Сьюзен Сонтаг - О Фотографии

Ограничения, наложенные на фотографию в Китае, отражают характер их общества — общества, объеди­ненного идеологией жесткого, неослабного конфлик­та. У нас неограниченное использование фотографии не только отражает характер общества, но и формирует его, и общество объединено отрицанием конфликта. Само наше представление о мире, капиталистическом «одном мире» XX века, напоминает панорамную фо­тографию. Мир «один» не потому, что он объединен,

но потому, что обзор его разнообразного содержимого не обнаруживает конфликта, а только поразительное разнообразие. Видимость единства придает миру пе­ревод его содержимого в изображения. Изображения всегда совместимы, даже когда несовместимы изобра­жаемые реалии.

Фотография не просто воспроизводит действитель­ность, она ее перерабатывает. Переработка — это глав­ный процесс в современном обществе. В форме фото­графических изображений вещи и события находят новые применения, приобретают новые смыслы, ко­торые не укладываются в дихотомии красивого и урод­ливого, правдивого и ложного, полезного и бесполезно­го, хорошего и плохого. Фотография — одно из главных средств для присвоения вещам и ситуациям особого ка­чества, стирающего эти различия: «интересное». Инте­ресным что-то делается тогда, когда можно увидеть, что оно подобно или аналогично чему-то другому. Есть ис­кусство и есть способы видеть вещи так, чтобы сделать их интересными. И чтобы питать это искусство, это ви­дение, идет постоянная переработка артефактов и вку­сов прошлого. Переработанные клише превращаются в метаклише. Фотографическая переработка делает кли­ше из уникальных объектов, а из клише — особенные и яркие артефакты. Изображения реальных вещей про­слоены изображениями изображений. Китайцы огра­ничили функции фотографии таким образом, что нет слоев или прослоек изображений и все изображения

подкрепляют и повторяют друг друга*. Мы сделали фо­тографию средством, при помощи которого можно сказать что угодно и можно использовать его для лю­бой цели. То, что в реальности разделено, изображения могут объединить. Взрыв атомной бомбы в форме фо­тографии можно использовать для рекламы сейфа.

Различие между фотографом как обладателем инди­видуального взгляда и фотографом как объективным регистратором нам представляется принципиаль­ным. Часто это различие ошибочно отождествляют с делением фотографии на художественную и докумен­тальную. На самом деле и та и другая — это логические расширения существа фотографии: заметок в потен­* Китайская установка на повторность изображений (и слов) способствует распространению дополнительных картинок, фотографий, изобража­ющих сцены, где явно не мог присутствовать фотограф, и постоянное использование таких картинок говорит о том, насколько слабо понимает население смысл фотографического изображения и вообще фотографи­рования. В книге «Китайские тени» Саймон Лейс приводит пример из массовой кампании середины 1960-х годов «Соревноваться с Ли Фаном». Целью ее было внедрение маоистских гражданственных идей через апо­феоз Неизвестного Гражданина, 20-летнего солдата Ли Фена, погибшего в результате обыкновенного несчастного случая. На выставках Ли Фена в больших городах демонстрировались «фотографические документы, такие как “Ли Фен помогает старой женщине перейти улицу”, “Ли Фен тайно (!) стирает белье товарища”, “Ли Фен отдает свой обед товарищу, забывшему свою коробку с обедом” и т. п.». И, по-видимому, никто не усомнился в «провиденциальном присутствии фотографа при раз­личных происшествиях из жизни этого скромного, дотоле безвестного солдата». В Китае изображение тогда правдиво, когда народу полезно на него смотреть. (С. С.)

циале обо всем на свете, со всех возможных точек зре­ния. Надар, делавший самые авторитетные портреты знаменитостей того времени и первым — фотоинтер­вью, первым же занялся съемкой с воздуха, в 1855 году произведя «дагерровскую операцию» с воздушного шара над Парижем, и сразу понял ее будущие выгоды для военных.

