно интересно и очень важно.

– Я пойду с тобой, – объявила Сунья, встала на ограду, высоко-высоко подпрыгнула и приземлилась рядом со мной.

– А твоя мама? – Я посмотрел по сторонам. Может, она где поблизости? – Она же сказала, что я дурная компания.

Сунья взяла меня под руку и усмехнулась:

– Родители никогда ничего не понимают.

По дороге домой я рассказал ей про Роджера.

– Как жалко, – сказала она. – Он был таким хорошим.

Они с Роджером никогда не встречались, но это неважно. Роджер был хорошим. Самым лучшим на свете. Это всем известно. По дороге мы встретили старика в кепке. Вертя хвостом, Фред подскочил ко мне и лизнул в руку. Остался липкий след, но мне не было противно.

– Ну, как ты, парень? – спросил старик, попыхивая трубкой. Дымок отдавал костром. – Как себя чувствуешь?

Я пожал плечами.

– Понимаю, – старик серьезно кивнул, – сам в прошлом году схоронил пса. Моего старого Пипа. До сих пор не отпустило. Вот завел этого негодника четыре месяца назад, – он показал на Фреда. – Хлопот с ним не оберешься.

Фред прыгнул лапами мне на живот.

– А ты, похоже, ему нравишься. – Старик в задумчивости поскреб в затылке кончиком трубки. – Знаешь что? Приходи-ка ты ко мне – подсобишь с Фредом, погуляешь с ним.

Я погладил серые собачьи уши.

– Это было бы классно.

Старик усмехнулся:

– Вот и ладно. Я живу вон в том доме. – Он показал на высокое белое здание неподалеку. – Только спроси разрешения у мамы.

– Настоящей мамы у меня нет, – ответил я. – Я спрошу у папы.

Старик потрепал меня по голове:

– Спроси, парень, спроси. Фред, сидеть!

Фред пропустил его приказ мимо ушей. Тогда я взял его за лапы и осторожно стряхнул с себя. Лапы были толстенькие и мягкие. Старик пристегнул поводок к ошейнику Фреда, махнул на прощание трубкой и, шаркая, поплелся в свою сторону. А мы отправились в свою.

– Я тоже к нему пойду, – объявила Сунья. – Возьму с собой Сэмми, и мы отправимся на поиски приключений.

Мы зашли в магазин. Сунья хотела купить что-нибудь для Роджера. У нее было всего пятьдесят пенсов, хватило только на маленький красный цветок. Когда она расплачивалась, я заметил на прилавке что-то коричневое и пушистое. Идея! Я вытащил из кармана бабулины подарочные деньги.

Подъездная дорожка пустая. Папиной машины нет. Мне бы почувствовать угрызения совести – папа на стройке, а я привел к дому мусульманку. Но я не почувствовал. Суньина мама не любит меня. Папа не любит Сунью. Мало ли, что они взрослые. Это еще не значит, что они правы.

– Вот здесь похоронен Роджер, – сказал я, показывая на прямоугольник свежей земли в саду. – Прямо под этим холмиком.

Сунья встала на коленки и потрогала могилу.

– Он был красивым котом.

Я присел на корточки.

– Самым красивым на свете!

Сунья вытянула руку и посмотрела на кольцо у себя на пальце.

– Ты кое-чего не знаешь, – проговорила она тихим голосом, от которого у меня мурашки побежали по спине. – Про кольца.