Утверждение, что все на свете служит материалом для камеры, можно обосновать с двух разных позиций. Согласно одной, красивым и интересным может быть все для достаточно острого глаза. (И эстетизация реаль­ности, благодаря которой все что угодно годится для камеры, позволяет причислить любую фотографию, даже самого практического назначения, к художеству.) С другой позиции каждый объект расценивается в пла­не его настоящей или будущей полезности для оценок, решений и прогнозов. Согласно первой, нет такого предмета, которого не следовало бы увидеть. Согласно второй, нет такого, которого не следовало бы зафикси­ровать. Камера обеспечивает эстетический взгляд на реальность: эта машина-игрушка предоставляет каж­дому возможность вынести объективное суждение о важном, интересном, красивом. («Это хорошо полу­чится на снимке».) Камера обеспечивает инструмен­тальный взгляд на реальность, позволяя собирать ин­формацию с тем, чтобы мы могли точнее и быстрее реагировать на происходящее. Реакция, конечно, мо­жет быть как репрессивной, так и благожелательной:

военной разведке фотографии помогают крошить жизни, а рентгеновские снимки помогают их спасать.

Хотя эти две позиции, эстетическая и инструмен­тальная, порождают противоречивые и даже несовме­стимые чувства по отношению к людям и ситуациям, эта противоречивость позиции свойственна обществу, где общественное отделено от частного и его членам приходится с этим жить. И, возможно, никакое заня­тие не готовит нас лучше к жизни с такой раздвоенной позицией, чем фотография, прекрасно воплощающая обе ее половины. С одной стороны, камеры вооружа­ют зрение для обслуживания внешних сил — государ­ства, промышленности, науки. С другой — придают ему экспрессивные возможности в том мифическом пространстве, которое мы называем частной жизнью. В Китае, где политика и морализаторство не остави­ли места для эстетической восприимчивости, фото­графировать можно только некоторые вещи и только определенным образом. Для нас, по мере того как мы все сильнее обособляемся от политики, появляется все больше свободного пространства для проявлений вос­приимчивости, дозволяемых камерой. Один из резуль­татов развития съемочной техники (видео, производ­ство фильмов без химических процессов) заключается в том, что частным образом камера чаще используется в нарциссистических целях — то есть для самонаблюде­ния. Но популярное сейчас использование зрительной обратной связи в спальне, на сеансе групповой тера­

пии, на субботней конференции далеко не так важно, как видеонаблюдение в общественных местах. Навер­ное, китайцы со временем найдут фотографии такие же инструментальные применения, как мы, — возмож­но, кроме этого. Наша склонность трактовать харак­тер как эквивалент поведения делает более приемле­мым широкое использование камер для наблюдения за людьми в общественных местах. В Китае порядки го­раздо более репрессивны и требуют не только контро­ля за поведением, но и внутренней перестройки. Там самоцензура развита до небывалых размеров, поэтому в таком обществе камера как инструмент слежки, веро­ятно, не будет использоваться слишком широко.

Китай являет собой такую модель диктатуры, где ру­ководящей идеей является «благо» и на все формы вы­ражения, включая изобразительные, установлены са­мые жесткие пределы. В будущем возможен другой вид диктатуры, где руководящей идеей будет «инте­ресное» и будут множиться всякого рода изображения, стереотипные и причудливые. Нечто подобное у На­бокова в «Приглашении на казнь». В его образцовом тоталитарном государстве есть только одно вездесу­щее искусство — фотография, — и дружелюбный фото­граф, который вьется около героя в камере смертников, в конце романа оказывается палачом. И не видно спо­соба (если не считать навязанной исторической амне­зии, как в Китае) ограничить количество фотографи­ческих изображений. Единственный вопрос — может

ли функция мира изображений, сделанных камерой, быть иной, чем сейчас? Теперешняя функция вполне ясна, если подумать, в каких контекстах мы видим фо­тографии, какие зависимости они создают, какие ан­тагонизмы смягчают — то есть какие институты они поддерживают, чьи потребности на самом деле обслу­живают.

Капиталистическому обществу требуется культу­ра, основанная на изображениях. Ему необходимо пре­доставлять огромное количество развлечений, чтобы стимулировать покупательский спрос и анестезиро­вать классовые, расовые и сексуальные травмы. Оно нуждается в сборе колоссального количества инфор­мации, чтобы лучше использовать природные ресурсы, повышать производительность, поддерживать поря­док, вести войну, создавать рабочие места для бюрокра­тов. Двоякая способность камеры — субъективировать реальность и объективировать ее — идеально удовлет­воряет эти потребности и увеличивает их. Камеры определяют действительность двумя способами, жиз­ненно важными для функционирования развитого индустриального общества: в виде зрелища (для масс) и как объект наблюдения (для правителей). Кроме то­го, производство изображений обслуживает правящую идеологию. Социальные перемены подменяются пе­ременами в изображениях. Свобода потребления са­мых разных изображений и товаров приравнивается к свободе как таковой. Чтобы свести свободу политиче­